В начале жатвы. Повести и рассказы - Станислав Китайский

Время на рыбалке летит быстро. Всего-то несколько раз успел забросить, а солнце уже припекает, и вот от деревни уже пылит голубой автофургон, «дежурка» за рабочими в разумовскую бригаду едет. Шоферит на «дежурке» молодой мужик Колька Чернигов, чернокудрый, с яркими, почти девичьими губами и огромными серыми глазами на матовом лице, до крайности нахальный и заносчивый. Судили его два года назад товарищеским судом за распутство, жена пожаловалась, а не поумнел, как был кобелем, так и остался. Поскольку ни одна баба не могла перед ним устоять, он привык не уважать их, а потому и с мужиками вел себя, будто всех за пояс заткнул. Этот просто так мимо не проедет.

И точно, на самом мосту Колька затормозил, высунулся из окошка, чвиркнул слюной сквозь мелкие белые зубы и стал смотреть за поплавком.

— Клюет?

Филиппушка промолчал.

— Ты что, оглох, старый черт? Клюет, спрашиваю?

— Клюет.

— Хрен у тебя клюет. Здесь купаются, какая тут рыба? Иди ниже.

Филиппушка молча повторил заброс.

— Говорю тебе, ничего здесь не поймаешь. Ниже, против телятника, чуевский пацан вчера ленка поймал. Килограмма на три выдернул. Иди туда.

Филиппушка не ответил.

— Слышь! Иди туда, говорю!

— Тебе-то что?

— Смотреть противно. Люди на работе вкалывают, а ты дурака с удочкой гоняешь. Так лови хоть по-настоящему. Дачник!

— Мне много не надо.

— Много! — поддразнил Колька. — Кто удит, у того ни хрена не будет. Много!.. Шел бы вон ток подметать, все польза. Или чучелом устройся голубей отгонять,

— Я свое отработал.

Колька секунду помолчал, потом зло сказал:

— Работничек!.. Развелось вас! Мыловарня давно плачет, а они рыбку тут ловят, пенсию получают... Обратно поеду, увижу — силком на ток увезу. Понял?

Машина фыркнула колесами по отставшей плахе настила и уехала. Голубоватое облачко ядовитого дыма упало с моста на воду и медленно поплыло по течению.

Хариус больше не баловался, а у Филиппушки пропал интерес к рыбалке, но он продолжал забросы, пока не увидел на дороге двух баб. Надо было убираться. Эти совсем заклюют. Он смотал удочку, спутился к реке и заторопился скрыться в кустах.

Росы на ветках уже не было, высохла. А может, она только по низам упала? Это вроде бы к дождю. Безросье всегда к дождю, значит, и низкая роса тоже, сказал себе Филиппушка, хотя и не был уверенным в этом, поскольку погодные приметы он теперь часто путал, хоть и знал их не больно много. Дождь так дождь, ему все равно. В дождь, правда, кости больше ломит, зато дышать легче. И клев в дождь лучше.. Это в ненастье ни одна малявка не клюнет, а когда дождь добрый, то лови и лови. Тогда червяк — первая наживка. Кузнечиков Филиппушка не использовал, не видел их в траве, да и прыть не та уже, чтоб поймать эту самострельную тварь, червячок же под рукой, но в жару рыба его берет худо, так что лучше бы дождь.

Он вышел к месту, где когда-то стояла мельница кулака Вахрушкина, взорванная еще задолго до коллективизации. Взорвалась мельница случайно. Безногий Мишка Осокин, бывший артиллерист, вздумал наглушить в примельничном улове рыбы. Водилось ее там тьма всякой разной. Вечно сытая, она на удочку не шла, бреднем не возьмешь — глубина, и сети не поставишь — течением тут же сорвет и превратит в мочалку. Мишка рассказывал, что рвануть тут бомбу он возмечтал еще на фронте, когда вылавливал глушенную австрийскими снарядами рыбу из польской реки Стыри.

— Скучал я тогда по дому шибко, — говорил Осокин Филиппушке, готовясь к взрыву, — глаза закроешь — Сычовка блазнится. Такая охота домой, что хоть помирай. Выбираю я эту рыбу из воды, вода там тихая, теплая, а сам думаю: вот бы на вахрушинской мельнице бабахнуть! Тут же таймени трехпудовые стоят, сам видел. Поверишь, снилось даже, что из пушки по этому улову палю...

В компанию Филиппушку бывший артиллерист пригласил сам. Филиппушка у самой речки пас коров, когда прихромал к нему Осокин с тяжелой ношей в заплечном мешке, и предложил отогнать скот подальше, поскольку могут сдуреть от взрыва и с перепугу убежать в чертов голос. После того, как Михайло объяснил ему что к чему, Филиппушка угнал стадо к самому селу и вернулся помогать.

Пушки теперь у Осокина не было, не было даже настоящей бомбы, но зато была самодельная штука, от которой, по мнению артиллериста, все сычовские тещи поглохнут. Штука представляла собой увесистый чугунок, плотно, впритирочку закрытый толстой чугунной сковородкой и обмотанный для крепости частой сеткой из сталистой проволоки.

В дне чугунка была проковырена тоненькая дырочка, из которой при неосторожном движении высыпался черный охотничий порох. Пороху на бомбу ушло целых пять фунтов. Дело упиралось только в то, как заставить его загореться. Осокин придумал поставить чугунку на треногу, а треногу на обрезок широкой плахи, на плаху под дно чугунки подсыпать пороху и подвести к нему смоченный в керосине фитиль, оттолкнуть от берега плаху и что духу бежать в кусты, а одноногий бомбардир в это время, стоя на запруде, за привязанную бечевку выведет устройство на самую глубину, и, как только вспыхнет под чугункой порох, рывком выдернет плаху из-под треноги, бомба булькнется в омут и там взорвется. Простота решения такой сложной задачи приводила обоих в лихорадочное восхищение.

Подхватив под одну руку тяжелую плаху и держа в другой смотанную бечевку, Осокин захромал на плотину. Осторожно, как престольную икону, он опустил плаху через перила и по бечевке спустил на гребнистую кипень потока. Течение рвало бечевку из рук, топило, снова выбрасывало плаху и волокло ее к противоположному от Филиппушки берегу. Артиллерист все-таки ухитрился подвести ее к напарнику, и тот, дав ей немного обсушиться, водрузил на середину чугунок и справил все остальное как полагается.

Зайдя немного в воду, он отпустил кораблик на тихую водь и принялся высекать огнивом искры. Трут задымился. Филиппушка боязливо ткнул его к фитилю и опрометью кинулся от речки к кустам. Там плюхнулся наземь и с замиранием сердца стал глазеть на Осокина.

Тот, перекосив рожу, водил перед собой бечевку, стараясь не опрокинуть раньше времени бомбу и поспешая подтянуть свой кораблик на середину омута.

Трут дымил, а накеросиненный фитиль не загорался. Должно быть, Филиппушка бросил трут слишком далеко от фитиля. Надо было повторять все сначала.

— Эй ты, черт косорукий! — закричал бомбардир. — Ты как поджег?

— Ладом! — крикнул из-под куста Филиппушка.

— Давай по новой!

Приближаться к речке Филиппушка забоялся и стал лежа уверять артиллериста, что сейчас оно и само рванет. Это взъело Осокина и, забыв про бечевку, тот начал громко объяснять Филиппушке, что он с ним сделал бы, будь его воля.

Плаха с чугункой тем временем попала в водоворот и стремительно понеслась к мельнице. Ветерок поддул почти догоревший трут к фитилю, и тот разом загорелся. Осокин растерялся, забыл, что нужно опрокинуть чугунку, бросил бечевку и, дико взмычав, в два прыжка пересек плотину и сиганул через перила в пруд. ^

Филиппушка зажмурил глаза и съежился.

Рвануло так, будто собрались разом все летние громы и гаркнули вдруг над Филиппушкиной головой. Земля дернулась под ним, затряслась, готовая расколоться, а сверху по кустам понужнуло чем-то тяжеленным.

Когда Филиппушка поднял голову, мельницы уже не было. На ее месте стоял серо-белый громадный гриб. Хлынувшая сквозь развороченную запруду вода моментом унесла все, что можно было унести, и все еще продолжала рушить плотину.

— Вот это сила! — восхитился, не вставая, Филиппушка. — Это — да-а!

Об Осокине он вспомнил не сразу. О том, что было, когда он нашел его, оглушенного, вывозенного с ног до головы в тине, грязного, как черт, и вытащив на сухое, привел в себя, лучше не вспоминать. Неблагодарный артиллерист сперва кинулся его душить, потом передумал, отдубасил, будто сноп вымолотил, проволок по бывшему прудовому дну и столкнул в воду утопить. К счастью, сильная вода саженей через тридцать выбросила его на отмель.

Говорили потом, что на низу счастливчики подбирали глушеную рыбу. А на месте мелышцы остались только часть укрепленного берега, несколько поваленных свай и выброшенный взрывом на берег увесистый жернов.

За мельницу взрывщикам не попало. Молоть тогда в селе было совсем нечего, да и хозяин потерялся где-то с остатками колчаковских разбитых войск.

Филиппушка наладил снасть, положил удилище на выпиравший из воды рыжий столб, сел и стал смотреть на поплавок.

На рыбалке никогда стройно ни о чем не думается, так — вертится на уме какое-нибудь одно слово, другого к себе не зовет, крутится, отгоняет мысли, застит собою все, только и видишь одно — поплавок.

Клева не было. Незаметно для себя Филиппушка уснул, пригревшись на солнышке, но и во сне не хотел просыпаться.