Интеллигенция (февраль 2008) - журнал Русская жизнь

Другое дело - ближний простолюдин. Все ближе, и ближе, и ближе: дети учатся в одном классе, а на родителях, может статься, одинаковые куртки. В квартирах один и тот же домашний кинотеатр из «Электронного рая». Продавщицу Раю с третьего этажа можно встретить на отдыхе в Анталии, и она напомнит про долг. Как жить, чем дышать?

Никогда еще интеллигенция не была так мучительно близка к народу.

Чем интенсивнее выравнивание сословий по уровню доходов и уровню потребления, тем острее нужда в классовых декларациях, тем навязчивее чувство, называемое социальным чванством. Именно потребительская унификация обостряет классовое самоощущение - оно становится все более протестным и более демонстративным. В девяностые, когда самые разные социальные группы были брошены в один костер отчаяния, происходило, воленс-неволенс, некоторое межсословное единение, верблюдами в челночных экспедициях работали мэнээсы и слесари, за прилавком в Лужниках стояли московские учителя и заслуженные кондитерши. Но то был фронт, война за физическое выживание, «послевоенная» же смена шинелей на платьица снова поставила вопрос о фасонах и брендах платьиц. И здесь измена: известная формула «Интеллигент - это человек, который тратит на книжки не меньше, чем на водку» внезапно стала работать и в обратном направлении. Мещанин и пролетарий тоже начали «тратиться на книжки» - как минимум, на учебники для детей (а куда денешься?), на романы Донцовой, на глянцевые журналы для отроковиц. Сближение идет по многим ценностным линиям: собственность, образование для детей, благополучие, семья. Интеллигенция обмещанивается? Пожалуй: культ «опрятной бедности» сегодня непопулярен и в самых небогатых (педагоги, культработники) слоях, а с иронией говорить о «духовке» научились и возвышенные провинциальные литкружковцы.

Есть великий интеллигентский миф о «комплексе вины перед народом», вмененном - якобы - народовольческими идеалами и гуманистическим пафосом русской литературы. Вайль и Генис, например, считали родительницей этого комплекса карамзинскую «Бедную Лизу», иные - «Бедных людей» Достоевского, далее везде. Это представление о «комплексе», в свою очередь, сгенерировало массу широких, страстных и упоительно бессмысленных полемик о том, является ли интеллигент народом, и почему народ - это muzhik и baba, соха (кто видел соху?) и подзол, а не я, инженер Уткин, и не жена моя, врач Ковалева, народ - это мы, и в чем же мы, работающие и думающие, виноваты перед пьющими и лежащими. Не договорились - и не договорятся. Густое, вязкое пространство говорения, по-своему захватывающих публичных рефлексий (не тем ли и мы сейчас занимаемся?), весь этот бесконечный «канал-культура» прекрасно сосуществуют с пониманием того факта, что на протяжении последнего столетия русская интеллигенция только и делала, что по капле выдавливала из себя этот комплекс и, в конце концов, освободилась от него полностью. В тезаурус большей части интеллигенции легко вошли понятия «виннерства», успеха, «актуальности» и, соответственно, презрения к «лузерам» (вообще, когда кто-то упоенно говорит о лузерстве, я начинаю подозревать, что говорящий живет в пьющей коммуналке или в долгах как в шелках). Никогда еще глуповатые социал-расистские декларации не произносились так полнозвучно - и таким количеством образованных людей, никогда разговоры о «быдле» не были такими легитимными.

Они мало кого шокируют - и, наверное, правильно. Потому что за этим дискурсом не стоит искать симптомы классовой ненависти. Это, напротив, сближение сословий, медленное и когда-то долгожданное «стирание признаков». Радоваться ли ему - другой вопрос.

Захар Прилепин

Достаточно одного

О людях с тонким голосом и пронзительным взглядом

Главное качество русского интеллигента - нравственная и безропотная последовательность в своих заблуждениях. Только в таком случае интеллигента можно использовать как градусник: замерять им температуру и состояние общества. И это единственный случай в медицине, когда градусник может лечить.

Интеллигент Лихачев прав, называя первым в ряду русской интеллигенции Радищева.

В Радищеве изначально были заложены все черты грядущего русского интеллигента.

Он был образованный человек, но интеллектуалом не был: известно, что ему наняли учителя-француза, а тот впоследствии оказался беглым солдатом. Потом, конечно, Радищев выучился и праву, и филологии, но беглый солдат в качестве первого учителя - это концептуально.

Он был в известном смысле смелый человек, но напугать его все-таки оказалось не сложно. На допросах, арестованный за свое неразумное «Путешествие…», Радищев сразу же раскаялся, и, думаю, искренне. Правда, давая показания, в забывчивости, он вновь повторял все ту же ересь, что уже написал в «Путешествии…»

Сильный интеллигент, которого согнуть нельзя, зато можно сломать и убить - уже не интеллигент, а революционер. Посему Рылеева, да и вообще всех декабристов, к интеллигенции не отнесешь.

Радищева вернули из ссылки, пригласили в государственную комиссию по составлению законов, и он, дрожа слабыми руками и покрываясь испариной от ужаса, все-таки написал «Проект либерального уложения», в котором опять заговорил о равенстве всех перед законом, свободе печати и прочих светлых призраках русского интеллигента.

Председатель законотворческой комиссии, получив сей труд, поднял брови, в каждой из которых могла поселиться небольшая птичка, и громко произнес несколько слов, в том числе одно из области географии. Это было слово «Сибирь».

Терзаемый душевной лихорадкой, Радищев вернулся домой, выпил яду и умер в диких мучениях.

С тех пор интеллигенции ничего более не оставалось, как ступать след в след по грустному пути Радищева, бесконечно путешествуя из Петербурга в Москву, в то время как чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй гонится за тобой, обдает тяжелым запахом мундира и сапог, поднимает брови, откуда в ужасе взлетают птицы, и произносит «Сибирь» так, что явственно слышится «заморю».

Интеллигент тонко вскрикивает и смотрит пронзительными глазами.

Впрочем, и закричать огромным голосом, и взглянуть с пепельным, непоправимым презрением русский интеллигент тоже умеет; и даже ударить человека сможет - правда, один раз в жизни. И потом долго смотреть на свою ладонь, видя в ней мнимые отражения своей низости, злобы и бесчеловечности.

Русский интеллигент красив, но странной, нравственной красотой. Он верующий, но не воцерковленный. Он способен выжить на каторге, хотя самая мысль о ней способна остановить его сердце. Он видит культуру как огромную мозаику, в которой каждому узору есть место. Поэтому он способен любить в литературе или в музыке то, чего образованцы не принимают по скудоумию, которое они выдают за снобизм, а интеллектуалы - из снобизма, который в их случае является разновидностью скудоумия.

Русский интеллигент по-настоящему добр, как никто другой. Добрее мужика, солдата и поэта.

После Радищева Россия получила еще одного образцового интеллигента по фамилии Чехов. Первый свое «Путешествие…» издал в 1790-м году, Чехов совершил свое ровно сто лет спустя - в 1890-м он зачем-то отправился на Сахалин, где убил свое здоровье, составляя никому вроде бы не нужную перепись сахалинского люда. («…Какая наша грамота? Народ мы темный, одно слово - мужики…»)

Так Чехов задал тон. Чеховские бородки пошли в революцию, чтоб куда более рационально применить свои силы, но вскоре перестали быть интеллигенцией, а некоторые даже сошли с ума.

В течение всего века интеллигентов во власти не было, но ведь их там не наблюдалось и до революции.

Тем не менее чеховский тип поведения в двадцатом столетии был столь же определяющим, как радищевский тип - в девятнадцатом.

Михаил Булгаков был почти что Чехов, Трифонов очень Чехов, Синявский совсем Чехов, Маканин несколько Чехов и даже Валентин Распутин чуть-чуть Чехов.

Сегодня мы ожидаем нового интеллигента, потому что век уже начался, а его все нет.

Стало забываться само слово «интеллигент» и тем более черты, определяющие его.

Спешим напомнить, что интеллигенция - товар штучный, к тому же он не продается. Если ее все-таки купить, а потом, изнывая от нетерпения, развернуть, то обнаружится, что покупатель был жестоко обманут: брал, хоть и недорого, интеллигенцию, а в итоге черт знает что получилось, эльдар рязанов какой-то.

Выйти из интеллигенции очень легко, вернуться обратно почти невозможно.

В интеллигенцию долгое время норовили попасть с двух сторон: с одной - образованцы, с другой - интеллектуалы.

Первые туда не попадали по недостатку ума, вторые - по недостатку нравственности.

Академик Сахаров очень хотел быть интеллигентом, но созданная им водородная бомба тянула его в ад и раскалывала надвое гениальную, покрытую цыплячьим пушком голову.