Мушкетеры. Том 1. Провинциал, о котором заговорил Париж - Александр Бушков

Изо всех сил пытаясь держаться независимо – ибо лакей любой важной особы все же не более чем лакей, – он ответил, с неудовольствием отмечая, что голос его дрожит:

– Я – д’Артаньян, дворянин из Беарна… земляк господина де Труавиля…

– Кого? – с неподражаемой интонацией осведомился раззолоченный павлин.

– Господина де Тревиля, – торопливо поправился гасконец. – Не будете ли вы так добры, любезный, исходатайствовать мне у вашего хозяина несколько минут аудиенции?

Он несколько овладел собой – и его горящий взгляд недвусмысленно напомнил обладателю раззолоченной ливреи, что слуга всегда слуга, а дворянин со шпагой на боку всегда дворянин, и забвение этой немудреной истины чревато порой нешуточными последствиями… Уже чуть более почтительным тоном лакей спросил:

– У вас есть какие-нибудь рекомендательные бумаги, которые я должен буду передать господину де Тревилю?

– Нет, – кратко ответил д’Артаньян, вздохнув про себя. Лакей поднял бровь, однако ответил вежливо:

– Я доложу.

– Мне бы не хотелось ждать долго… Лакей, обозрев его с ног до головы, сказал:

– Простите, сударь, но в данную минуту у господина де Тревиля имеет честь пребывать канцлер Сегье, первый чиновник короны. Так что ваша милость наверняка не будет в претензии немного обождать…

И, задрав нос, скрылся в кабинете. Совершенно ясно было, что следует изготовиться к долгому ожиданию, – и д’Артаньян покорился неизбежному, напряг глаза, всматриваясь в дальний угол зала: показалось вдруг, что там мелькнула знакомая перевязь, расшитая золотом, правда, исключительно с одной стороны…

– Господин де Тревиль ожидает господина д’Артаньяна, – послышался вдруг зычный голос лакея.

Наступила тишина – как обычно в то время, когда дверь кабинета оставалась открытой, – и молодой гасконец торопливо пересек приемную, спеша войти к капитану мушкетеров.

Оказавшись в кабинете, он поклонился чуть ли не до самой земли и произнес довольно витиеватое приветствие, но де Тревиль, ответив довольно сухим кивком, прервал его на полуслове:

– Соблаговолите подождать минутку, любезный д’Артаньян, я должен покончить с предыдущим делом…

«Интересно, почему же вы в этом случае поторопились меня пригласить?» – подумал д’Артаньян то, что, конечно же, не осмелился бы произнести вслух.

Вежливо склонив голову, он встал в стороне от стола, краешком глаза наблюдая за стоявшим перед де Тревилем канцлером королевства – высоким худым мужчиной, чья одежда намекала как на его духовное, так и судейское прошлое.

– Итак, вы не собираетесь прикладывать печать? – вопросил де Тревиль, потрясая какимито бумагами.

– Не собираюсь, – кратко ответил канцлер. – Простите, не собираюсь.

– Позвольте освежить вашу память, – суровым тоном начал де Тревиль. – Ее величество королева соблаговолила данными грамотами оказать мне некую милость. И ваша обязанность сводится лишь к тому, чтобы приложить печать…

– Именно этого я и не собираюсь делать, – спокойно сказал канцлер. – Господин де Тревиль, я далек от того, чтобы вмешиваться в военные дела, но во всем, что касается государственного управления, извольте уж считать более компетентным меня. Милость, вам оказанная, вызовет нешуточный ропот среди множества людей, чьи интересы эти грамоты затрагивают, и последствия могут оказаться самыми непредсказуемыми. Стоит ли ради удовлетворения ваших прихотей вызывать смуту, которая…

Де Тревиль перебил его самым неприязненным тоном:

– Интересно, вам придает смелости то, что вы в милости у кардинала, или это упрямство присуще вам изначально?

«я бы непременно оскорбился, – подумал д’Артаньян. – Такой тон даже для гасконца непозволителен, когда говоришь с канцлером королевства…»

Канцлер Сегье невозмутимо ответил:

– Смелости, дорогой де Тревиль, мне придает многолетний опыт государственного чиновника, привыкшего всегда просчитывать последствия тех или иных поступков, в особенности когда речь идет о милостях, выпрошенных из сущего каприза…

«А он не трус, хоть и похож на святошу, – одобрительно подумал д’Артаньян. – Неплохой ответ».

– Позволю вам напомнить, что этот «каприз» одобрен ее величеством, – сурово сказал де Тревиль.

– Милейший капитан, – проникновенно сказал канцлер, – королева еще так молода и не особенно искушена в делах государства. Для того и существуют опытные чиновники, чтобы думать о последствиях… Если вы соблаговолите несколько смягчить суть своих претензий…

– Смягчить? – саркастически усмехнулся де Тревиль. – Нет уж, предпочитаю поступить иначе. Что ж, не будем возвращаться к этому разговору…

И он с треском разорвал грамоты, небрежно швырнув обрывки на стол перед собой. Даже провинциалу вроде д’Артаньяна было ясно, что капитан мушкетеров, пожалуй, несколько занесся, говоря таким образом с первым чиновником короны.

– Вот видите, дело разрешилось само собой… – как ни в чем не бывало произнес канцлер. – Что ж, разрешите откланяться…

Он повернулся и величаво прошествовал к двери, вызвав молчаливое одобрение д’Артаньяна, признавшего в душе, что он, пожалуй, не смог бы на месте канцлера сохранить столь гордую невозмутимость…

Де Тревиль, сразу видно, кипел от сдерживаемой ярости. У д’Артаньяна возникли подозрения, что всемогущий капитан мушкетеров для того его и пригласил в кабинет, чтобы провинциал стал свидетелем того, как независимо держится де Тревиль даже с высшими сановниками королевства. Однако, обманувшись в своих ожиданиях касаемо неведомых д’Артаньяну милостей или привилегий, де Тревиль впал в нешуточную злобу, что было видно невооруженным глазом…

Он все же попытался сделать над собой усилие, спросил почти любезно:

– Итак, вы – сын моего старого друга д’Артаньяна… Чем могу быть вам полезен? Говорите кратко, время у меня на исходе…

Д’Артаньян, следуя совету, сказал:

– Уезжая из Тарба в Париж, я рассчитывал просить у вас плащ мушкетера…

– И только-то? – поморщился де Тревиль, пребывая в самом дурном расположении духа. – Молодой человек, я не хочу быть резким, однако вынужден вам пояснить: по личному становлению его величества никого не зачисляют в мушкетеры, пока он не испытан в нескольких сражениях, или не совершил каких-то особо блестящих подвигов, либо, наконец, не потаскал пару лет мушкет в каком-то более скромном гвардейском полку или роте…

Д’Артаньян признавал справедливость его слов – беда лишь, что они были сказаны, на его взгляд, не самым любезным тоном, а известно ведь, что порой интонация важнее содержания… Неловкость, пережитая д’Артаньяном в приемной и во дворе, настроила его самого отнюдь не на мирный лад, и он закусил удила. К тому же де Тревиль добавил еще более сварливым тоном:

– Конечно, если вас, любезный провинциал, заботит не суть, а быстрый результат… В этом случае вас с распростертыми объятиями примут, скажем, у мушкетеров кардинала, где склонны раздавать налево и направо гвардейские плащи первому попавшемуся…

– Сударь! – сам ужасаясь своему тону, произнес д’Артаньян. – Не будете ли вы столь любезны повторить ваши последние слова…

И замолчал, испугавшись того, что мог наговорить. На лице де Тревиля появилось нечто похожее на смущение, и он сказал примирительно:

– Бога ради, юноша, простите мою резкость. Я очень уж зол… Разумеется, я не имел в виду вас, когда упомянул о «первых попавшихся». Я лишь имел в виду, что мушкетеры кардинала во многом уступают кое-каким другим ротам…

Если разобраться, это было форменное извинение капитана королевских мушкетеров перед никому не известным юным провинциалом. Однако д’Артаньян думал о другом: теперь, когда стало ясно, что вожделенный плащ ускользнул из его рук, это, как ни странно, придало юноше решимости. И он громко произнес:

– Прошу прощения, господин де Тревиль, вы уверены в справедливости вашего утверждения?

Де Тревиль, уже считавший, очевидно, разговор оконченным, резко поднял голову:

– Что вы, черт побери, имеете в виду, д’Артаньян?

– Совсем недавно в Менге мне пришлось столкнуться с двумя из ваших мушкетеров… по крайней мере, они выдавали себя за таковых. Одного я победил в поединке, а второй показал мне спину, не доводя до боя. Мне известны лишь их странные прозвища – Атос и Портос… Как видите, иногда мушкетеры уступают не только гвардейцам кардинала, но и первому встречному юному провинциалу.

– Атос и Портос? Что за вздор!

– Возможно, они были самозванцами, – кротко сказал д’Артаньян. – В этом меня убеждают последующие события. После отъезда обоих господ у меня пропали рекомендательные письма, адресованные как вам, так и господину де Кавуа…

– Вот как, вы знаетесь с кем-то, кто знается с Кавуа? – спросил де Тревиль и только теперь осознал всю фразу. – Что вы себе позволяете, юноша? Вы осмелились обвинить моих мушкетеров в краже бумаг у дворянина?! Положительно, для никому не известного провинциала вы слишком много себе позволяете! Черти и преисподняя! В конце концов, откуда я могу быть уверенным, что вы и в самом деле сын моего старого друга д’Артаньяна, а не наглый самозванец?