Замок - Франц Кафка

— Не могу ли я, — сказал К., когда женщина вернулась со свечой и, встав на колени перед ящиком, принялась искать предписание, — помочь вашей жене в поисках?

Староста, усмехаясь, покачал головой:

— Как я вам уже говорил, у меня нет от вас служебных тайн, но чтобы позволить вам самим рыться в документах — так далеко я все же не могу зайти.

В комнате теперь наступила тишина, слышно было только шуршание бумаги; староста, по-видимому, даже слегка задремал. Легкий стук в дверь заставил К. обернуться. Конечно, это были помощники. Они, однако, были уже немного обучены, не ввалились сразу в комнату, а сперва прошептали сквозь чуть приоткрытую дверь:

— Нам на улице слишком холодно.

— Кто это? — испуганно вскинулся староста.

— Это всего лишь мои помощники, — пояснил К., — не знаю, где мне их оставить ждать меня: на улице слишком холодно, а здесь они помешают.

— Мне они не помешают, — приветливо возразил староста, — вы им скажите, пусть заходят. Кроме того, я ведь их знаю. Старые знакомые.

— Но мне они мешают, — прямо сказал К.

Он перевел взгляд с помощников на старосту, потом снова — на помощников и обнаружил, что усмешки всех троих неразличимо одинаковы.

— Но раз вы все равно уже здесь, — сказал он тогда для пробы, — оставайтесь и помогите там супруге господина старосты найти документ, на котором подчеркнуто синим слово «землемер».

Староста ничего не возразил. То, что не разрешалось К., помощникам разрешалось, и они сразу же набросились на бумаги, но больше рылись в куче, чем искали, и пока один читал по складам написанное на каком-нибудь листе, другой непременно вырывал этот лист у него из рук. Зато женщина, стоявшая на коленях перед пустым ящиком, кажется, вообще ничего не искала, во всяком случае, свеча стояла очень далеко от нее.

— Помощнички, — сказал староста с такой самодовольной усмешкой, как будто все делалось по его распоряжениям, но никто не был в состоянии хотя бы даже предположить это, — вам, значит, они мешают, но это ведь ваши собственные помощники.

— Нет, — холодно ответил К., — они уже здесь ко мне приблудились.

— Как это «приблудились», — удивился староста, — «были приданы» вы, очевидно, хотите сказать.

— Ну, были приданы, — сказал К., — но с тем же успехом они могли свалиться с неба — настолько это была бездумная придача.

— Бездумно здесь не делается ничего, — сказал староста и сел в постели, забыв даже о боли в ногах.

— Ничего, — повторил К. — А как с моим приглашением?

— И ваше приглашение было, очевидно, обдумано, — сказал староста, — только вмешались побочные запутывающие обстоятельства, я это вам докажу по документам.

— Документов же не найдут, — предположил К.

— Не найдут? — крикнул староста. — Мицци, ищи, пожалуйста, чуточку быстрее! Но пока что я могу вам рассказать эту историю и без документов. На то предписание, о котором я уже говорил, мы ответили, что благодарим, но в землемере не нуждаемся. Но этот ответ попал, по-видимому, не в первоначальный отдел — я буду обозначать его А, — а по ошибке в другой отдел, Б. Отдел А остался, таким образом, без ответа, но, к сожалению, и Б не получил весь наш ответ: то ли содержимое папки осталось у нас, то ли оно потерялось по дороге (конечно, не в самом отделе — за это я готов ручаться), — как бы там ни было, но и в отдел Б пришла только папка, на которой не было помечено ничего, кроме того, что во вложенном в нее — а в действительности, к сожалению, отсутствовавшем — документе говорится о приглашении землемера. Между тем отдел А ждал нашего ответа; у них, правда, были записи по этому вопросу, но как это, вполне понятно, нередко случается и, несмотря на всеобщую исполнительность и точность, может случаться, референт понадеялся на то, что мы ответим, и тогда он будет либо приглашать землемера, либо при необходимости продолжит деловую переписку с нами. По этой причине он оставил пометки без внимания, и все дело у него позабылось. Между тем в отделе Б папка ответа попадает к одному славящемуся своей добросовестностью референту, Сордини его зовут, он итальянец (даже для меня, для посвященного, непостижимо, почему человека его способностей держат на положении почти что подчиненного). Этот Сордини, естественно, отправляет нам пустую папку для восполнения. Но теперь с того первого письма отдела А прошло уже много месяцев, если не лет, — вполне понятно, так как, если документ проходит, как это и надлежит, правильный путь, он приходит в свой отдел самое позднее через день и в тот же день уже будет проработан, но если уж он пошел неверно, а при совершенстве их организации он должен этот неверный путь искать прямо-таки с усердием, иначе он его не найдет, тогда — тогда это длится, конечно, очень долго. Поэтому, когда мы получили записку Сордини, у нас об этом деле уже оставались лишь самые неопределенные воспоминания; мы тогда только вдвоем делали эту работу, Мицци и я; учитель мне в то время еще не был придан, копии мы сохраняли лишь в самых важных случаях, короче, мы могли только очень неопределенно ответить, что мы о такого рода приглашении ничего не знаем и что у нас в землемере потребности нет.

— Но, — перебил тут сам себя староста так, как если бы в пылу рассказа зашел слишком далеко или как если бы было по крайней мере возможно, что он зашел слишком далеко, — вам не надоела эта история?

— Нет, — сказал К., — она меня развлекает.

Староста на это:

— Я рассказываю вам это не для развлечения.

— Она развлекает меня только в том смысле, — сказал К., — что я получаю некоторое представление о забавной путанице, от которой при определенных обстоятельствах зависит жизнь человека.

— Вы еще не получили никакого представления, — серьезно сказал староста, — но я могу рассказать вам дальше. Такого, как Сордини, наш ответ, конечно, не удовлетворил. Я восхищаюсь этим человеком, хотя он для меня — сущая мука. Дело в том, что он никому не доверяет; даже если, к примеру, он бессчетное число раз убеждался, что такой-то, скажем, человек достоин всяческого доверия, — в следующий раз он не доверяет ему так, словно он вообще его не знает, или, вернее, так, словно он знает его как проходимца. Я считаю это правильным, чиновник так и должен поступать; к сожалению, я по своему характеру не могу следовать этому правилу: вы же видите, как я вам, чужому человеку, прямо все раскрываю, я просто не умею иначе. Сордини, напротив, сразу почувствовал к нашему ответу недоверие. И началась большая переписка. Сордини спрашивал, почему это мне вдруг взбрело в голову, что не надо приглашать землемера; я с помощью Мицци — у нее отличная память — отвечал, что инициатива исходит от самих же служебных инстанций (что это было из другого отдела, мы, естественно, уже давно забыли); Сордини на это: почему я об этом официальном письме только теперь упоминаю; я в ответ: потому что я только теперь о нем вспомнил; Сордини: это очень странно; я: это совсем не странно при таком затянувшемся деле; Сордини: это все-таки странно, поскольку письма, о котором я вспомнил, не существует; я: конечно, его не существует, раз все документы из папки пропали; Сордини: но ведь должна была остаться запись об этом первом письме, а ее не осталось. Тут я запнулся, потому что не смел не только утверждать, но и поверить, что в отделе Сордини могли допустить ошибку. Вы, господин землемер, возможно, про себя упрекаете Сордини в том, что, мол, мое утверждение должно было привлечь его внимание и заставить его, по крайней мере, справиться об этом деле в других отделах. Но вот это-то и было бы неправильно — я не хочу, чтобы на этого человека ложилось пятно, пусть даже только в ваших мыслях. Таков принцип работы инстанций, что возможность ошибки вообще не принимается в расчет. Этот принцип оправдывается превосходной организацией всего аппарата, и он необходим, когда хотят достичь предельной быстроты исполнения. Таким образом, Сордини вообще не имел права справляться в других отделах, кроме того, эти отделы ему бы попросту не ответили, потому что там бы сразу поняли, что речь идет об установлении возможности ошибки.

— Позвольте, господин староста, я вас перебью вопросом, — сказал К., — не упоминали ли вы несколько ранее о каком-то контрольном органе? Ведь это хозяйство, как вы его изображаете, такого сорта, что если представить, что, может быть, нет и контроля, так дурно делается.

— Вы очень строги, — заметил староста. — Но умножьте вы вашу строгость в тысячу раз — и это все еще будет ничто в сравнении со строгостью, которую инстанции проявляют по отношению к самим себе. Только совершенно не знающий нашей жизни человек может задавать такие вопросы. Существуют ли контрольные органы? Существуют только контрольные органы. Правда, они не предназначены для того, чтобы отыскивать ошибки в буквальном, грубом смысле этого слова, потому что ошибок ведь не происходит, и даже если когда-то какая-то ошибка и происходит — как в вашем случае, — то кто может окончательно утверждать, что это — ошибка?