Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов

Если бы Ельцин, о нем речь, если бы Ельцин родился этак бы лет на двадцать пять-тридцать раньше, он был бы органичен, конечно, и в сталинской компании; этот человек, первый секретарь Свердловского обкома КПСС, очень легко менял собственную систему ценностей, очень легко! — И не важно, кто они, его враги… действительно враги или, например журналист Георгий Гонгадзе, то есть один из тех, кто просто осточертел… — быть Президентом и не убивать… нет уж, так не бывает, так не может быть в двадцатом веке, не та это страна, Россия, и не те в этой стране богатства и земли!

Нужен взрыв. Шок. Нужна беда — общенациональная, государственная (видимость беды). Восстание! И — «утро стрелецкой казни»: всех к ногтю, понимашь, всех, кто изменил Родине, то есть ему, Президенту России…

Хасбулатов — наркоман, завести его легко, очень легко, психика подорвана, амбиций — море! Наживку проглотит — ну и лады, сразу подтянется Руцкой, этот… в стороне не останется, будьте спокойны, ему всегда надо быть впереди, он же генерал!.. — Завести их, завести сволочей, да так, понимашь, завести, чтоб всю Москву разнесли, хоть в клочья, не жалко… — новую Москву поставим, еще краше сделаем!

Закон власти: главная опасность всегда исходит только от своих.

Одна банда. А в банде каждый хочет быть главарем, в банде каждый, или почти каждый, считает себя смертником, камикадзе, то есть человеком с харизмой, это ж банда, к богатству, к власти, еще большей власти надо успеть как можно скорее, прямо сейчас!

Где гарантия (кто даст?), что господин Бурбулис завтра… нет, не завтра, быстрее, уже сегодня… не превратится в Хасбулатова? Если у государственного деятеля нет личной жизни, просто нет, только карьера, одна карьера… — он что, нормальный человек, что ли?

От таких можно ждать чего угодно, любого подарка!

С месяц назад (любопытная история) прибегал Руцкой: государственный секретарь Российской Федерации Геннадий Эдуардович Бурбулис приказал уничтожить ремонтную базу Тихоокеанского флота — завод атомных подводных лодок в Комсомольске-на Амуре. Под нож! Все производство! У нас, говорит, один «ремонтник» уже есть, нам больше не нужно — под Мурманском.

Логика, да? Где Владивосток? Где Мурманск? У него карты нет, что ли, у госсекретаря?

Движок у лодки стукнет… так что, спрашивается, лодку из Владивостока в Мурманск тащить? Через льды Арктики? За десять тысяч миль?

Хорошо, Руцкой где-то там околачивался, в Хабаровске, что ли: прыгнул в самолет, сорок минут лета… и на завод — а вокруг уже все трясется, стапели режут, газосварка пылает, ребята-рабочие рыдают, как дети, но режут, режут… Бурбулис приказал!

Кто заплатил, кто хозяин? Клинтон? Южная Корея — кто?! Руцкой — к Президенту, орет: Борис Николаевич, от кого у Бурбулиса такое поручение? Он что… в России… обороной командует? Промышленностью?

Кто он вообще такой, собственно говоря? Есть Гайдар, есть Грачев, есть Ельцин, наконец, есть Совбез… При чем тут Бурбулис? Нет в Конституции такой должности — госсекретарь, нет!..

Вот ведь, систему построили, — да? В Кремле все как пожарники работают, только как пожарники!

Ельцин о подлодках, о заводе впервые слышит, никто об этом ему не докладывал, даже Бурбулис не счел нужным это сделать… так кто, выходит, страной-то руководит? Царь у нас кто?.. Нет уж, ребята, извините: гнать Бурбулиса, гнать… и Руцкого гнать… Герой Советского Союза, герой войны, а неврастеник… герой-неврастеник… но в первую голову, конечно, гнать Бурбулиса, причем немедленно; и так, можно сказать, хреново на душе, тут еще эта рожа, понимашь… — чем он, Бурбулис, отличается от Горбачева? Пожалуй, гонорарами, у Бурбулиса, видать, гонорары, побольше, раз завод убивает и ничего не боится, подлодки дорого стоят, очень дорого, тем более атомные!

Целую ночь — а? Бурбулис рыдал, как девочка, когда он, Президент страны, отказал ему в вице-президентстве, то есть в должности.

Вон как хотел! Обрыдался, сердечный, сначала — депрессия, потом запой на неделю, психиатры не отходили, думали, что повесится, спьяну, тип характера у него такой, говорят! — А тут еще Гайдар нажрался и заснул, понимашь, прямо на исторических паркетах Грановитовой палаты. Кто-то из министров, похоже Полторанин, вымазал Гайдара шоколадом, губы намазал, щеки… Да, Полторанин, конечно, его почерк, больше некому!

Соратники, черт бы их побрал, демократы… А на Горбачева, между прочим, Бурбулис чем-то и впрямь похож; никчемные люди (болтуны!) всегда похожи друг на друга! Доказано (и Горбачев признал это на допросах в Генпрокуратуре), что Ро Дэ У, Президент Южной Кореи, вручил ему, Горбачеву, сто тысяч долларов наличными в чеках «мастер-кард» на предъявителя.

Веселенькое дельце, да? И ведь концы в воду, понимашь: его родня, Ирочка, допустим, любимая дочь, является в крупный (любой) западный банк и — вот они, «зеленые», целых сто тысяч!

За что платили, а? За особые отношения с Южной Кореей, обмен дипломатами… за что? Или — за Сахалинский шельф? За нефть и газ?..

Так дешево? Так мало?

Ельцин не мог разрушить Советский Союз, не мог. В Свердловске он приезжал в обком к восьми утра, в Москве было шесть, на два часа меньше: рабочий день Ельцина состоял из бесконечных звонков по ВЧ, совещаний и просто разговоров, за которыми он, первый секретарь обкома, постоянно чувствовал эту колоссальную силу — СССР. Брежнев звонил редко, с утра, говорил, как правило, одну и ту же фразу: «Знаешь, хочу с тобой посоветоваться…» Первые секретари не сомневались, это такой прием, Брежнев хотел, добивался, чтобы его любили, он умел заводить новых друзей, что, разумеется, не мешало ему (когда нужно) запросто выкидывать своих друзей, и новых, и старых, из их кабинетов. А все же приятно: тебе, на Урал, из Москвы звонит Генеральный секретарь, советуется…

Ельцин был больше хитер, чем умен, он привык рубить сплеча, сразу, его ум работал как наковальня: р-раз — баста! сказано — сделано.

Брежнев подарил Ельцину свои золотые часы. Через год, на митинге, Ельцин торжественно, под телекамеры, снимет их с руки и вручит молодому строителю Эдуарду Росселю, потому что Эдуард Россель пустит металлургический комбинат точь-в-точь как велел Ельцин: 19 декабря, в день рождения Леонида Ильича.

У Ельцина была своя система ценностей: из всех театров он предпочитал оперетту режиссера Курочкина, из книг он целый год читал только одну — Юрия Бондарева.

Ельцин не мог отказаться от своего прошлого, хотя российские демократы, особенно Галина Старовойтова (дама с чудовищным даром самовыдвижения), твердили: Ельцин эволюционирует так, что заставляет вспомнить Сахарова.

Что ж, он отлично сыграл свой выход из КПСС и без труда убедил всех, что он ляжет на рельсы, если в магазинах поднимутся цены. Народ ему поверил — на слово. В то время народ на слово верил всем. И было, было у Ельцина еще одно качество, совсем странное, почти невероятное для первого секретаря обкома — совестливость.

Он легко, в одну ночь погубил в Свердловске Ипатьевский дом, а утром, спозаранок, уже бродил по свежему пустырю, как по кладбищу. Приказ Андропова есть приказ, но Ельцин хорошо, очень хорошо знал уральцев: его земляки гордились, именно гордились тем, что у них в городе грохнули царя. Если бы Ельцин все сделал бы так, как полагалось сделать, собрал бы бюро обкома и доложил коллегам о решении Политбюро, весть о кончине «Ипатия» тут же облетела бы город. Ельцин знал: утром бульдозеры уперлись бы в живое кольцо людей. Куда, куда он спешил?.. — Нет, он все сделал тихо, ночью, как вор!

Переживая, Ельцин медленно погружался в самого себя и становился тяжел. В такие минуты появлялась водка. Потребность в водке передалась Ельцину по наследству, вместе с кровью.

В роду Ельциных пили всегда. От водки погибли его прадед и дед. В прежние годы у Ельцина вдруг появилась бравада: наездившись по «объектам», он с удовольствием заворачивал к кому-нибудь из строителей на обед и после четвертой рюмки демонстрировал — на бис — «двустволку Ельцина»: широко открывал рот и лил водку из двух горлышек сразу. В 82-м случился первый сердечный приступ. «Показательные номера» прекратились. Он вдруг понял, что не справляется с жизнью и поэтому пьет, — от этой мысли Ельцину стало не по себе, теперь он скрывал от всех свое пьянство, быстро превращавшееся в болезнь.

Совесть Ельцина была странной — как провинциальная девушка. Если угодно — дикой. Он любил, он умел орать, но он совершенно не умел ругаться. Он умел быть мстительным, злопамятным, беспощадным, но он не мог, просто не умел защитить себя самого. Он мог раздавить человека, пройтись по нему как каток, но он боялся случайно его обидеть. Как все тяжелые люди, Ельцин чувствовал себя достаточно неловко, ему постоянно казалось, что он смешон, неуклюж, что он не смотрится как Президент России, что ему не хватает ума и что это — видят все…