Набоков в Америке. По дороге к «Лолите» - Роберт Роупер

Bright Angel Lodge, ныне памятник старины, – наглядный пример характерного для Управления национальных парков деревенского стиля (который иногда называют “паркитектурой”). Среди прочих примеров – гостиница Ahwanhee в Йосемити и Paradise Inn в национальном парке Маунт-Рейнир в штате Вашингтон. Колтер была одной из основоположниц этого стиля. Деревенский стиль экспериментирует с национальными мотивами: взять хотя бы Хопи-Хаус31, мастерскую и сувенирную лавку, которую Колтер спроектировала в 1906 году. Архитектор переосмыслила стиль домов-пуэбло индейцев хопи в городе Ораиби, штат Аризона: кстати, в то самое время, когда Колтер разрабатывала проект своей мастерской, обитателей настоящих пуэбло выжили представители племен, более лояльно относившихся к белым. В Хопи-Хаусе, расположенном по соседству с величественной гостиницей El Tovar, туристы могут увидеть современные изделия племен навахо и хопи, понаблюдать за настоящими индейцами за работой и купить какой-нибудь сувенир.

Перед тем как отправиться в первое путешествие по Америке, Набоков попросил друга из Американского музея естественной истории дать ему рекомендательное письмо – дескать, он “аккредитованный представитель” этого учреждения. Благодаря этому писателю разрешили ловить бабочек в национальном парке “Большой Каньон”. Среди его трофеев оказались самцы и самки нового, как думал Набоков, вида32: он назвал его Neonympha dorothea в честь мисс Льютхолд, их бессменного шофера, – именно она случайно задела ногой коричневую бабочку в то холодное утро на “скользкой тропке”. Набоков c детства мечтал открыть новый вид бабочек33, который назовут в честь него (“Neonympha dorothea Nabokov”). Спустя год или около того после путешествия он написал стихотворение – не об этой бабочке, но о другой, которая, увы, тоже, как выяснилось, не принадлежала к новому виду:

Нашел и по-латыни имя дал,Стал крестным милой пленницы моей.И первым, кто находку описал, —Иной же славы не хочу, ей-ей.

Приколотые крылья распластав,Вдали от ползающих родичей и ржиВ укромной крепости та бабочка свой прахПереживет и тленья избежит34.

Путешествие на запад обернулось удачей. Маленький отряд на “понтиаке” катил вперед, останавливаясь по просьбе Владимира, который охотился за бабочками и в Лас-Вегасе, и в Сан-Бернардино, и в Санта-Монике, и в Охае35.

Глава 5

То, что архитектор Мэри Колтер позаимствовала для сувенирной лавки проект пуэбло, которые индейцы хопи строили на протяжении 900 лет, и даже материалы, для того времени было обычным делом. Владельцы железных дорог и гостиниц на юго-западе Америки на протяжении десятилетий всеми силами старались привлечь в регион туристов и даже строили псевдопуэбло на всемирных ярмарках1. Колтер пошла дальше других: у нее Хопи-Хаус строили из песчаника и можжевельника настоящие индейцы из племени хопи, камины клали из керамических черепков, а потолок делали из соломы.

Трудно сказать, что запомнилось Набокову из этой стилистической мешанины. Здания, которые он повидал в первую поездку на запад, в архитектурном смысле были “не вполне рыба и не вполне мясо”, как писал в тридцатые годы Джеймс Эджи в журнале Fortune об американских придорожных строениях. Типичными достопримечательностями, расположенными вдоль крупных автомагистралей, Эджи считал пещеры, которые использовали как приманку для туристов. (Второе место занимали коттеджные поселки, лишь немного уступавшие пещерам в популярности.) Эджи писал:

Однако с коммерческой точки зрения найти такую [достопримечательность] – полдела. Если поискать, то отыщутся и шахты со стволами, в которые можно спуститься (в некоторых даже есть лифты). У входа в такие шахты выстроены “хижины” стоимостью в сотни тысяч долларов – с уборными, буфетами и сувенирными прилавками. Одетые в униформу сотрудники проведут вас бетонными дорожками… Во всех хороших пещерах есть электрическое освещение, часто с неожиданными эффектами. У каждой… достопримечательности свое название – затейливое или с уклоном в романтику2.

В таких местах “очарование природы соединяется с мастерством предпринимателя”, замечает Эджи: “Хорошая пещера приносит в год до 150 тысяч долларов…3 Такое прибыльное местечко… еще выгоднее, если в нем есть неожиданные повороты и изгибы, какой-нибудь прудик (который неизменно называют «подземным озером») или ручей (непременно «Стикс»)”.

Набоковым попадалась по дороге реклама пещер. В Лурее, штат Виргиния, они проезжали знаменитую систему карстовых пещер, а в Нью-Мексико их путь пролегал севернее Карлсбадских пещер, которые при президенте Гувере превратили в национальный парк. В “Лолите” пещеры тоже упоминаются – среди развлечений, которые Гумберт искал для своей юной наложницы, были “пещера в Арканзасе [или] точное воспроизведение Лурдского Грота в Луизиане”4. Пошлые, вульгарные переделки пейзажа, лишь бы заработать доллар-другой: и пусть придумали это не в Америке, но она далеко обогнала Старый Свет в игривом бесстыдстве. Однако Набоков не пятился в ужасе. В письмах друзьям он почти не упоминает о рукотворных достопримечательностях: вместо них он замечает “поволоку никому ненужной красоты”5 вдалеке или попадавшихся на глаза бабочек6. Внимание писателя привлекали (и поражали его) мотели, оформленные в духе “Сказок матушки Гусыни”, и “кафетерии в виде заварочного чайника, совы из папье-маше с гигантской надписью «УХУ-ЩЕНИЕ» и смеющаяся свинья с неоновыми зубами” – и это лишь немногие из длинного перечня “чудес”, о которых пишет Эджи. Об этом можно судить по классическим описаниям придорожных городков, которые Набоков сделал впоследствии.

В Пало-Альто Набоковы остановились в доме 230 по Секвойя-авеню, примерно в квартале от кампуса Стэнфордского университета. Перед “премилым домиком”, как назвал его Владимир, росла секвойя (Sequoia sempervirens), а на заднем дворе стоял удобный шезлонг7, в котором писатель загорал в плавках8. До войны Стэнфорд не считался особенно престижным университетом: в нем преподавали несколько известных ученых, еще несколько занимались наукой, но наибольшее впечатление на тех, кому довелось там побывать, производили красота окружающего пейзажа и райский климат, в особенности летом, когда стояли предсказуемо погожие дни, – было жарко, однако ночью становилось прохладнее, – на васильковом небе не видно было ни облачка, а вдали маячили Береговые хребты. Осенью, еще до приезда Набоковых, в Стэнфорде (после Гарварда) проучился несколько месяцев Джон Кеннеди: жил он в коттедже с одной спальней за домом 624 по Мэйфилд-авеню, владелица которого, Гертруда Гардинер, впоследствии вспоминала, что Кеннеди был “на голову выше” обычных студентов. Кеннеди любил отдыхать в университетском кампусе с его дубами, привозными пальмами и эвкалиптами. Ездил будущий президент на зеленом, как кактус, “бьюике”-кабриолете с красными сиденьями, который купил на гонорар за книгу “Почему Англия спала”: писать ее Кеннеди помогали два человека из окружения его отца, посла Америки в Великобритании Джозефа П. Кеннеди. Проведя в Стэнфорде несколько спокойных недель, он написал другу по приготовительной школе, что “девушки здесь очень симпатичные и вообще на Ферме хорошо”9 (обитатели Стэнфорда называли его “Фермой”).

Дороти Льютхолд вернулась на восток. Набоков же не только дремал в шезлонге: лекции по современной русской литературе и писательскому мастерству он читал с небывалым пылом10, на который никак не влияла малочисленность аудитории (двое слушателей на занятиях по истории русской литературы и четверо – по писательскому мастерству). Один из его студентов вспоминал: Набоков увлекался темой лекции и даже не замечал, как в уголках рта у него скапливается пена11.

Прежде Набоков никогда настолько не увлекался лекцией, чтобы брызгать слюной. Студенты, которым писатель впоследствии читал лекции в Уэлсли и Корнелльском университете, также не видели его в таком волнении: его отличала завидная выдержка и хладнокровие. За двадцать лет, проведенных в Европе в эмиграции, он написал несколько самобытных, оригинальных произведений: почти все были опубликованы и получили высокую оценку критиков и читателей. Благодаря упорному труду Набоков занимал одно из первых мест в литературном табеле о рангах XX века, безотносительно к тому, знали об этом в англоязычном мире или нет. Он собрал аудиторию, восприимчивую к его чувствительности. Это все были русские, эмигранты, как и сам Набоков: их не вводила в заблуждение издевка, с которой писатель относился к своим героям, настороженное внимание к сильным чувствам и презрение к красивым, но банальным историям. В Америке ему предстояло заново сформировать круг читателей, пусть сделать это было нелегко, и еще непонятно было, получится что-то или нет.