Жопа - Алексей Костарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ратовать за технику безопасности решили не на перроне, а чуть подальше — там, где паутина железнодорожных путей напоминала стаю обезумевших прямых Лобачевского, наконец-то сошедшихся и вконец перепутавшихся в пресловутой точке на окраине бесконечности.
— Три дубля, не больше, — объявил Федя, прутиком проводя по грязи черту. — Обязаны уложиться. Ника, бежишь вон от той платформы и падаешь перед чертой. Да ничего — заедем в общагу, в душевой отмоешься. Сталкер, как только она падает — крупный план на лицо.
— А я-то когда? — спросил Студент.
— Даю отмашку — и пошёл! Добегаешь до Ники, валишься на неё и начинаешь стягивать с неё штаны.
— Что, прямо здесь? В грязи? — Студент скривился.
— Здесь, в грязи! Ты же маньяк, ты хочешь её изнасиловать, тебе плевать где — хоть в грязи, хоть на перине. Володька, готов? Ника, давай!
Ника прошла великолепно — совершенно натурально, как подкошенная, без малейшей тени брезгливости шлёпнулась в грязь, приподнялась на локтях, упала снова.
«Вот молодец! Не зря я в неё поверил!»
— Федя, есть! — крикнул Сталкер. — С одного дубля сняли! Запускай Студента!
От видоискателя камеры его оторвал сдвоенный вопль — неразборчивый Федин мат и пронзительное «а-а!».
«Дурак», — решил сперва Сталкер. — «Где этот недоучка видел орущих маньяков?» Но уж слишком сумбурным, похеривающим все правила грамматики, был поток Фединых ругательств, и слишком много дикого, животного ужаса слышалось в студентовском крике. Дурные предчувствия охватили Сталкера.
Но реальность оказалась кошмарней любых предчувствий. Прыгая через пути, Студент угодил ногой прямо в железнодорожную стрелку, и ногу зажало. Теперь, рискуя напрочь вывихнуть сустав, он дёргался, словно попавшаяся в капкан крыса, тщетно пытаясь высвободиться. И отчаянно вопил. До Сталкера не сразу дошло, что вопит он не только (и не столько) от боли в прижатой ступне, а когда дошло — было уже поздно. Прямо на Студента, со скоростью, показавшейся Сталкеру близкой к первой космической, летел маневровый тепловоз.
Дальнейшее много раз припоминалось потом Сталкеру с воистину кинематографической чёткостью и в каком-то замедленном варианте, также достойном «важнейшего из искусств». Похожий на состряпанный буйнопомешанным беспорядочный клип — калейдоскоп средних и крупных планов, вырванных наобум из общей картины. Застрявший в стрелке Студент, вцепившийся в него Федя, и угрожающе, катастрофически близко от них — краснополосая морда локомотива. Собственный крик: «Федя, дурак, сдохнете оба!» Распластавшаяся в грязи Ника. Всё ещё включенная камера в руках. Чьё-то перекошенное страхом лицо. Бронепоезд на запасном пути. Горящая степь. Прямые Лобачевского, скрестившиеся в бесконечности со звоном клинков и перерубившие друг друга. Телеграфный столб, совокупляющийся с молнией и в любовном экстазе падающий к чьим-то ногам. Сами ноги, по колено в грязи.
Затем снова средний план — Федя, отброшенный ударом тепловозного щитка. Выскакивающий из кабины испуганный машинист… Жухлая трава в красных брызгах…
И последнее… Последнее — голова Студента, страшно и неестественно скатившаяся с низкой насыпи, перескочившая через рельс и остановившаяся между шпалами, мутными глазами уставившись в клочковатое мутное небо…
12
— Всё, доснимались! Доигрались! Тарковские! Копполы с Тарантинами! Хватит! — визгливо орал Гриша, — носясь, словно гонимый ветром, по монтажной. От Сталкера он, что ли, из-угла-в-угол-беганием заразился?
Сам Сталкер сидел, растёкшись по креслу и закинув ногу на ногу. Сидел, курил и почти безразлично смотрел, как одинаково-неприметные ребята вытаскивают из студии оборудование и мебель. Ещё вчера его шок перешёл в какое-то ненормальное, патологическое спокойствие, сопоставимое с Никиным аутизмом. Видимо, это тоже заразно.
«Что же он так верещит? Верещагин! Уходи с баркаса, взорвёшься! Да, всё правильно — уходи с баркаса. Крысы и порнобоссы бегут с корабля. А, крысы!.. Хвост и нос отъели, а теперь бегут. Пусть бегут неуклюже…»
В тёмной глубине было тихо, как в мавзолее — членистоногие съели всех, включая барракуду и остальных обитателей сталкеровского нутра, и ушли на поиски холодильника. Ника устроилась во втором кресле, приняв свою излюбленную позу — свернувшись по-кошачьи. Казалось, что ни Гришины вопли, ни снование взад-вперёд безликих ребят просто не доходят до её сознания. Что же касается Феди, то ему не довелось стать свидетелем исторического момента — конца студии. Нет, ничего страшного с ним не случилось — по крайней мере, ничего страшнее «-надцатого» по счёту сотрясения мозга. Он валялся в общаге, окружённый заботами сердобольных студенток, прикрывал ладонью глаза от света и временами поблёвывал в тазик.
Впрочем, то обстоятельство, что Ника и Сталкер сейчас рассиживались в креслах, а Федя отлёживался на общажной койке, можно было объяснить лишь двумя причинами — либо уникальным везением, либо вмешательством каких-то благорасположенных сверхъестественных сил. Ибо после столкновения с локомотивом Федя физически не мог вести машину, Ника водить не умела, а Сталкер, если и умел, то исключительно теоретически. Несмотря на это, он, как подобает мужчине, взял риск и ответственность на себя и воссел за руль. Дважды они чудом не перевернулись, один раз удачно избежали французского поцелуя с «МАЗом», а уж эпизод, где у Сталкера получилось-таки затормозить в пяти сантиметрах от задницы «Мерседеса», следовало расценивать не иначе, как рождественский подарок судьбы. Так что, сталкеровское спокойствие вполне можно было понять — полюбуйтесь сперва на свежеотрезанную голову, упихайте в машину ничего не соображающих двоих, затем прокатитесь, не умея ездить, по мокрой дороге километров тридцать-сорок, со скоростью больше ста — и если вы после этого не свихнётесь, то достигнете невозмутимости Будды.
— Всех под монастырь подвести решили! — опять взвизгнул Гриша, на секунду остановившись перед Сталкером. — А я, между прочим, из-за вас сидеть не намерен! Как хотите, так и расхлёбывайте, но без меня!
Окончательно ощутив себя Буддой, Сталкер переместил своё тело в соответствующее положение, то есть залез на кресло с ногами.
— Какого дьявола ты психуешь? — выпуская дым, спросил он. — У тебя ж Папа!
— Па-апа?! — тоном водопроводной трубы протянул Гриша. — Папа! Три загадочных смерти, два непонятных исчезновения — знаешь, чем пахнет? Папа, представь себе, прокуроров не назначает! Да и не до того ему — в Анталии со своей ненаглядной целуется!
— С какой ненаглядной?
— С новобрачной своей, дурой грёбаной!
— Постой, — сказал Сталкер. — У них что, у «крутых» — эпидемия? Сначала Сан Саныч, а теперь, до кучи, и Папа?
Гриша ошалело воззрился на Сталкера. Потом присел перед креслом на корточки и неожиданно тихо спросил:
— Ты прикидываешься, или вправду тупой? Нет, ты скажи! Ты что, до сих пор не въехал?
— Тупой. Скажу. Не въехал, — ответил Сталкер.
— Ну, ты даёшь! Сан Саныч и есть Папа! Так ты, правда, не догадался?
Благоприобретённое сталкеровское спокойствие не прошибалось ничем. Он только пожал плечами.
— Не догадался. А надо мне это было — догадываться? У меня специальность другая. Значит, Гриша, ты серьёзно — шарашку прикрыть решил?
— Ты всё ещё сомневаешься? — взвился Гриша. — Думаешь, я тут понты гну? Жить я хочу, Сталкер, жить! И не за решёткой!
— Жить, говоришь? — Сталкер знал, что делает. Он был спокоен. — Тогда ты должен с нами расплатиться.
— За что?! За то, что вы меня разорили?
Сталкер осмотрелся. Безликих ребят в поле зрения не было — они, вероятно, заталкивали барахло в грузовик. Он поднялся и запер дверь.
— А теперь посчитаем, сколько ты задолжал, — сказал Сталкер и вытащил пистолет. Щёлкнул предохранителем.
— Ты чего? — расширил глаза Гриша.
— Ничего. Ты ведь собирался нас «кинуть»? Так вот, не получится.
— Володя, ты псих! Это плохая шутка!
— Да, я псих, но это не шутка. А потому лучше сядь. Ника, ты тоже! — прикрикнул Сталкер, заметив, что та начала отражать действительность. — Итак, по моим подсчётам, Нике ты должен двести, Феде — четыреста, ну и мне — пятьсот. Это по минимуму.
— Как — пятьсот? Чего — пятьсот? — Гриша попытался сыграть под дурачка.
— Ну, не рублей же, — усмехнулся Сталкер.
— Володя, у меня сейчас нет денег. Я понимаю, нервы у всех на пределе, но ты не волнуйся. Я рассчитаюсь с вами — через неделю-две…
— Гриша! — нехорошим голосом сказал Сталкер. — Деньги у тебя при себе — сам протрепался, что только что снял всё со счёта. А у меня нервы действительно не в порядке.
— Снаружи ещё трое, — напомнил Гриша.
— Как раз — четыре патрона. Помнишь, как мы развлекались, паля по пивным банкам?
