Особое задание - Юрий Колесников

— Тю-у, Ванька! — окликнул партизан Катышкова. — Поди погляди, фрицев-то сколько они уже нарубали!

Катышков подбежал к шалашу, заглянул внутрь, но вдруг замер, вобрав голову в плечи, и тихо, но решительно произнес:

— Полундра! Оружие наготове… сниматься с якоря… Ясно?

— Чего, чего? — тревожным шепотом спросил чубатый.

— Влипли, говорю… Не видишь, что ли?

Теперь уже сами партизаны, стараясь не выдать возникших подозрений, старались скорее выбраться из «ловушки». Катышков взглянул на часы и деловито сказал:

— Загостились мы, братцы! Опаздываем…

— Верно, верно… Пора отчаливать, — заторопился и партизан с золотистым чубом.

Ильин и Серебряков, всячески стараясь, чтобы партизаны не почувствовали себя нежеланными гостями, наперебой уговаривали их повременить с отъездом, но гости, раскланиваясь и пятясь от людей, которых по какому-то наваждению приняли за москвичей, едва добравшись до своих коней, с места рванули галопом, на ходу вскакивая в самодельные седла.

Десантники не поняли истинной причины столь поспешного отъезда гостей, но Ильин и Серебряков догадывались и это их беспокоило. Надо было что-то предпринять, чтобы предупредить распространение слухов о необычном составе группы.

В шалаше возобновилась работа. Майер гладил свою шинель с погонами гауптмана. Сменившийся с поста Фриц Вильке чистил оружие, а Фридрих убирал в рюкзак пачки сигарет, которые приготовил для партизан…

— Каковы гости? — спросил Отто, обращаясь ко всем сразу.

— Симпатичные ребята! — добродушно ответил Майер.

— Не зря говорят, что у русских душа нараспашку! — заметил Фридрих.

— Душевный народ! — вставил Фриц, обычно молчавший, когда разговор вели старшие.

— И как это печально, что наши соотечественники принесли им столько горя, — задумчиво произнес Отто.

Наступила пауза. Лица собеседников помрачнели, никто не смотрел в глаза друг другу. И только Майер почему-то продолжал сдержанно улыбаться. Желая отвлечь товарищей от грустных мыслей, он шепотом сказал, предварительно бросив настороженный взгляд на выход:

— А вы видели, какое лицо было у товарища Рихарда, когда партизан хлопнул его по животу? Я думал, друзья, не выдержу, лопну от смеха! Наш шеф так вытаращил глаза, словно на него свалился потолок! — И Майер попытался изобразить Рихарда, но не выдержал, добродушно рассмеялся. Засмеялись и остальные. В этот момент в шалаш своей размеренной походкой вошел Рихард.

Моментально каждый углубился в свое занятие, воцарилась полнейшая тишина, будто разговоров и смеха не было и в помине.

Рихард неторопливо щелкнул зажигалкой, зажег бумажку и стал раскуривать трубку. Выпустив несколько густых клубов дыма и не отрывая глаз от трубки, он, наконец, нарушил тягостное молчание.

— Что ж вы не смеетесь? Ведь смешно как будто?

Все поняли, что Рихард слышал разговор, но никто не решался проронить хотя бы слово в ответ. Обведя всех холодным взглядом и несколько раз затянувшись так, что трубка заклокотала, Рихард саркастически добавил:

— А-а! Это я, видимо, помешал?!.. Что ж, извините…

Чувствуя себя виновником щекотливой ситуации, Майер отважился:

— Прошу прощения, но… мы просто так… Русские парни — веселые…

— А кто говорит, что они грустные? — прервал его Рихард. — Но имейте в виду, от такого «веселья» всем нам может стать тошно! Расползется слух, что из Москвы прибыли десантники-немцы, да еще в нацистской форме, станет этот слух достоянием наших «братьев» из гестапо, вот тогда будет по-настоящему весело! Это, надеюсь, вы понимаете? Или думаете, что сюда нас послали отсиживаться в лесу и получать от партизан шпек и шнапс?!

Десантники уже стояли навытяжку и молча смотрели Рихарду в глаза. Не сказав больше ни слова, он вышел из шалаша, заложив руки в карманы и усиленно дымя трубкой.

— Прав, — вздохнув, проговорил Отто.

— Кто отрицает? — отозвался Майер, словно хотел оправдаться.

Рихард прогуливался с Ильиным в стороне от шалаша. У Алексея возник план действий. Он его изложил Рихарду.

— Завтра рано утром надо переменить место, а я и врач вновь отправимся к партизанам. Уладим, товарищ Рихард. Не беспокойтесь…

Солнце заходило, бросая оранжевые отблески на макушки могучих деревьев, когда на взмыленных конях примчались в отряд Катышков и его друзья. Вспотевшие, с взволнованными лицами, вбежали они в штабную землянку.

— Командир тут? — едва переводя дыхание, спросил Катышков Скоршинина. Глянув свысока на запарившихся партизан, он лениво и сухо ответил:

— Нет его. А что надо?

— Шо, в лагере нету или в штабе? — переспросил белобрысый парень в казачьей фуражке.

— Ушел с бойцами на задание, — нехотя добавил Скоршинин и нетерпеливо переспросил: — А что случилось?

Партизаны разочарованно переглянулись.

— Ладно. Нет так нет, — сказал Катышков, подходя к столу, за которым сидел Скоршинин. — Так, значит, кого вы, товарищ начальник штаба, тут утром принимали?

— Как кого? — недоумевал Скоршинин. — Ты про десантников, что ли?

Катышков зло усмехнулся. Сняв ушанку, он вытер изнанкой вспотевшее лицо и шею:

— Жорка! Вася! Слыхали? Начальник штаба говорит «десантников»! Умора!..

Катышков, как, впрочем, и многие в отряде, недолюбливал начальника штаба. Не нравилось ему, что Скоршинин вечно важничает, всех поучает своим птичьим голоском. И разговаривает с людьми так, будто все они олухи царя небесного и только он один умник. Теперь он не мог отказать себе в удовольствии продемонстрировать Скоршинину свое возмущение за допущенный им промах.

Скоршинину не нравился тон, которым партизан позволял себе разговаривать с ним, но все еще не понимая, из-за чего парни всполошились, сдержался.

— Ты толком говорить можешь или нет?

— Хе, слыхали? Толком!..

— Я повторяю: это не пивная, а штаб партизанского отряда! Говорите толково, в чем дело?

— Толково хотите? — с издевкой переспросил Катышков. — Пожалуйста! Говорите, десантников принимали, москвичей?! Маху дали, товарищ начальник штаба! Фашистов вы тут принимали… Вот кого!

— Что ты мелешь! — вытаращил глаза Скоршинин.

— Не мелю, а говорю, — настаивал Катышков. — Факт! Фашисты они самые что ни есть настоящие!

— Точно! — подхватил белобрысый.

— Френчи фашистские, а на них кресты и бляхи надраены, как на парад! И все-то у них на вешалочках, будто не в лесу они, а дома, в Берлине…

От волнения партизан замялся, но Катышков тотчас же его подзадорил:

— Говори, говори, Жора! Не бойся! Крой толково!

— Ну я ж говорю… И автоматы у них немецкие, у каждого вальтерок в новенькой кобуре, шинели отутюженные, все с погонами и свастикой на рукавах, да значки с черепами в петлицах… Ну, все, решительно все фашистское!

— А главное, все они — ни бум-бум по-русски… Во как! Только и твердят, как попки, «корошо» да «корошо»…

— Верно хлопцы говорят, товарищ начальник, верно… Насквозь фашисты! — поддержал и третий парень, зарекомендовавший себя в отряде человеком уравновешенным.

Скоршинин молчал, вид у него был растерянный, а Катышков торжествовал и, не щадя уязвленного самолюбия начштаба, назидательно продолжал:

— А те два типа, с которыми вы тут спозаранку выпивончик устроили, — шкуры предательские! Ловко они зубы вам заговорили!.. И нам хотели своей брехней да сигаретками мозги затуманить, но, шалишь, не на таковских напали!

— Верно, верно, товарищ начальник штаба. Гады они настоящие! Вот, гляньте, какими сигаретами одаривали, — подтвердил третий парень и поднес к лицу Скоршинина лежавшие на ладони сигаретки. Скоршинин сморщился, хотел было брезгливо отвернуться, но передумал и, наклонившись, стал разглядывать на сигаретах немецкие фирменные марки. А Катышков не унимался…

— Во, мать честная, видали?! Вот вам и «толком», — с укором произнес он. — Хороши десантники, нечего сказать… Один там у них, должно быть, главный, старый фашистский черт, с трубкой, в белой рубашечке с подтяжечками да в лаковых бутылочкой сапогах… Живот у него во-о-о, буржуйский, втроем не обхватишь! Такого и морской канат не выдержит, не то что парашют!.. А начальство все думает «москвичи пожаловали!»… Пожаловали, как бы не так…

Раннее утро застало десантников за работой. Уже сняли парашют, свернули антенны, уложили остатки багажа. Чтобы не помять отутюженную одежду, надели ее на себя и уже были готовы тронуться в путь, когда с поста прибежал Ганс Хеслер и, едва переводя дыхание, сообщил, что по просеке движется колонна вооруженных людей. Кто они, эти люди — оккупанты или полицейские, — постовой не мог разглядеть. Да это и не имело значения. Принять бой — даже в случае самого благоприятного его исхода — означало выдать свое присутствие и тем самым надолго оттянуть, а то и вовсе сорвать выполнение возложенных на десантников задач. И девять одетых в немецкую форму человек, сгибаясь под тяжестью набитых до отказа рюкзаков, поспешно двинулись в противоположную сторону.