Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

-    Бронь? - громко переспросил Ефим.

-    Броня, - невозмутимо подтвердил кладовщик.

-    Вы чем-то серьезно больны?

-    Я здоров, никакого браку во мне нет. Пущай другие болеють.

«Вот и еще один забронированный», - с удивлением отметил Ефим. В обеденный перерыв он отправился на центральный склад. Завскладом встретил его угрюмо, сквозь зубы процедил, что полной нормы кладовщику из литейки не отпускали, получал половину, вот копии накладных. Ефим взял под расписку копии и прямиком направился к Батюшкову.

-    «Мыло», «жиры», «спецодежда»... не понимаю, что это? - Батюшков поднял глаза на Ефима.

-    Не догадываетесь? Это перечень всего того, что центральный склад выделил рабочим нашего цеха и чего они видом не видали и слыхом не слыхали.

—Как? — удивился Батюшков и немедленно вызвал кладовщика.

Перепуганный кладовщик тыкал в ведомость толстым указательным пальцем:

-    Вот, сами рабочие расписались. Я все выдал...

Подписи оказались поддельными. Выяснилось, что кладовщик бессовестно тащил все полагающееся литейщикам и продавал на черном рынке по бешеной цене. Часть выручки пропивал, остальное перепадало кому следует...

После суда разбронированный вор попал, наконец, на фронт. Услышав о таком исходе дела, Ефим саркастически усмехнулся: «Что же такое защита Родины - священный, почетный долг или отбытие наказания за грехи тяжкие?»

Авторитет Ефима в цехе заметно вырос. «Новый сменный справедливый, — хвалили его женщины, - за рабочих заступается...» Но мужская часть смены с виду никак не реагировала на поступок Ефима. Лапшин оставался самим собой, план не выполнялся.

Однажды Ефим подошел к бригадиру:

-    Сергей Назарович, поучите меня, пожалуйста, заливке.

-    Зачем? - сверкнул глазами Лапшин. - Заменить хотите?

-    Полноте, что вы! Я немножко освоил все операции, кроме вашей. Надо же и этому научиться. Вдруг заболеете? Кто вас заменит?

-    Левка-Соловей. Он умеет. А впрочем, - Лапшин рубанул рукой воздух, - валяйте, учитесь, авось пригодится! Я не против! - добавил равнодушно.

Ефим с осторожным оптимизмом отметил эту перемену.

Специальность заливщика не требовала особого умения и технических знаний, скорее, изрядной физической силы и сноровки. Лапшин со злорадной ухмылкой посматривал, как Ефима покачивало туда и сюда, когда, зажав в дрожавших от напряжения руках длинную ручку двенадцатикилограммового тигля с кипящим металлом, он переносил его от электропечи к форме.

-    Глядите, товарищ сменный, — вежливо язвил Лапшин, — не свалитесь ненароком! Охнуть не успеете — сваритесь!

Но после нескольких попыток Ефим приспособился к заливке.

-    Я трепаться не люблю, - вдруг разоткровенничался тогда Лапшин, — зря язык медом не мажу, скажу тебе как есть: ты мужик подходящий, на вид жидковат, щуплый, а напористый, факт! Видать, тебя фронт здорово обкатал. И на еврея, скажу тебе честно, ты не похож.

Последняя фраза прозвучала в устах Лапшина как высший комплимент. А Ефим словно бы пропустил ее мимо ушей. Ему было сейчас важно совсем другое: Лапшин дрогнул. В этом не было сомнения.

Дрогнул-то дрогнул, но до полной его капитуляции - расстояние неопределенное... Неизвестно, сколько бы еще кочевряжился норовистый полурабочий-полурецидивист,  если бы не произошло непредвиденное.

... В обеденный перерыв Лапшин подал Ефиму заявление с просьбой отпустить его на два дня в деревню, проведать больную мать.

-    Не верите? Привезу справку из сельсовета. Вы меня  еще не знаете, я что хошь могу, а мараться брехней не буду, - патетически заключил он.

Ефим разрешил отлучку. Однако спросил:

-    Кого вместо себя на заливку рекомендуете?

 - Ясно, Соловья! Справится не хуже меня, малый - во! - Лапшин выпятил большой палец с грязным ободком. - Даром что домушник, а работяга! Хват! Быку рога свернет!..

Разрешение на отпуск Лапшину, кроме сменного мастера, должны были дать старший мастер и начальник цеха.

- Как можно, Ефим Моисеевич, не подпишу! - категорически возразил Мальков. - И с ним хоть кричи караул, а без него?..

- Разрешите, Иван Иванович, - попросил Ефим, - справимся, я кое-что наметил.

 Мальков глядел вопросительно.

-    Завтра, - сказал Ефим, - на заливку встану я, а послезавтра - Лева Жарков.

-    Да что вы! Что вы! Бог с вами! - замахал руками Мальков. - Вы вместо Лапшина?! Целую смену?! Это же вам не под силу!

Ефим настоял, Лапшина в деревню отпустили. И к великому удивлению всей смены, мастер Сегал встал на заливку. Левка Жарков хохотал до упаду.

-    Ой, не могу! Помереть можно! Брось, товарищ еврейчик, - комически умолял он, - не смеши, давай я уж как-нибудь заместо Дрозда...

Ефим молча отстранил от себя наседающего Левку и, стиснув зубы, продолжал курсировать от электропечи до форм. Порой ему казалось: вот-вот подкосятся ноги, и он, у всех на виду, упадет, насмерть обожжется кипящим металлом. Он обливался потом, задыхался, но крепился сверх сил. И к обеду - небывалое: смена выпустила пятьдесят пять вкладышей, больше половины плана.

-    Непостижимо! - развел руками Мальков.

После обеденного перерыва Левка подошел к Ефиму и уже без обычного кривляния предложил:

-    Слышь, мастер, хватит с тебя, становись на мое место, а я на заливку. Куда тебе - сдохнешь!

-    Ничего, Лева, справлюсь. А будет невмочь - позову тебя.

-    Ну, давай, давай!

И Ефим дал сто пять вкладышей. Пять - сверх задания. И качество нормальное. Мальков трижды пересчитал продукцию смены: не верил глазам. Но факт есть факт!

-    Ай да молодчина! Ай да Сегал! - ликовал он.

Смертельно усталый Ефим тоже похвалил себя, молча.

Левка Соловей подошел к нему, вызывающе изрек:

-    Завтра встану на заливку. Гляди, еврей-рекордсмен, в мешок зашью...

Ефиму не улыбалась перспектива быть зашитым в мешок, он плохо понимал смысл угрожающей шутки, наверно, из блатного словотворчества.

-    Хорошо, Лева, - ответил миролюбиво, - давай, завтра разворачивайся.

И назавтра Левка действительно развернулся: всю смену работал, как одержимый, молча, деловито, без обычного зубоскальства. К вечеру на стеллаже образовалась горка из ста двадцати вкладышей. Вытирая обильно выступивший пот, злобно зыркая вороватыми глазами, он пренебрежительно бросил Ефиму:

-    Ну, считай, стахановец! И не лезь тягаться. Я тебя общелкал, да еще как!

На следующий день кончался срок отпуска Лапшина, но он не появился в цехе ни завтра, ни послезавтра. Левка Жарков, хоть и с меньшим рвением - не расшибаться же в лепешку, а норму перевыполнял. И отсутствия бригадира даже не замечал.

Лапшин пришел на работу лишь на пятый день. Выглядел он скверно, хмуро.

 - Мать похоронил, - сказал глухо, - вот справка из сельсовета.

Ефим не читая, положил справку в карман, от души  посочувствовал ему.

- Работать сегодня сможешь? - спросил участливо.

-    Надо, так лучше... тяжко мне... все же мать. Она одна была у меня родная, теперь никого...

И начал работать как раньше, с прохладцей - восемьдесят, восемьдесят пять вкладышей за смену, не больше.

- Что будем делать с Лапшиным? - спросил Батюшков Малькова и Сегала. - Ему известно, как в его отсутствие  выполнялся план?

 - У него большое горе, - объяснил Ефим, - неудобно  теперь упрекать его.

 - А если его отстранить, вернее, поменять местами с  Жарковым? - предложил Мальков, вопросительно глянув на Ефима.

 - Пока не стоит, успеется, - возразил Ефим.

-    Смотрите, товарищ Сегал, план будем спрашивать с  вас, - предупредил Батюшков, - не забывайте об этом.

 Но никаких перестановок делать не пришлось.  Через три дня Лапшин явился на смену зверь зверем. Ни с кем не поздоровался и рванулся к заливке. Действовал как автомат, ритмично, быстро, без остановок, и к обеду выставил на полке стеллажа семьдесят отливок. Мастера, да и все в смене были озадачены. В конце обеденного перерыва Ефим попросил Лапшина зайти в конторку.

-    Вы не знаете, Сергей Назарович, почему ваш друг Лева сегодня на работу не вышел?

Лапшин сверкнул холодными глазами, отборно выматерился.

-    Падла он, шкура... Все равно прибью стерву... - и ушел, оставив Ефима в полнейшем недоумении.

-    Бригадир вчера вечером разрисовал Левку - не узнать! Утром он в поликлинику почапал, за билютнем, - сообщил Ефиму по секрету подсобный рабочий.

-    Как разрисовал? Избил, что ли? - уточнил Ефим. - За что?

Рабочий замялся.

—    Продал он Серегу. Сам его подбивал работать шаляй-валяй, мол, куда нам спешить, пар из себя выгонять?.. Ну, Лапшин и работал: «ямщик, не гони лошадей!» А вчера как узнал, что Левка тут без него выкомаривал, и дал ему... дескать, чего, сука, подводишь. Левка стал отбиваться, говорит, не тебя продавал, не тычь кулаками, обида меня взяла, говорит, какой-то... - рабочий запнулся, - плюгавый еврейчик тебя обштопал, а мы что — хуже? Ты гляди, не обижайся, это он со злости сбрехнул.