Твои верные друзья - Борис Рябинин

Резкое «фасс!» подбросило собаку, как будто электрическим током. Гром вскочил в разбитое окно и скрылся в подвале. Оттуда загремели выстрелы; в следующее мгновение выстрелы прекратились, из подвала донесся шум борьбы, проклятия и стоны людей, злобный вой собаки.

Воспользовавшись замешательством бандитов, осаждающие ворвались в помещение. Страшная картина предстала перед ними. Десятеро налетчиков сражались с одной собакой. В тесном полутемном помещении они никак не могли нанести ей решающего удара, а она металась между ними, рвала, кусала, молниеносно нападала и так же молниеносно отскакивала. Слышались крики боли, брань, удары, кто-то на четвереньках полз к выходу...

Банду обезоружили. Пришел конец и силам собаки. Она была вся изранена, залита кровью собственной и кровью врагов, но у нее еще хватило силы, чтобы признательно лизнуть склонившегося над нею проводника... Одна пулевая рана тянулась под кожей от загривка до хвоста, — Гром по всей длине словно был прошит иголкой. Видимо, эта пуля попала в него, когда он прыгал в окно. Какой же живучестью должна обладать собака, чтобы сражаться после этого!

По выздоровлении Гром продолжал свою опасную работу.

Заканчивая это краткое описание дел одной собаки, я хочу добавить от себя: не всегда собака выходит живой из схватки с врагами. Немало таких четвероногих героев трагически гибнет на своем посту.

ПРОГУЛКА НА ХРУСТАЛЬНУЮ

Я уже говорил, что мы с Джери много гуляли. Мы гуляли с ним и днем, и ночью, в любое время года, при любой погоде. Это закаляло щенка, и закаляло не только физически. Еще когда он был совсем маленьким, я заметил, что ночью мой Джери делается очень осторожен и недоверчив. Вначале, попав из светлой комнаты в темноту, он трусил и жался к хозяину, но потом вскоре осмелел и перестал пугаться различных предметов, которые при вечернем освещении выглядели совсем по-другому, хотя и продолжал держаться все время настороже. Он нюхал землю и воздух, чутко наставлял свои треугольные ушки, ловя ими каждый шорох. Это не была трусость; ночью все животные держатся настороженнее, чем днем, при ярком свете,

С возрастом все более стали проявляться особенности поведения Джери. Днем, в толпе, он обычно вел себя миролюбиво и покладисто; можно было наступить ему на лапу, нечаянно толкнуть в бок, — он отскочит, посторонится, и только. Но вечером, в безлюдном, пустынном месте он становился злюкой, недоверчивым, ко мне не подпускал никого и на двадцать шагов. Инстинкт, который так замечательно служит животным, подсказывал ему, как и где он должен себя держать. Это была одна из примечательных сторон его натуры.

Я помню, как однажды мы стояли с ним в очереди у билетной кассы на станции Кузино; его толкали, отдавили ему лапу, — он даже не попытался огрызнуться; и припоминаю другой случай, когда поздно вечером на улице на меня вздумали напасть пьяные хулиганы. Они, вероятно, думали «позабавиться», но «забава» вышла для них плохой. В темноте они не заметили собаки, шедшей рядом со мной. Едва один из них сделал подозрительное движение, как бы замахиваясь, чтобы ударить меня, как в ту же секунду Джери прыгнул на него.

О, теперь с Джери шутки были плохи! Впрочем, он, видимо, хорошо понимал силу своих клыков и считал нужным пускать их в дело только при крайней надобности. Он просто сшиб пьяного забавника с ног и, как куль мякины, сбросил его с тротуара в канаву. Перед вторым хулиганом он встал на дыбы, положил передние лапы ему на плечи и убедительно зарычал своим низким грозным басом прямо в лицо. Нужно ли говорить, какое это произвело действие!

Я ходил с Джери в ночь-полночь в самых глухих местах и не опасался, что со мной может что-нибудь приключиться.

Я часто брал Джери в свои поездки по Уралу, и он так благопристойно держал себя, что почти не обременял меня. За свою жизнь Джери проделал тысячи километров в поезде и в автомашине.

Когда мы впервые ехали по железной дороге, мне пришлось втаскивать Джерку в вагон чуть ли не на руках. Попав туда, он нервничал всю дорогу. Ему не сиделось, не лежалось, не стоялось; пол под ним сотрясался, скрипел, все вокруг стучало, бренчало; теснота, неудобство, везде чужие люди... Освоившись, он перестал обращать на это внимание. Я без церемоний запихивал его под лавку, и он лежал там, пока не наступало время выходить.

Позднее он так привык к виду поезда, что, едва попав на перрон, немедленно тянул меня в первый попавшийся вагон, сам без понуждения вскакивал на подножку, с подножки в тамбур, — я с трудом поспевал за ним. В этом случае он, конечно, был на поводке, но — вопреки железнодорожным правилам — без намордника. Я не приучил его во-время к наморднику, а приучить взрослым уже оказалось невозможным; впрочем, Джери ни разу не заставил меня пожалеть об этом. Иногда, правда, это вызывало возражения со стороны проводницы, она грозилась не пустить в вагон, но обычно не успевала исполнить свою угрозу: Джери без рассуждений пролетал вперед, все шарахались в стороны, и мы оказывались в купе. А дальше уже не случалось осложнений, ибо Джери во всех отношениях вел себя безупречно, вызывая общее восхищение. Несколько труднее привыкал он к автомобилю (вероятно, из-за газов, выделяющихся из мотора и раздражающих острое обоняние собаки) но, в конце концов, освоился и с ним.

Ни разу Джери не оскандалился, не подвел меня.

Но случалось и нам с ним попадать в такие переделки, из которых мы с трудом уносили ноги.

Однажды мы с Джери на полном ходу вылетели из грузовика и лишь чудом не переломали костей. В другой раз нас обоих чуть не подняли на рога коровы.

Знает ли читатель, что такое корова, когда она собирается вступить в единоборство с волком? О, это совсем не та мирная и ленивая в движениях буренушка, какой мы привыкли видеть ее! Это страшный зверь, одинаково опасный и для волка и для человека. И известно ли вам, что крупную собаку очень часто коровы принимают за волка? Вы этого не знали? И я не знал. И едва жестоко не поплатился за свое незнание.

Мы с Джери ходили на «разрезы», километрах в пяти от города. Когда-то на этих «разрезах» старатели мыли золото; потом выработки заполнились водой, образовались озера, с живописными заливчиками, с очаровательными тенистыми уголками, с тихими вербами, низко склонившимися над изумрудной зеленью воды, с карасями, снующими в глубине. На «разрезах» можно было хорошо отдохнуть, помечтать, половить рыбку; Джери купался, гонялся за аппортом.

Весело в лесу с собакой! Вы неторопливо идете по узкой дорожке, среди одуряющего аромата цветов, а Джери кружится вокруг вас. То забежит вперед, то отстанет, что-то вынюхивая в густой траве, то припустит за улетающей птичкой. Приятно смотреть на собаку! Она так рада, так остро ощущает это приволье; ее уши слышат то, чего не слышим мы с вами, нос обоняет такие ароматы, о которых вы даже не догадываетесь.

Джери на природе делается сам не свой. Он слушает в четверть уха, следит за вами в четверть глаза; все его внимание, все органы чувств поглощены блаженным ощущением свободы, все существо от черной мочки носа до кончика хвоста растворилось в этом благоуханном мире. Его интересует каждая былинка; увидел букашку — замер над ней; вспорхнула бабочка — бросился догонять ее... Впереди, меж кустов и деревьев, блеснуло зеркало озера. Ох, вода! И он мчится к воде; вы еще только подумали о купанье, а он уже вылезает мокрый на берег, гладкий и лоснящийся, как морской лев, и, сильно встряхиваясь, окатывает вас холодным душем...

Гадюка переползет дорогу, скорей кричишь догу: «Ко мне!», а сам запустишь в змею камнем. Бывают и другие приключения. На «Чертовом городище» Джерку так закусали оводы, что пришлось забросать его в яме березовыми ветками, и только тогда он нашел некоторое успокоение. Но — как же без этого? На то и лес!

Однако, вернемся к коровам. Мы были на обратном пути с «разрезов», когда впереди мелькнули пестрые медленно передвигающиеся пятна. Большое стадо коров рассыпалось по лесу и неторопливо двигалось в ту же сторону, что и мы.

Мне и в голову не могло придти, что из этого может получиться что-либо неприятное. Мы вышли на опушку, ближние коровы были метрах в двадцати от нас, когда вдруг Джери начал проявлять признаки беспокойства. Он как-то тревожно закружился около меня, раздалось громкое фырканье, я оглянулся, — коровы, пригнув к земле головы и выставив вперед рога, наступали на собаку.

Я закричал и замахал на коров руками — никакого впечатления. Они шли грозной стеной. Как-то особенно отчетливо я увидел самую близкую из них — большую черную красавицу, с длинными острыми рогами и сверкающими белками глаз. Я подозвал собаку к себе и взял Джери за ошейник, но получилось еще хуже. Теперь уже не Джери, а оба мы оказались в центре атаки.

Только тут я понял, что дело плохо, надо спасаться. Отпустив Джери, я скомандовал: «Беги! Беги!» Он, казалось, понял меня и огромными прыжками устремился вперед. Коровы тотчас оставили меня и погнались за ним.