Тайны живописи - Александр Чехов

— Вика?.. — выдохнул Миша.

— Она с тобой флиртовала, да? — осведомился Олег, — Могу себе представить, ты в ее вкусе. Но… Она моя жена, браток. Очень давно и очень надолго. Мы любим друг друга. Мы еще тогда договорились, что оставим друг друга свободными. Это бывает. Не часто, но бывает. Она иногда увлекается мальчиками вроде тебя, художниками всякими, поэтами, так, больше из профессионального интереса. Так что… Мы тебя немножко разыграли. Извини.

— Прекрати этот пошлый балаган! — просипел Миша, — Ты зашел слишком далеко.

— Нет, еще не слишком, — чуть слышно буркнул Олег. Он встал, застыл на секунду, словно обдумывая что-то, затем повернулся к Лене.

— Иди ко мне, Солнце!

Она наклонила голову.

— Сейчас?

— Да!

Застыла в нерешительности.

— Ну же! — подбодрил ее Олег.

Она сделала шаг, совсем маленький шаг, и этого было достаточно — Олег подбежал к ней, схватил за плечи и впился в губы долгим страстным поцелуем. Ее руки, поначалу бессильно и покорно опущенные, быстро осмелели, охватили его сзади, прошлись по спине и шее, начали стягивать рубашку. Он повалил ее на диван, задрал юбку, ничуть и никого не стесняясь — занимались любовью они долго, крича и вздыхая, может быть и специально, Миша ни разу не слышал, чтобы Лена так кричала в постели, оба были решительны и артистичны, даже несмотря на некоторую тяжеловесность тела Олега, они словно танцевали некий загадочный, мистический танец каких-нибудь древних индийских божеств, меняя позы, меняя движения рук, то прижимаясь друг к другу крепко, то отдаляясь, то обороняясь, то наступая. Миша замечал, как Лена время от времени бросала на него быстрые, короткие взгляды, Олег же как будто не замечал его присутствия вовсе, полностью сосредоточившись на своей партнерше, целиком отдавшись тому, что происходило — стремительной, как горный поток, игре чувств, тела, страсти, любви.

Он извергся в нее шумно, бурно, громко выдохнув, судорожно сжав в тисках объятий полуобнаженное, гибкое, молодое тело, она, теперь уже она впилась ногтями в его плечи, вскрикнула и застонала, прижавшись, заглушив крик долгим, в который же раз поцелуем. Они еще двигались какое-то время, уставшие, еще танцевали свой дикий необузданный восточный танец, постепенно замедляя движения, замирая, стихая, плавно, легко, играючи переходя на коду.

Когда все кончилось, Олег, отдышавшись, снова подошел к Мише, присел на корточки, помолчал, обдумывая.

— М-да… Что такой грустный? Люди счастливы, радоваться надо, а на тебе лица нет. А я хороший любовник, правда? Я сам знаю, что хороший. Опыт… — он пожал плечами, как обычно делают, когда объясняют само собой разумеющееся вещи.

— Это все? — сквозь зубы процедил Миша, посмотрев на Олега, — Отпусти меня, я уйду.

— Нет, это не все, — покачал головой тот, — Сам же писал, игру нужно доиграть до конца. В этом суть. У их пьесы должен быть финал, не так ли? Есть у меня одна вещь. Последний номер нашей программы. Приберег на конец.

Он встал, полез в ящик письменного стола и вытащил оттуда пистолет.

— Ты с ума сошел! — вскрикнула Лена.

— Сиди! — цыкнул Олег, — Мы хотели пройти все до конца и мы пройдем! Иначе и начинать не надо было. Видишь вот это? — повернулся к Мише, — Автоматический пистолет Стечкина, девятимиллиметровый, может стрелять очередями, — он вынул магазин и помахал им в воздухе, — Двадцать патронов в обойме, это тебе не какой-нибудь «Макаров», круто, да? Нам сейчас, правда, столько не нужно…

Он повернулся к столу и по одному извлек из магазина все патроны, кроме последнего, стальные блестящие толстые и закругленные на концах цилиндры звонко застучали по полированной поверхности, покатились, падая на пол. Олег не обратил на это внимание, он вставил магазин на место, передернул затвор и снял «Стечкина» с предохранителя. Затем взял пистолет за ствол, подошел к Мише, протянул ему оружие, сказал сухо:

— У тебя есть выбор. Ты можешь застрелиться. Этим ты докажешь, что действительно ее любишь. Оставишь о себе светлую память. Прекратишь всю эту комедию. Можешь застрелить меня. Вряд ли она останется с тобой после этого, хотя… Кто знает… Может, уговоришь, говорить ты умеешь, писатель. Можешь ее застрелить. Отомсти за себя, давай!

Лена снова вскрикнула:

— Олег!

Он огрызнулся:

— Не мешай мне! Я даю возможность этому молодому человеку стать мужчиной и хотя бы раз совершить серьезный поступок. Бери пистолет!

Словно поддавшись внезапному внушению, Миша неуверенно сжал в ладони холодную рукоять.

— Ну же, избавь себя от мучений! — наклонившись почти к самому уху, увещевал Олег, — Это же так просто, нажимаешь вот на этот крючок. И все. Бах, и нет. Боли не почувствуешь, не успеешь, если в голову.

Пистолет был весьма тяжел и ощутимо оттягивал руку. Черная сталь чуть поблескивала, длинный ствол с маленькой мушкой ходил ходуном — Миша только сейчас заметил, как сильно у него дрожат руки. После некоторого замешательства он положил пистолет на пол, затем, подумав, толкнул его сильно, так, что тот улетел под диван. Олег опустил голову и покачал ею сокрушительно из стороны в сторону, словно ожидал чего-то другого.

— Отпусти меня, я уйду, — неожиданно ровным голосом сказал Миша.

— И это все? — спросил Олег.

Миша кивнул.

— Все.

— Ну как скажешь…

Олег достал из кармана ключ, щелкнул замком наручников. Миша встал, потирая натертое запястье, немного шатаясь, словно пьяный, направился к выходу. Когда он прошел мимо Лены, они обменялись взглядами, быстро, молча, почти не заметно. А что еще они могли сделать? Олег вышел следом, запер за ним дверь, вернулся и тяжело опустился на диван.

— Ну вот, кажется, и в самом деле все.

Она присела рядом, он обнял ее за плечи и притянул к себе. Лена опустила голову ему на грудь и замерла, слушая, как ровно бьется его человеческое сердце.

29

Мир был сер — недавно прошел дождь, асфальт, крыши, кирпичные стены — все потемнело от воды, в многочисленных, подернутых рябью, лужах плавали первые, начавшие уже опадать листья. В этом сером, мокром, сентябрьском, кирпично-асфальтовом мире трое детей — мальчик и две девочки лет шести-семи, одетые в яркие, красные и синие курточки, пускали в лужу свернутый из газеты кораблик, ветер клонил его на бок, прибивал к берегу, у них ничего не получалось, но они настойчиво, споря друг с другом, пытались сделать это снова и снова. Миша соскочил с трамвая, пересек улицу, набрал код на входной двери, зашел в подъезд. Здесь было сухо, пусто и гулко. Ряд грязных почтовых ящиков с белыми номерами квартир и пятнами облупившейся краски, холодные металлические двери без номеров, традиционно под дерево отделанный пластиком лифт. Он поднялся на последний этаж, вышел и пошел еще дальше наверх, на чердак. Но… на белой двери висел внушительных размеров черный амбарный замок. Миша подергал его — душки были крепко схвачены шурупами, пройти дальше не было никакой возможности. Он медленно спустился один пролет, сел на ступени лестницы. Взгляд его остановился в одной точке, он закрыл лицо руками, плечи его задрожали — поначалу это было похоже на плач, но на самом деле это был смех. Он смеялся все громче и громче, всхлипывая, заливаясь, он уже хохотал. Открылась с металлическим лязгом дверь и немного испуганная женщина в пестром халате высунула голову и посмотрела на него сквозь очки, как на придурка. Потом дверь закрылась. Миша, отсмеявшись, но сохранив на лице немного глупую, возможно, улыбку, вскочил и кинулся вниз, по лестнице, он бежал быстро, перепрыгивая через две, а то и через три ступеньки, эхо его затихающих внизу шагов еще звучало некоторое время на опустевшей площадке.

Поздно вечером он провожал Андрея и Олю. Они стояли на перроне, в разношерстной толпе провожающих, под мелкой, туманной изморосью, рядом с фирменным московским поездом, уже забитым чемоданами и дорожными сумками, готовым отправиться через несколько минут.

— Ну что? — Андрей легко, играючи стукнул его кулаком в грудь, — Пишешь сейчас что-нибудь?

— Пока нет.

— А… Ну смотри. Слушай, а я вот тут пьесу везу. Новую. Ничего, что я твое название возьму? Того сценария, который ты летом хотел написать. Ты как, не против?

— Что за пьеса?

— Так… Драма. Так как?

— Да бери конечно, — Миша пожал плечами, — Какие разговоры. Тем более это не мое название, я его взял у Ван Вея, китайского поэта. Стихи у него были такие — как картину нужно рисовать. Я когда начал писать, вспомнилось что-то, вот и взял.

— А… Ты тут не скучай. Придумай что-нибудь.

— Что?

— Не знаю. Что-нибудь. Веселое. Человеческое. Люди — они… существа смешные и непостижимые, — Андрей улыбнулся, — Писать об этом можно бесконечно. Впрочем, что я тебе об этом говорю, ты же знаешь это лучше меня. Ты можешь придумать. Нужно только захотеть.