Поэт и Русалка - Александр Бушков

— Не тот случай, — отрезал профессор. — Я не чудотворец. По-моему, я вам уже говорил однажды: плюньте вы на гордыню и отправляйтесь в Рим. Попытайтесь наладить отношения с инквизицией. Она существует до сих пор, пусть и не в прежнем виде…

— Я пытался, профессор, — сказал граф. — Дело не в гордыне. Со мной там не захотели разговаривать, притворяясь, будто не понимают, о чем я прошу, что имею в виду. У меня создалось впечатление, что нас не воспринимают всерьез…

— Повсюду обскуранты!

— Увы… По крайней мере, вы нам дали какое-то направление.

— Слушайте, — сказал барон. — Мне тут пришло в голову… А может, в Италии поискать? Не зря же ваш прохвост, Александр, действует в самом сердечном согласии с Руджиери…

— С кем? — рокочущим, жутким шепотом спросил профессор.

— Руджиери — это тот кукольник, про которого мы вам рассказывали, — пояснил граф. — Флорентиец. Знаете, мне приходит в голову, что барон может оказаться прав. С самого начала выглядел странным этот сердечный союз. Если Ключарев сам доискался до некоего умения, — зачем ему обычный кукольник? Если кукольник и сам умел использовать неодушевленные предметы — зачем ему Ключарев? Можно предположить, они друг друга дополняют. У обоих нашлось что-то, чем он поделился с сообщником…

— Очень интересно, — тихо произнес профессор. — Триста лет назад обитал во Флоренции некий Руджиери. Точное имя неизвестно, одни источники именуют его Ансельмо, другие — Томазо. Но одна подробность остается неизменной: этот Руджиери, мало того что баловался алхимией и магией, оказался якобы впутанным в чрезвычайно грязную историю, как две капли воды похожую на вашу. Богатый скряга, алчный наследник… и мраморная статуя, которую Руджиери оживил и использовал для убийства. История каким-то образом всплыла наружу, заинтересовалась инквизиция, Руджиери пришлось бежать. Подробности известны плохо, серьезные исторические хроники эту историю упоминают вскользь, и о ней известно главным образом из тех сочинений, что, выражаясь высокопарно, в научный оборот не введены.

— Совсем интересно получается, а? — воскликнул барон. — Там Руджиери — и у нас Руджиери. Тот из Флоренции, и наш тоже. Тот двигал статую… этот, правда, только лишь марионетки, да и то еще неизвестно толком, были ли в игре марионетки… Прикажете считать совпадением?

Граф с сомнением покачал головой:

— Алоизиус, ваша фантазия…

— Между прочим, я бы не упрекал этого юношу в чрезмерном полете фантазии, — сказал профессор. — В самом деле, странновато для банального совпадения: Флоренция, семейство Руджиери, оживающие статуи… У итальянцев громадный, многовековой опыт в передаче знаний и ремесел из поколения в поколение, и речь не обязательно идет о чернокнижии: банкиры, ювелиры, врачи, архитекторы… Так ваш кукольник носит фамилию Руджиери?

— Именно, — кивнул граф. — И преспокойно обитает на Малой Стране, в двух шагах от церкви Девы Марии Торжествующей, на Влашской улице, где издавна любили селиться итальянцы…

— И что он говорит?

Граф пожал плечами:

— Он усердно притворяется, будто не понимает, о чем идет речь. А нам пока что нельзя предъявить ему каких-то убедительных улик, чтобы прижать к стене…

— Ну конечно! — воскликнул Пушкин. — У меня постоянно вертелось в голове… Конечно же, Руджиери! Эта история описана Сванте Артенариусом в «Каталоге курьезов, касающихся статуй, монументов и истуканов»… Я никак не мог вспомнить, где уже сталкивался с этой фамилией, она казалась странно знакомой… Книга и в самом деле довольно далека от науки. Артенариус совершенно серьезно утверждал, что Руджиери был связан с тамплиерами, которые перестали существовать лет за двести до его рождения…

— Орден перестал существовать, молодой человек, — сказал профессор наставительно, — но люди остались… Я бы на вашем месте относился к тамплиерам серьезнее. Слишком много их ускользнуло от костра, слишком целеустремленные были люди, слишком серьезными знаниями владели, чтобы после официального разгрома ордена королем Филиппом Красивым провалиться в небытие… — Он извлек из кармана огромные серебряные часы в виде луковицы, щелкнул крышкой и озабоченно уставился на эмалевый циферблат. — Тысяча извинений, господа, беседа с вами доставила мне искреннее удовольствие, но мне еще предстоит крайне важная встреча…

— О, разумеется! — Граф поднялся, следом вскочили оба его молодых спутника. — Мы и так злоупотребили вашим временем…

Когда они вышли на улицу, граф какое-то время постоял в задумчивости, потом произнес:

— В сущности, мы не узнали ничего полезного. Разве что обнаружилось интересное совпадение касательно нашего итальянца… уж простите, будем пока что считать это совпадением. Пока что…

— А вы, ваше сиятельство, в нашем профессоре уверены? — спросил вдруг барон.

— В каком смысле?

— По-вашему, человек надежный?

— Полагаю. Звезд с неба он не хватает, что и сам признает, но порой помогал и был крайне полезным… А что?

— Насчет ученых материй судить не берусь, — сказал барон. — Тут я не судья… Хотя даже мне видно, что старикан набит ученой мудростью по самые уши. Я не о том. Уж что-что, а притворство я в два счета отличу. Талант у меня такой, честное слово, посмотрю на человека и сразу вижу: лжет он или правду говорит? И клянусь вам чем хотите, от славных гербов трех поместий до моего жалованья за будущий год, что этот старый филин с вами был неискренен. Не все время разговора, но под самый конец-то уж точно…

— Вы знаете, граф, я бы согласился с Алоизиусом, — сказал Пушкин. — Под конец нашей беседы с ним, полное впечатление, что-то произошло. Начиная с некоторого момента, он повел себя совершенно иначе, стал неискренним, словно пытался побыстрее от нас отделаться… Да что там, мне начинает казаться, что это мнимо важное свидание было только предлогом.

— С некоторого момента… — задумчиво повторил граф. — Но вы ведь оба не определите сейчас, что именно в нашем разговоре послужило переломным? Молчите? Сложная ситуация… С одной стороны, на Гарраха я до сих пор всецело мог положиться, а с другой, невозможно предсказать, как себя поведет человек его склада, когда его что-то подвигнет на собственную игру… Ба! — Он хлопнул себя по лбу. — Я и забыл уточнить у нашего милейшего Гарраха…

Произнеся это довольно громко, он распахнул дверь и буквально увлек своих спутников в прихожую дома, который они только что покинули. Но не сделал и попытки подняться по лестнице. Тихо сказал, приникнув к маленькому окошечку посреди высокой старинной двери:

— Ну да, конечно… Он там.

— Кто?

— Соглядатай, — сказал граф так обыденно, словно речь шла о каком-то пустяке. — С профессором Гаррахом мы разберемся чуточку позже, а сейчас меня более всего интересует тот субъект, что таскается за нами по пятам уже второй день. Я не стал вести об этом речь на улице — простите, друзья мои, но есть сильнейшее подозрение, что вы, несмотря на все предупреждения, начали бы озираться в открытую, а я не хочу его спугнуть… Поскольку удивление у вас неподдельное, значит, вы его до этого момента не замечали вовсе… А между тем он нас упорно сопровождает на некотором отдалении, проявляя при этом известное мастерство…

— Кровь и гром! — шепотом сказал барон. — Так почему бы нам его не взять за…

Граф спокойно кивнул:

— По-моему, самое время — учитывая, что мы не продвинулись ни на шаг. В первую очередь его интересую я — это стало ясно, когда он впервые появился за спиной во время моей прогулки в одиночестве. Да и потом… Когда я ненадолго отсылал вас на Градчанах, мне хотелось посмотреть, за кем из нас он пойдет. Он свернул за мной, пренебрегая вами. Поэтому план будет нехитрым: сейчас мы выйдем на улицу. Я сворачиваю налево. Он наверняка пойдет за мной. Вы, распрощавшись со мной громко и демонстративно, сворачиваете направо. Пройдя шагов десять, поворачивайте назад, как и я. Улочка узкая, мы возьмем его в клещи… Пойдемте!

Он вышел первым и, приподняв цилиндр, направился влево, небрежно помахивая тростью, словно бы всецело погруженный в собственные мысли. Пушкин с бароном, добросовестно отсчитав про себя десяток шагов, одновременно развернулись. Щуплый пожилой человечек в простом синем фраке с медными пуговицами и в самом деле оказался словно бы в клещах на узенькой улочке, где два пешехода не смогли бы разминуться, не встав вполоборота друг к другу. Других прохожих не было.

Человечек в синем фраке, уже разобравшийся в ситуации, неловко затопал на месте. С одной стороны был граф, загородивший улочку, — лицо его оставалось невозмутимым, а трость, судя по тому, как он ее держал, Тарловски намеревался сунуть под ноги соглядатаю и сбить его наземь, если вздумает бежать. С другой стороны надвигались Пушкин с бароном, исполненные нешуточного охотничьего азарта. На лице пожилого человечка мелькнула растерянная, жалкая улыбка, он отпрыгнул — и барон, в три прыжка преодолев разделявшее их расстояние, сгреб добычу за ворот, жизнерадостно рявкнув: