Ай да Пушкин, ай да, с… сын! - Руслан Ряфатевич Агишев

Малый кабинет в Зимнем дворце оттого и назывался малым, что в нем было особо не развернуться. Чуть больше десяти шагов в длину и в половину меньше этого расстояния в ширину. Большую часть свободного места занимали письменный стол с тремя стульями, кушетка и софа. Сужая комнату, со стен глядели большие картины в массивных золоченых рамах. Несмотря на все это императору здесь особенно нравилось, оттого и предпочитал проводить в малом кабинете большую часть своего времени.

— А как там поживает ваш вольнодумец, Александр Христофорович? — вот и сейчас он медленно прохаживался по кабинету, скользя взглядом по картинам. У стола примостился на стуле граф Бенкендорф, глава III-го отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, высшего органа политической полиции России, который по личному поручению императора и осуществлял надзор за поэтом. — Слышал, что на дуэли его изрядно поранило.

— Да куда там, государь, — махнул рукой граф, называя императора без полного титулования, что было признаком особого положения. — Поначалу думали, что в живот попали, уже и слух пошел, что рана смертельная. По приезду в город оказалось, что рана пустяшная. Пуля, наверное, только скользнула по телу, оттого и крови натекло. Вот только…

Император настороженно вскинул голову. Ведь, Пушкин далеко не рядовой придворный, отсутствие которого никто и не заметит. Александр Сергеевич особая фигура, имя которой на слуху у очень и очень многих. С ним водят знакомства и в высшем свете, и в военной, и в торговой среде, где многие за честь считают встретиться и перекинуться парой слов с поэтом. Его поэтические произведения давно уже перестали быть просто литературной историей, как стишки и поэмы других. По силе воздействия на человеческие умы они далеко превзошли силу оружия.

Сильно все усложняла и откровенно фрондирующая позиция поэта. В кругу друзей он нет-нет да и высказывал вещи, которые явно «попахивали» крамолой, а не то и являлись ею. В произведениях с присущей ему гениальностью и язвительностью настолько удачно высмеивал власть и высокопоставленных чиновников, что его стихи и поэму тут же расходились на цитаты, обретали бешеную популярность. О чем говорить, если стихами, где жандармский корпус выставляется сборищем держиморд и глупцов, зачитывались и сами жундармы. Слава вольнодумца вдобавок привлекала к не нему других людей с близкими взглядами, что, вспоминая двадцать пятый год и Сенатскую площадь, вряд ли могло окончиться хорошим.

— Поговаривают, что Пушкин немного умом тронулся…

Как Бенкендорф осторожно не подбирал слова, Николай Первый все равно изрядно впечалился. Только что вышагивал по кабинету, а тут резко остановился, словно на стенку наткнулся.

— Что? — император повысил голос, и, нахмурив брови, уставился на Бенкендорфа. — Как это так немного умом тронулся? Разве можно немного тронуться? Или одно, или другое…

Граф пожал плечами, то ли соглашаясь с государем, то ли, просто не зная, что ответить, и продолжил:

— После ранения сначала никого не узнавал. Глаза, говорят, при этом были бешенные, все порывался куда-то бежать. После начал так ругаться, что впору было записывать.

Присев напротив, император заинтересовано прищурился. Ведь, он, как и его великий предок, Петр Великий, считал себя знатоком матерной брани и иногда позволял себе «выдать» очередной бранный загиб.

— Один момент, государь, — у придворного появилась небольшая записная книжка, в которой он тут же начал искать нужную страницу. — Вот, например, японский городовой, волки позорные, конь педальный, шибздик. Каково?

В ответ ни звука. Император задумчиво скосил глаза в сторону стены, явно «пробуя на вкус» новые слова. И суля по оживившемуся лицу, на котором заиграли эмоции, кое-что ему определенно понравилось.

— И это не все, мой государь.

Николай Первый кивнул. Мол, продолжай рассказ.

— На следующий день Пушкин в пух и прах разругался с родными. Как мне донесли, он такой разгон устроил своему младшему брату, Льву Сергеевичу Пушкину, что тот вылетел из кабинета, словно пушечное ядро из ствола пушки. Был весь красный, взъерошенный и с оторванным рукавом сюртука. Вроде как за мотовство и игру в карты отчитывал. Сильно досталось и сестрам супруги, которым тоже хорошо досталось. Видно, что у Пушкина серьезные финансовые неприятности, раз случился такой срыв. Думаю, государь, скоро можно ждать от него новое прошение о выделении помощи…

— Без моего ведома не давать никаких займов и выплат. Надеюсь, теперь до него дойдет как нужно себя вести.

Легкая ухмылка раздвинула губы императора. Все происходило как нельзя лучше и полностью отвечало его желаниям, тем более он и сам приложил к финансовым неприятностям семейства Пушкиных руку. Ведь, именно по его личному распоряжению последние три — четыре года Пушкину отказывали в печати его произведений, отчего поэту пришлось тратить на это свои личные средства. Одновременно, ему было пожаловано почетное звание камер-юнкера, которое накладывало обязательство являться на балы Высочайшего двора, а соответственно, и изрядно тратиться на праздничные туалеты для себя и супруги. Суммы получались весьма большими, что также не способствовало финансовому благополучию. Как доносили императору, Пушкин несколько раз специально брал в Дворянском банке займы, чтобы пошить для супруги новое платье.

— Он должен проявить должное уважение, — в голосе Николая Первого звучал лед и удовлетворение тем, как все складывается. — И все должны узнать об этом, Александр Христофорович. Понимаете меня?

Пришла очередь Бенкендорфа кивнуть. Распоряжение императора было более чем понятно и совершенно оправдано, в чем у него не было ни малейшего сомнения. Пушкин — вольнодумец, который считает чуть ли не своей обязанностью смущать людей возмутительной писаниной, пусть и талантливой писаниной. Если же он официально признает свою неправоту, то это станет для многих настоящим откровением. Многие из тех, кто считает его своим нравственным авторитетом, отвернутся.

— Вот пусть хорошенько и покланяется. А чтобы ему лучше думалось, пусть ему вышлют напоминание о скором бале, где он и его супруга должны непременно присутствовать. Пусть попробует за оставшиеся четыре дня справить достойные своего положения туалеты…

Очень непростую задачу он ставил перед Пушкиным. Согласно негласному правилу на торжественные мероприятия Высочайшего двора было не принято ходить дважды в одном и том же наряде, за чем следили специальные слуги. Пошить же новый туалет, особенно приличествующий для такого высокого мероприятия, стоило баснословных денег и вдобавок занимало месяц и более времени. Вдобавок, известных модисток, готовых взяться за такую работу, в Петербурге было наперечет, что еще больше усложняло подготовку к балу.

— Если же откажется посетить бал, то подумаем о запрете издания его книг. Да, именно так и