Чужая земля - Татьяна Витальевна Устинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что ты об этом думаешь? – спросила я.
– Боюсь, что тебе не понравится мое предложение, но я попрошу хотя бы выслушать его до конца.
– Хорошо.
– Лена, как ты помнишь, я уже дважды предлагал купить вам новую квартиру, чтобы ты наконец перестала зависеть от съемного жилья.
Я попыталась сказать, что в прошлый раз история с покупкой квартиры кончилась весьма печально и для моей репутации, и для наших отношений, но он остановил меня, подняв ладонь.
– Ты обещала дослушать. Я оставил попытки просто купить тебе квартиру, но недвижимость в наше непростое время остается одним из лучших вариантов инвестиций. Квартиры, купленные пару лет назад, поднялись в цене уже чуть ли не вдвое. Поэтому я предлагаю тебе вложить имеющиеся у тебя деньги в недвижимость, считая это выгодным инвестпроектом.
– Ты шутишь, что ли? – спросила я. – Какую такую недвижимость можно купить на два миллиона? Дом в деревне в Тверской области?
– Квартиру на твоей лестничной площадке. Она, конечно, двухкомнатная, но если рассматривать это как инвестпроект, то для начала уже неплохо.
– Двухкомнатную квартиру? На моей лестничной площадке? Сколько же она стоит?
– До этого вопроса мы еще дойдем. Не два миллиона, конечно.
– То есть ты собираешься добавить к моим двум миллионам недостающую сумму? То есть все-таки фактически купить мне квартиру?
– Нет. Это не подарок. Это мы уже проходили, и на эти грабли я больше никогда не наступлю. Слишком дорого обошелся мне этот урок. Не говоря уже о том, что благодаря тебе на Южном полюсе я уже побывал.
– Ничего! Есть еще и Северный, – «подбодрила» я. – Кстати, мой в какой-то степени коллега, известный адвокат Артем Павлов, организовал экспедицию на Северный полюс для семи детей-сирот. И сам сходил с ними в лыжную экспедицию. Отбор специальный проводил на конкурсе «Лыжня России». По итогам стопятидесятикилометрового похода из ста пятидесяти инвалидов-сирот отобрал тридцать пять самых выносливых, а в следующем туре их осталось только семеро смелых. Они при температуре в минус тридцать градусов провели почти две недели и даже полыньи преодолевали, зато их потом даже президент в Кремле принимал. Так что тебе есть куда развиваться. Или слабо?
– Мне не слабо, но меня президент вряд ли примет. Да и вообще я не хочу преодолевать полыньи. У меня сын родился, и я пытаюсь покорить его мать – мою любимую женщину. Это посложнее, чем Северный полюс. Так что при всем моем уважении к десятилетней давности подвигу Артема Павлова прошу, не увиливай от разговора.
– Я не увиливаю, – покорно согласилась я.
– Лена, мы можем на паях купить нормальное жилье. Как бизнес-инвестицию. На троих. Ты, я и Мишка. Надеюсь, ты не будешь возражать против таких соинвесторов. Ты вносишь свою часть, мы с Мишкой – свою. Ну, то есть я за него вношу, потому что он мой сын и наследник. На твоей лестничной клетке, повторюсь, продается двушка. Она, конечно, очень запущенная, потому что там много лет жила одинокая старушка. А сейчас ее дети забрали к себе, а квартиру продают.
– Какая же она одинокая, если у нее есть дети? – не поняла я.
– Лена, не придирайся к словам. Эта твоя судейская тяга к точности формулировок иногда раздражает. Важно, что старушка съехала, а квартира продается. Причем по смешной цене.
Я покачала головой.
– Виталий, дорогой. Не надо опять пытаться меня надуть. Я вижу твои хитрости, потому что они шиты белыми нитками. Я знаю примерные цены на недвижимость в Москве вообще и в нашем районе в частности. Я не верю, что мои два миллиона могут оказаться инвестицией в квартиру, да еще и двухкомнатную.
– Зря. Квартира продается за двенадцать миллионов рублей. Ты, как девочка, вносишь два, мы с Мишкой по пять.
– Двенадцать миллионов? Двушка в моем доме? Виталий, не смеши меня.
– Лена, я предельно серьезен. И поверь, вовсе не пытаюсь тебя обмануть. Квартира действительно стоит всего двенадцать миллионов. Во-первых, потому что она убитая. А во‑вторых, ты знаешь, что такое обременение? Так вот, квартира продается с обременением. Там зарегистрирована какая-то мигрантка, да еще и с ребенком. Она вроде как ухаживала за живущей там бабкой. Ты наверняка должна была ее видеть.
– Я знаю, что такое обременение. А еще я знаю, что такое беременность и бремя взятых на себя обязательств, – вздохнула я. – Я не помню никакой бабули в соседней квартире и понятия не имею, кто за ней ухаживал.
Произнося эти слова, я вдруг вспомнила вчерашнюю девушку с азиатской внешностью, которая как раз вышла из квартиры напротив и любезно не стала толкаться со мной в лифте. Мы еще из-за нее долго обсуждали вопросы миграционной политики с Димой и Женей. Значит, это и есть та самая прописанная в этой квартире мигрантка.
– И сколько времени она тут живет?
– Года три. Кажется. У старушки случился инсульт, дети живут в другом городе и наняли ей помощницу по хозяйству. То ли таджичку, то ли киргизку, то ли туркменку. А она оказалась с ребенком. Взялась за эту работу за жилье и прописку.
Надо же, никакого смуглого ребенка из квартиры напротив я тоже ни разу не видела.
– Лена, соглашайся. Это очень хороший вариант. Мы не спеша сделаем в этой квартире ремонт. Захочешь – переедешь туда вместе с Мишкой, оставив Сашку здесь. Она уже хлебнула пьянящего воздуха свободы. Вряд ли захочет долго снова жить с матерью. А если я все-таки смогу тебя уговорить, случится чудо и вы с сыном переедете ко мне, то квартира и вовсе достанется Сашке. Ей двушки на первое время точно хватит, а от этой квартиры можно будет отказаться.
Предложение выглядело довольно заманчиво. Хотя Плевакина же советовала потратить подаренные деньги на няню. Я ведь хочу выйти на работу. Но своя квартира… Теперь, когда у меня двое детей, я должна думать об их интересах тоже.
– Ладно, я подумаю, – ответила я, не желая сдаваться так быстро.
По лицу Миронова я видела, что даже этой промежуточной победе он рад.
– Вот и отлично, – сказал он, вставая. – Тогда я побежал на работу.
* * *
Тот день, когда Натка привела в свой офис двух мигрантов, чтобы разогреть скудный обед и напоить чаем, что-то в ней изменил. Она и сама не могла сформулировать, что именно. Если до этого все рабочие казались ей на одно лицо, а их имена звучали скорее как тарабарщина, а не обращение
