Через годы и расстояния - Иван Терентьевич Замерцев

— Я уже говорил: мы не вмешиваемся в мирские дела.

С великим трудом я сдержался, чтобы не высказать этому святоше все, что думал о нем. Видя мое волнение, в разговор вмешалась Шари Вадаш.

— Взывать к нему бесполезно, — кивнула она на ректора. — У этих церковников среди зимы куска льда не выпросишь! Пусть убирается восвояси.

Вадаш была права. Но во мне еще кипело негодование.

— Какой же вы духовный пастырь, если равнодушно перешагиваете через тела умирающих детей! — выпалил я. — Не пастырь вы, а делец! С сегодняшнего дня закройте все двери, выходящие во двор, и чтобы ни один из ваших семинаристов тут больше не появлялся!

Коменданту 7-го района, сопровождавшему меня, было приказано проверить, как выполнит ректор это указание. Потом я спросил, какие продукты есть у коменданта.

— Мы получили паек на три дня.

— Обед готовится?

— Да, конечно.

— Хорошо, — сказал я. — Немедленно привезите обед сюда, детям. И весь паек тоже. Объясните нашим солдатам, они поймут.

— Будет выполнено, товарищ генерал.

— К вечеру достаньте кровати и несколько машин соломы. От моего имени попросите в трофейном управлении, пусть дадут, что смогут, старое или неучтенное: постельное белье, матрацы, обмундирование. Все, что можно стелить и надевать на себя. Найдите ложки, кружки, посуду.

— Сахару... Немного сахару для больных, — попросила Шари Вадаш.

— Постараемся, — пообещал я.

Ректор попросил отпустить его. Он торопился. Я молча указал глазами на дверь.

В тот день бойцы и командиры комендатуры Будапешта до самого вечера не ели ни хлеба, ни сахару. Свой паек они привезли голодающим детям.

Обо всем этом и о моих переговорах с ректором журналисты рассказали в одной из центральных газет — «Сабадшаг». Там же был помещен большой очерк с фотографиями. Писали об этом и другие газеты. В комендатуру потянулись сотни женщин. Они благодарили нас, возмущались церковниками, предлагали свои услуги.

Работа с детьми приобретала все больший размах. Через два-три дня венгерские коммунисты организовали несколько детских домов. Около 20000 детей отправили в провинцию, где ребята провели лето в крестьянских семьях. Мы помогали транспортом. Тыл 2-го Украинского фронта выделил продовольствие. Потом пришли эшелоны с хлебом и различными продуктами: их прислало жителям Будапешта Советское правительство.

Беспризорные ребятишки, которых мы помогали спасти от голодной смерти, давно уже сами сделались отцами и матерями. Многие из них, вероятно, не знают, что остались живы лишь благодаря тому, что в самые тяжелые дни их поддержал советский народ.

* * *

Вечером я приказал собрать переводчиков комендатуры. Хотел побеседовать с ними, поближе познакомиться. Они работали вместе с нами, и от их добросовестности в какой-то степени зависела полнота взаимопонимания между сотрудниками комендатуры и жителями города.

Работа переводчика очень сложна. Он не только должен хорошо знать языки, но и улавливать тончайшие оттенки, понимать психологию, передавать настроения и чувства говорящего. К примеру, я взволнованно говорю кому-то о своей дружбе. А равнодушный переводчик монотонно бубнит фразы. И получается не объяснение в дружбе, а казенный разговор, не способный задеть человеческое сердце.

Вот и начал я свою беседу с переводчиками с вопроса... о настроении. Напомнил о важности порученного им дела, попросил, чтобы они встречали посетителей доброжелательно, чтобы переводили каждое слово эмоционально, продуманно, без спешки и казенной сухости.

Беседуя с сотрудниками, я интересовался не только социальным положением и образованием. Мне хотелось знать, как они живут, каковы у них семьи, как попал каждый на работу в комендатуру. Люди отвечали спокойно, с достоинством. Нервничал только Габор, с лица которого не сходила вымученная слащавая улыбка.

— Теперь, когда мы познакомились, прошу изложить все ваши претензии и пожелания, — попросил я собравшихся. — Высказывайтесь, не стесняясь, это поможет общему делу.

— У нас, господин генерал, все в порядке, — поспешно поднялся Габор. — Никаких жалоб нет. 

— Так ли это?

Переводчики молчали. На Габора смотрели с негодованием. Да и меня как-то насторожила его торопливость. Казалось, он хотел скомкать нашу беседу, не допустить откровенного разговора. Я уже кое-что знал о Габоре и обратился прямо к нему:

— У меня есть сведения, что вы берете взятки с посетителей. Это правда?

Габор был ошеломлен, глаза его воровато забегали, лицо покраснело. Втянув голову в плечи, он процедил сквозь зубы:

— Это ошибка, господин генерал!

Когда я привел один из последних фактов его «деятельности», Габор понял, что попался, и сразу умолк.

— Разве вы не знали о поведении Габора? — обратился я к собравшимся.

— Нет, — ответил за всех Йожеф Фриш. — Мы работали в разных отделах. Но догадывались, что Габор не чист на руку.

— Все вы народ грамотный, знаете и венгерские и советские законы. Вам, видимо, известно: тот, кто использует служебное положение в корыстных целях, подлежит наказанию! Габор, кроме того, позорит комендатуру, а значит, льет воду на мельницу фашистов.

— Да, это безобразие, — встал Йожеф Фриш. — Раньше хозяева брали с нас подписку о сохранении секретов фирмы. И мы их хранили. А вы нам дали работу, хлеб, спасли от голода наши семьи, доверили важный участок. И мне стыдно, что рядом с нами оказался человек без чести и совести. Впредь, господин генерал, мы сами будем следить, чтобы подобные факты не повторялись. Будем сообщать вам о каждом нарушении.

— Ну вот, мы и договорились. А Габора надо судить. — Я посмотрел на него. Он стоял навытяжку, глядел в пол. Руки его подрагивали. Он, вероятно, ждал команду «арестовать!» и не рассчитывал на снисхождение.

Габор, конечно, жулик. Он виновен. Но виновны и те, кто взяли его на работу в комендатуру и, по сути дела, не контролировали. А этого человека нужно было не только контролировать, но и воспитывать.

— Да, вас надо судить, — повторил я. — И мне жаль не вас, жаль ваших детей. Им тяжело будет без отца в это трудное время. Отпускаю вас ради них. Уходите и больше никогда не появляйтесь в комендатуре!

К чести наших венгерских переводчиков, надо сказать, что случай с Габором был единственным.

В Центральной и в районных комендатурах большую часть переводчиков составляли женщины. Многие из них были русскими. После первой мировой войны они вышли замуж за венгерских военнопленных и затем с разрешения Советского правительства выехали вместе с семьями на родину своих мужей.

Из их числа запомнилась мне, например, Мария Савватьевна Фриш. Узнав, что