Школа строгого режима, или Любовь цвета юности - Наталья Штурм

А еще синие усы, нарисованные шариковой ручкой, рожки, пририсованные красным фломастером, и пенсне с разбитым стеклом, как у Коровьева из «Мастера и Маргариты».

– Кто это ее так разукрасил? – спросила я народ.

– Она подумала, что ты, – ответила Оксана.

– Я у доски пол-урока просидела, как вы все знаете. И фото это вижу впервые.

Дальнейший опрос свидетелей помог прояснить картину событий.

Аня, как мы и договаривались, отправила мне фотографию для знакомства. В этот момент Сова вызвала меня к доске, и фотка бесхозно блуждала по рядам. Кто-то пририсовал рога, лично сама Настя работала над пенсне – очень любила Булгакова. А усы – ну, для усов большого ума не надо, их мог кто угодно нарисовать.

– Ну а я-то здесь при чем? – возмутилась я.

Оказывается, когда уже разрисованное фото дошло до моей парты, Сова увидела издалека и прокомментировала: «Продолжай морды рисовать». Аня и решила, что это я напакостила. Эх, а я-то думала – Сова моего Эль Греко заценила…

– Ну ладно, пусть мне только попадется – порву! – Я грозно сжимала кулаки и метала из глаз молнии.

В течение следующего урока мой боевой настрой понемногу притух. Щека уже не болела, но я все равно была не отомщена. Драться уже не хотелось, и творческая фантазия подсказала мне другой вариант сатисфакции.

Следующая перемена была большая. Весь класс спустился в столовую, расположенную в полуподвальном помещении. Там, среди шатких столов и поломанных стульев, мы и предавались чревоугодию. Еда была скромная настолько, что есть ее было или противно, или она быстро кончалась.

В этот раз на столах нас ждали резиновая геркулесовая каша, к которой прилагался широкий кусок белого хлеба с сиротливым кусочком масла, и сладкое пойло с пенками, заменяющее кофе с молоком.

Народ был рад любой еде – лишь бы не учиться и повалять дурака.

Я спустилась вместе со всеми в столовую, взяла свою тарелку с холодной резиновой кашей, спокойно подошла к жующей Ане и перевернула ей тарелку на голову.

Каша благодарно впилась в густые волосы, и тарелка прилипла к голове как «таблетка» – модная круглая шляпка. Их еще с вуалью носили или с перьями.

Комсорг класса выглядела очень забавно. Она даже двумя рука не могла отодрать советскую добротную кашу от своих волос. Наконец общими усилиями тарелку оторвали, и Аня бросилась ко мне драться. Она схватила лежавший на полу сломанный стул и понеслась на меня с диким криком: «Убью!»

Я успела увернуться, и три металлические ножки вонзились в стену.

– Ой, боюсь, боюсь! – подбадривала я взбесившуюся комсоргиню.

Она схватила другой сломанный стул и продолжила за мной гоняться.

– «Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?» – процитировала я гоголевского городничего, загораживаясь перевернутым столом.

– Хорошо смеется тот, кому есть чем смеяться, – на лету перефразировала афоризм Аня Сурова, запустив в меня стакан с кофейным пойлом.

Неизвестно, чем закончился бы спарринг, если бы неожиданно не вмешался Борис, который отважно бросился на буйную Аню и загородил меня от нее.

Девочка еще трепыхалась какое-то время, но Борис, несмотря на ум, оказался еще и сильным – он обхватил ее как смирительная рубашка, и Аня не смогла больше двигаться.

Все вернулись в класс, и начался следующий урок. Как ни в чем не бывало. Сразу стало скучно и обычно. Только Анютка, которая весь урок выбирала из волос кашу и съедала ее, напоминала о былом конфликте.

Глава 7. Уроки любви

Мама Татьяны не заметила исчезновения бус, а вот папа сразу обнаружил пропажу бутылок и очень рассердился. Тане запретили оставаться в школе после уроков, а тем более ходить в гости к подругам. Мы переживали за Таньку – только человек встал на путь исправления, только расправил плечи, и на тебе.

Но запугать Таньку и посадить на домашнюю цепь было уже не так просто. Пока мы роняли слезы сочувствия, думая, что ей плохо без нас, она думала только об одном – как увидеться с Мухаммедом.

Никто из нас, кроме татарочки Динары, не поощрял роман Таньки с мусульманином.

– Ты пойми, – втолковывала я ей по телефону, – мусульманский мужчина для мусульманской женщины. Она с детства обучена, как нужно себя вести с мужем, как ублажать, заботиться о нем. Видишь, он уже сердится на тебя непонятно за что, а ведь вы только начали встречаться. К тому же твои родители никогда в жизни не примут его в свою семью, даже не заикайся об этом, чтобы не сердить их. Закончишь школу, пойдешь учиться в университет и там познакомишься с кем-нибудь. Или папа подберет тебе удачную кандидатуру. Пожалей их, они с ума сойдут, если узнают, что ты уже с кем-то встречаешься. К тому же он на восемь лет тебя старше! И он другой веры. Кстати, у них там ранние браки… Может, он женат и у него есть дети. А сюда он приехал учиться и скоро вернется домой. Ну? Ты слышишь меня?

– Да мне все равно. Можешь меня не уговаривать, – проявляла чудеса стойкости «домашняя курочка» Татьяна. – Я его обожаю. Это мой парень. Мы друг друга понимаем, он очень умный и образованный, между прочим, учится на философском факультете МГУ, а туда кого попало не берут.

– Там конкурс маленький, – отвечала я. – У нас соседка по лестничной клетке туда свою дочку на вечернее отделение засунула. Просто звучит пафосно – «философия»!

– Мне все в нем нравится, – не слышала меня Танька. – Его руки такие сильные и властные, он весь как пружина – напряженный, горячий. Мне именно такой мужчина нужен. Я же мягкая, спокойная, а он меня уравновешивает.

– Ладно, – согласилась я, потому что ей виднее. – Чем тебе помочь?.. Мы с девчонками сегодня по телефону обсудим и что-нибудь придумаем.

– Спасибо, – печально прошептала Таня и повесила трубку.

Мы с девчонками ничего не придумали. Любой вариант был бредом. Не похищать же ее из окна квартиры, как Карлсон Малыша? Можно было еще симулировать приступ аппендицита: ее бы положили в больницу, а оттуда смываться проще, чем из дома. Но при этом варианте требовались недюжинные актерские способности – корчиться, кричать, рыдать и желательно тошнить на пол. Мы решили, что Танька с этой задачей не справится – литераторша, только стишата может пописывать.

Остался единственный и самый проверенный вариант – прогулять уроки. По утрам и после занятий Таню возила папина служебная машина, значит, оставалось только слинять с занятий.

Теперь нужно было уладить с Мухаммедом – сможет ли он пропустить лекции в универе.

Таня с трудом дозвонилась ему в общежитие. Сам он ей не звонил, боялся родителей. А в его общежитии на улице Шверника телефон на весь корпус был только у вахтерши. Его звали – он спускался. Или не спускался, если был занят. Когда в ДАСе[1] отмечали мусульманские праздники и народ танцевал под зурну, то Мухаммед вообще выпадал из поля зрения. Таня пыталась брать под контроль его жизнь в общаге, но после первого же посещения этого «тараканника и клоповника» в ужасе сбежала оттуда.