Рекламный ролик - Виктор Петров

Особенно удивило дипломника, откуда у невежды верное чутье на композицию кадра. Ведь тонкое это чутье приходит к кинооператору только с опытом, ибо в реальности да еще под настроение любой пейзаж по-своему чарует, зато после радостного предвкушения удачи на экране чаще всего скука. Глаз зрителя не в силах уловить, осмыслить главное, мечется по бесформенному нагромождению валунов, куску белесого невыразительного неба, сухим сучьям, неизвестно зачем угодившим в кадр. И попробуй, пойми без опыта, что чем лаконичней композиция кадра, тем выразительней он, как ни странно.

Костя нанял Гарькавого вовсе не для подсказок, а он, бестия, то и дело сует нос не в свое дело — машет рукой на вечерние хребты.

— Чего жмотишься? Снимай… На черно-белой пленке полутона сольются, а в цвете ничего, потянет…

На безголовые советы пьянчуги еще можно как-то отшутиться, но что по утрам делать с ним самим, когда похмелье из него зелень жмет, когда вместо бодрого марша к светлой цели прощелыга готов цепляться за хвост козы? Козе, кстати и без него солоно — Костя перепулил ей кое-какую мелочевку из рюкзака…

Снедаемый заботой быстрей добраться до избы, Костя чуть было не посоветовал Гарькавому бодрящую гимнастику и ледяной душ, однако глупости не сотворил.

— Камеру молишь, а все равно ведь снятые тобой куски — в корзину… Даже из сильных, но нетренированных рук — про похмелье я вообще молчу! — кадр на экране обязательно плавает…

Без надежды закинул живца Костя, но Гарькавый жадно заглотил…

На следующее утро он делал третью сотню приседаний с тяжелым валуном, который держал на уровне глаз, как кинокамеру…

— Темп! Темп давай! — сердито, без намека на улыбку подгонял Константин.

Если бы не уроки по кино с Гарькавым, он и не представляет себе, как коротал бы тягучие вечера с постоянно пьяными, ну ни капельки не управляемыми, бессовестными работягами.

Сегодня Костя пообещал дружкам объяснить назначение широкоугольного объектива и телеобъектива. А так как прикасаться к волшебному стеклу нестерильными руками нельзя, он шуганул Олега Павловича отмывать цыпки на руках. Олег Павлович старательно трет руки глиной, потому как деньги, порученные ему на мыло, истратил на Другое…

Костя провел смоченной одеколоном ваткой по пальцу.

Гарькавый тотчас облизнул палец.

— Ты, Олег, как и не понял меня… Стерильные по-твоему руки? Мыло вместо водки чаще покупай! — не удержался Костя, вспомянул былое.

Пристыженный ученик третий раз повторяет процедуру в ледяном ручье. За последствия для себя Ивин спокоен и оттого малость наглеет… Сейчас Гарькавый, что ручной теленок, сейчас с него ангелочка можно писать…

Суть Гарькавый схватывает сразу, но Костя, войдя в долгожданную роль, строго экзаменует его.

— Нужно тебе охватить все пространство палатки, каким объективом будешь снимать?

— Я те пацан, что ль? Широкоугольником, конечно.

— Ну, а глухаря понадобится снять на елке, тогда каким? Он, знаешь ли, близко не подпустит.

— Ты маленький, что ль? Телеобъективом, конечно!

— А медведь на тебя выпрет, тогда каким?

Гарькавый задумался. У Грини морщины на лбу тоже собираются в гармошку. Хоть ни хрена и не понятно Грине из того, что Костя наворочал языком, но за мозги киношные он его сейчас — ух! — уважает…

— Смотря зачем нужен, — откликается Гарькавый. — Коли частью пейзажа показать, тогда широкоугольником.

— Если? — наводит учитель ученика на правильную мысль.

— Если пейзаж того стоит, конечно, — облегченно выдохнул Гарькавый. — Может, он в серых скучных кустах ворочается — какой смысл? Лучше одну пасть выхватить телеобъективом!

Неожиданно Гарькавый прервал хриплым от волнения голосом.

— Хорош на сегодня…

— Твоя власть, — зевнул Костя.

Реванш за дневные унижения им взят: нервы Гарькавого раскалены азартом и слушать дальше тому просто невмоготу. Сейчас Гарькавый жаждет одного — убить невыносимо мучительное время до рассвета. На рассвете он выманит у Кости кинокамеру и на практике — досыта! — будет сравнивать углы захвата пространства разными объективами…

Упругая тропа, запорошенная квелым после заморозков листом, четыре дня серпантинила по склонам, а к вечеру раскисла в заболоченном распадке. На осклизлых, неверных под ногой бревнах пьяного Гарькавого и вовсе швыряет из стороны в сторону. Черпая сапогами зловонную с нефтяной пленкой жижу, он лишь равнодушно матюкается и, не переобувшись, ковыляет дальше. Грязь с чавканием пузырится из-за завернутых голенищ.

Судя по тому, что скалистый отрог развернулся в цепь отдельно маячащих скал, тропа плавно повернула. От скалы к скале лениво машет крыльями незнакомая птица. Рваные гребни над дремучим еловым частоколом будоражат Ивина своей хмурой первозданностью. Однако придирчивый глаз профессионала безжалостно погасил нахлынувшее настроение: серятина свет, не та точка съемки… По-настоящему панораму вокруг скал нужно крутить с вертолета и лучше на восходе солнца: оплавленные первыми лучами грандиозные останцы величаво покружатся над туманным еще дремотным лесом. Только таким кадром и можно удивить зрителя, избалованного панорамами африканских саванн, швейцарских Альп. Удивить на пять минут… Месяц своей единственной жизни Костя должен принести в жертву зрителю, которого и в лицо не знает…

А зачем? — впервые задумался Ивин. Ведь, благодаря и кино, зритель нынче развратился, родной березняк ему уже скучен, вот джунгли с крокодилами — это да, щекочет нервы! Пока… И не выключит зритель телевизор — ящик магический, заменивший ему икону, ради того, чтобы липу под окном посадить! Ах, коварная это обманка — вопль о всемирном экологическом кризисе — дает повод часами трепаться о судьбе планеты, хотя газон возле дома можно вскопать за сорок минут…

Сам Костя так и не научился раздваиваться на озабоченного поисками кадров профессионала и просто любителя природы, который в свободное от съемок время наслаждается осенней тайгой. Угодный зрителю кадр вынуждал Костю даже на кратких привалах не беззаботно валяться, покорясь обаянию сухо голубевшего в те денечки над всей Сибирью неба, а сосредоточенно сортировать гирлянды облаков на зрелищно эффектные — для съемок — и бесполезные.

Но самая обидная нелепость заключалась в том, что пахнущий прелью безыскусный пень, чахлая осинка на вырубке, затекающие бурой жижей следы от сапог Гарькавого — простенькие кадры, действительно волнующие душу, — на экране смотрелись бы удивительно безлико, скучно!

«Привезти им на фестиваль березовый чурбан да ведро болотной жижи. Вот и попробуйте, полюбите такой Россию… Колорит им в цвете выдай! Коты жирные!» — со злостью подумал Ивин о том самом зарубежном зрителе, работа на которого еще недавно льстила его самолюбию и, как мыльный пузырь, раздувала авторитет в собственных глазах.

Пьянице Гарькавому можно позавидовать, уродился же маньяк… Доверь ему аппарат — истратит всю пленку на первую муравьиную кучу. Не существуют для забубенной головушки ни зрители, ни критики, ни конкуренты по студии… И ведь как хитрит, бестия, лишь бы заполучить «Конвас» в руки:

— Шнурок у тебя развязался, давай аппарат подержу…

Глянет Костя на ноги, а на них по-прежнему сапоги обрыдлые, и хоть плачь…

Вскоре тропа коварно закружила по ядовито-зеленой, короткой, будто на ухоженном газоне травке. Костик с досадой окликнул отставшего Гарькавого:

— Эй, ты, что опять стряслось?

Тот ждет, пока заносчивый киношник подойдет сам.

— Кормильца вспугнули…

— Хватит, Олег! Хватит! Слышишь — хватит! Я устал от дурацких жаргонов. Я сыт твоими фокусами по горло! Я уже потерял пять съемочных дней — и ни одного запланированного кадра!

Гарькавый смотрит на Костю трезво и холодно.

— А медведя не хочешь, сопля?

— Иди ты… — снизил Костя генеральский тон до шепота.

— С горшка, кажись, вспугнули, — озабоченно процедил Гарькавый, кивнув на парящую теплом навозную кучу возле тяжело продавленного во мху следа. — Свежак! — Он разгреб носком сапога лепешку с красными точками непереваренных ягод. — Сало к лежке дотягивает… Где-то рябинники поблизости знатные. Камнем по башке вдарили, что ль? Якорь, говорю, кидаем, Константин! — проорал в самое ухо Гарькавый.

Костя упал на четвереньки, обнюхал след, приложил к нему свою игрушечную ладонь. Помрачнел… Исполинский след намного превосходил гипсовые слепки медвежьих следов, которые коллекционирует знакомый дрессировщик. Он-то и рассказывал о редких ныне гигантах Чукотки и Забайкалья: звери крупнее даже аляскинских гризли. Работать с ними на манеже трудно из-за непредсказуемого свирепого норова. Похоже, гигант преследует аппетитных чужаков, во всяком случае знает о них…