Ненавижу тебя любить (СИ) - Веммер Анна

— Ты не посмеешь!

— Ну да, конечно. Я же святой. Никогда никому гадостей не делал и всегда играю честно.

Она отступает, глядя снизу вверх, как кролик на удава. Прижимается спиной к окну и нервно сглатывает — всегда боялась темноты. Ее страх как наркотик, я опираюсь ладонями на стекло и не пускаю ее из клетки своих рук. Близко, так близко, что можно почувствовать тепло ее тела. Вдохнуть запах вишни и поймать прерывистое дыхание.

— Боишься высоты? Она так близко… тебя от нее отделяет тонкое стекло. Или меня боишься больше? Давай, Вишенка, решай, потому что от твоего ответа зависит то, что я сейчас с тобой буду делать.

Ее голос звучит хрипло и грустно:

— С высотой все хотя бы кончится быстро. А ты будешь мучить меня бесконечно.

Ни следа от той стервы, что еще недавно пыталась брать меня на понт. Кажется, что еще несколько мгновений — и она сама подастся навстречу, прижмется к моей груди и попросит защиты. Как просила, как умоляла, чтобы я остался в номере вшивого отельчика в самой заднице мира.

Я не могу заставить себя произнести ее имя. Даже мысленно произношу его с трудом и только Ксения, как будто форма имени на что-то влияет. Как будто если я хотя бы подумаю о ней как о Ксюше, снесу к херам все, что очень долго выстраивал.

— Пятница.

— Что?

— Ты сможешь видеться с Машей по пятницам. Забирать ее из садика и возвращать домой к восьми. При одном условии…

Она, кажется, сначала не верит мне, потом — своему счастью. Это не глаза, это целый океан эмоций: от недоверия до осторожной радости.

— Каком условии?

Я медленно веду кончиком указательного пальца по ее щеке. Прикосновение отзывается внутри сладкой болезненной неудовлетворенностью.

— Ты ведь все поняла, Вишенка. Все прекрасно поняла.

— Я хочу, чтобы ты сам мне все озвучил. Хочу, чтобы ты услышал сам себя.

— Хочу тебя трахнуть.

Она смеется. Я настолько не ожидаю такой реакции, что несколько секунд стою, оцепенев. Что смешного я сказал?

— Никольский, ты свихнулся? Мы были женаты! Ты мог… у тебя был чертов карт-бланш на секс со мной!

— Ну не знаю… помнится, кто-то психанул и ушел, когда я предложил поразвлечься.

Я понимаю, что перегнул палку, но отказаться от своих слов уже не могу. Эмоции в этой девушке меняются со скоростью звука, и сейчас в ее глазах нет ничего, кроме всепоглощающего страха, приправленного неосознанной мольбой. Мне хочется до крови прикусить себе что-нибудь, чтобы боль отрезвила, избавила от этого выматывающего душу взгляда, но я стою и молча смотрю на нее.

— Ты же не… Вов… ты не можешь… нет, погоди, стой… я так не могу. Я не могу…

— Что?

— То, чего ты от меня тогда хотел. Ты же не заставишь меня быть… с кем-то еще?

— Почему нет? Неужели тебе никогда не хотелось попробовать с двумя мужчинами? Или с девушкой? Говорят, ощущения совсем другие. У меня на примете есть…

— Хватит! — Ее голос срывается на крик, она с силой зажимает мне рот и утыкается лицом в грудь. — Хватит! Я не хочу это слышать! Я не хочу знать, во что ты превратился! Ты же… ты же отец. Ты должен Машку защищать… даже близко ее не подпускать к этой грязи, ты же обещал!

Она поднимает голову, хмурится сквозь слезы, и меня вдруг охватывает странное желание: чтобы они пролились на щеки, чтобы можно было стереть их руками.

— Вовка…ты победил, я больше не могу, у меня нет сил, ты хочешь, я уйду? Совсем уйду, исчезну навсегда, только помоги себе… тебе легче будет, если я исчезну? Скажи мне, как тебе помочь… я… я не знаю, я запуталась… Вов, я так Машку люблю! Ты не представляешь! Но ты же для нее пол мира… поговори со мной… в последний раз поговори, если скажешь, я уйду, я жить без вас не могу, но я так устала. Мне так страшно, Володя! И за тебя, и за нее, я как в аду живу, понимаешь? Ты мне скажи, тебе станет легче? Хоть немного? Ты сможешь Машку защитить, если меня не будет?

«Меня не будет». Она говорит так, словно ее не будет не в моей жизни, а вообще, и меня пугает оттенок отчаяния в этой фразе. На секунду я готов рассказать ей все, попытаться объяснить, в глупой и наивной надежде, что действительно станет легче, но на самом деле не станет.



— Все, — хрипло говорю я. — Успокойся. Хватит. Я пошутил, все. Никого не будет, я тебе обещаю. Только ты и я. И тогда… я бы тебя не тронул.

Ее бьет крупная дрожь в моих руках, но совсем не так, как в отеле. Я осторожно глажу проклятые вишневые волосы, и Ксения замирает, прислушиваясь к прикосновению. Удивительно, но я все еще ее хочу. Только в голове уже не откровенные фантазии о грязном сексе на диване в кабинете, а что-то совершенно мне не свойственное. Я хочу ее поцеловать, ощутить вкус соленых от слез губ, заставить забыть о страшных мыслях. Но просто стою, смотрю на ночной город и отчаянно, так, что сводит челюсть, хочу напиться.

— Ты сможешь забыть на минуту, что ненавидишь меня? — вдруг спрашивает она.

— Наверное.

— Тогда обними.

Я редко ее обнимал. В основном формально, на каких-нибудь приемах придерживал за талию. Или в постели, в те времена, когда мы еще до нее добирались. В первые годы, когда мне казалось, что я смогу полюбить женщину, на которой женился. Я так давно не держал ее в объятиях, что ощущение, будто делаю это впервые. Ксюша слишком хрупкая, худенькая, в моих руках она кажется хрустальной статуэткой.

В оконном стекле отражается совершенно другой мужчина. Он не имеет ничего общего с Владимиром Никольским. Может, он и впрямь превратился в чудовище. Правда, в сказках, что обожает дочь, говорится, что чудовища ничего не чувствуют.

Я бы многое отдал, чтобы быть, как они.

Ксюша

Мне одновременно стыдно и за истерику и за это жалобное просящее «обними». Я стою в теплом кольце рук, выравниваю дыхание и прижимаю руку к груди, где бьется в неистовом ритме сердце. Я сказала лишнего. Много лишнего, того, что говорить не собиралась, что вырвалось на эмоциях. Часть Владимир предпочел не услышать (или не услышал на самом деле), а вот часть его, кажется, проняла.

И я не знаю, хорошо это или плохо, мне в одну секунду показалось, что он вдруг испугался. Я даже не поняла чего, зато сейчас осознаю: я буду видеть Машу. Пусть раз в неделю, но буду забирать ее из садика и гулять целых три часа. Смогу отвезти в парк и покатать на ее любимых летающих динозаврах, смогу вместе с ней пойти на детский квест, полакомиться мороженым в любимой кафешке, записаться на мастер-класс по рисованию или лепке.

Мне нужно только выжить и понять, как достучаться до бывшего мужа. В том, что достучаться до него можно, я уже не сомневаюсь.

Бесконечно долгая минута подходит к концу, и я сама высвобождаюсь. Отворачиваюсь, чтобы вытереть глаза. Украдкой смотрю на его отражение в окне, а потом на город.

— Налить тебе выпить?

— Мне нельзя. Я только что из больницы.

Надо что-то сказать, но у меня все слова кончились, я чувствую жуткую усталость, как будто пробежала трехкилометровый кросс или два часа отпахала в спортзале. Кажется, что если я сейчас присяду на диван, то отключусь до утра, но вряд ли это понравится бывшему.

К счастью, он не из тех, кто долго держит театральную паузу. Когда Владимир достает из мини-бара бутылку коньяка и наливает в бокал, он снова бесстрастный холодный и циничный мужчина, который просто берет, что хочет, не обращая внимания на остальных.

— В пятницу можешь забирать Машу из садика с четырех. Она должна вернуться домой к восьми. За несколько дней до я должен получать от тебя сообщение со списком планов: куда идете, зачем и так далее. С вами всегда будет водитель, он отвезет, куда скажешь, и вернет обратно.

— Ты мне не доверяешь? Я же сказала, что не стану бороться в ущерб Маше.

— Это безопасность. Она моя дочь, а я пока еще не слесарь в ЖЭКе, чтобы ходить по улицам не оглядываясь. Все ясно?

— Да. Можно начать с этой пятницы? Я отведу ее в парк, кормить уток.

Владимир пожимает плечами, делает большой глоток и морщится.