Огненный всадник - Михаил Голденков

Кмитич въехал в Смоленск вечером, когда стены древнего города казались в лучах заката темно-оранжевыми молчаливыми громадинами, а в кустах, обрадовавшись первым сумеркам, заливисто пели соловьи. Сады в здешних местах еще не отцвели, а сам город удивил Кмитича своими большими размерами и абсолютно мирной неспешной суетой. Так же, как и в Вильне, в Смоленске возвышались купола и крыши практически всех конфессий, только если в столице преобладали протестантские храмы, здесь явное преимущество было за золотыми маковками православных церквей. В отличие от Риги здесь были просторные, хорошо продуваемые улицы, и уж никак нельзя было спеть:

Сквозь кресты,Сквозь зубцыСонейка не видно…

— как завывали литвинские крестьяне, побывавшие в Риге — этом летгальском порту Швеции.

Кмитич ранее никогда не бывал в соседнем Смоленске. Посему сразу стал сравнивать город с недавно увиденными Ригой, Амстердамом и Вильной. Сразу обратил внимание Кмитич на особую величавость Смоленска, ощущаемую на каждом шагу: в запахах, в шуме листвы, в мерном гуле живых улиц… Чувствовалось, что это куда более древний, в отличие от Вильны или Риги, город. И даже вполне современные костелы, кирпичные дома и новые церкви не перебивали этот древний запах, а лишь удачно вписывались в старинную матрицу города. Кмитич не знал, как это объяснить, но ощущал всем существом эту торжественную древность.

Вечерний город дышал спокойной естественной жизнью, и ничто не предвещало приближающейся опасности. «Тихо тут, — улыбаясь, оглядывался Кмитич, — может, и перегибает палку гетман насчет войны? Может, и нет вовсе никакой опасности?»

По чистой метеной улице мирно бродили люди, два доминиканских монаха в белоснежных рясах и с корзиной в руках чинно прошествовали мимо кортежа Кмитича. О чем-то бойко разговаривала группа торговок на углу лютеранской церкви из красного кирпича. Мушкетеры в коротких прямых казаках с огромным числом пуговиц, весело смеясь, возвращались, видимо, из таверны, а некий солдат-наемник в широкополой шляпе, облокотившись спиной о стену дома, мило улыбаясь, договаривался о цене с румяной девушкой. Мальчишки гоняли бездомных собак, весело крича:

Воўк за гарой,Я за другой,Я ваўка не баюся,Качаргой адбаранюся!

— Эй, пане! — Кмитича окликнул звонкий девичий голос. Он обернулся. Две девушки улыбались ему Одна, в красной широкой юбке, с белокурыми кудрями из-под чистого белого чепца, голубоглазая и красивая, предложила:

— Не хочаш ці слезть са свойго каня? Адпачні са мной!

— Дзякуй вялікі, - засмеялся Кмитич, — я жанюся! Мне некалі!

— Са мной не хочаш ажаніцца? — звонко залилась смехом блондинка. — Я цябе любіць буду не так, як мясцовыя вясковыя дзяучагы.

Кмитич улыбнулся ей, отметив про себя, что проститутки выглядят в Смоленске не так вызывающе, как в Риге — их вполне можно принять за благочестивых молодых горожанок. Но ехавший рядом ротмистр Казацкий лишь покачал укоризненно головой:

— Не варта пану размаўляць з такімі дзеўкамі.

Кмитич, нахмурившись, обернулся на ротмистра.

Тридцатилетний пан Казацкий, видимо, пользуясь тем, что на пять лет старше Кмитича, не упускал возможности давать жизненные советы своему командиру постоянно. Хороший пан этот Казацкий, да вот жаль, зануден больно. Так, по меньшей мере, считал сам Кмитич.

— Люди, ротмистр, они все одинаковые, — ответил Кмитич, — Бог всех одинаково любит. Если Господу нашему угодно, значит, и таковым, как они, под солнцем место есть…

Хоругвь оршанцев добралась до расположения коменданта города Вильгельма Корфа, высокого тучного человека с длинными темными волосами, в черном одеянии и в широкополой черной шляпе с черным пером. «Крумкач»[2], - весело подумал Кмитич, глядя на этого «черного» пана. Войт предъявил «крумкачу» бумагу от гетмана. Корф держался с Кмитичем официально, даже слегка надменно, важно поджимая свои пухлые губы под кошачьими усишками. Кмитичу этот чванливый тип сразу не понравился. Не приглянулся ему и помощник Корфа, тоже немец — Тизенгауз, хотя он выглядел полной противоположностью Корфу: высокий светловолосый и худющий человек, сумрачно взиравший на Кмитича из-под прикрытых век. «Индюки», — подумал оршанский войт, бросая на них изучающие взгляды. Но Корф с Тизенгаузом не испортили настроения князю. Кмитич поспешил к своей невесте, которую до сей поры видел лишь на маленьких портретиках.

Подберезские уже ждали Кмитича. Маришка знала, что ее Самуэль вот-вот приедет, но уже точно не в этот день. Поэтому в людской все страшно переполошились, когда дверь резко распахнулась, с воплем отлетел от порога шкодливый черносерый кот, а в светлице появился молодой парень с тщательно бритым лицом, с богатой саблей на боку и соболиной шапкой в руках. Маришка растерянно заморгала глазами. Сенные девушки, до этого под тихую песню:

Мяне замуж давалі, божа мой,Чатыры скрыпачкі гралі,Мяне замуж давалі, божа мой,Пятая жалеечка,Мяне замуж давалі, божа мой,Я ж была паненачка,Мяне замуж давалі, божа мой,Шостая фіялачка,Мяне замуж давалі, божа мой,Я ж была итяхцяначка,Мяне замуж давалі, божа мой,Семыя цымбалы білі,Мяне замуж давалі, божа мой,Мяне замуж падманілі…

— ткавшие пряжу, все враз умолкли, а кое-кто даже испуганно вскрикнул, перекрестившись. Девушки с удивлением смотрели на высокого молодца с горящими серыми глазами.

— Которая тут паненка Мария Злотей-Краснинская-Подберезская? Во же фамилия! Я правильно выговорил?

— Можно просто Мария Злотей, — недовольно и даже резко ответила пожилая женщина, видимо, здесь главная, сидящая на одной лавке с Маришкой.

— Вы пан Кмитич? — Маришка встала, и тут Самуэль впервые бросил на нее нетерпеливый взгляд.

— Так, пани! — выпалил он и только сейчас прикрыл за собою толстую дубовую дверь. — Так! Я Самуэль Кмитич! А в жизни вы гораздо лучше, чем на портрете!

Сенные девки пырснули от смеха, смущенно прикрывая рты ладошками.

— Ну и напугали вы нас, пане, — уже более мягко сказала пожилая женщина, — а то уж мы думали — москали ворвались.

Самуэль с любопытством огляделся, бросив изучающий взгляд на сенных девушек. Огонь в очаге отбрасывал длинные тени на бревенчатые стены с полками, заставленными керамической и оловянной посудой, но свою невесту Кмитич разглядел хорошо — она стояла посередине, ближе к огню. Голубоглазое лицо, льняные убранные назад волосы, милая застенчивая улыбка. Мария Злотей была явно не той красавицей в кружевах с тщательно отбеленным лицом и изящно прорисованными голубой краской прожилками либо наклеенными мушками, каковых видел в Виль-не, Несвиже, Варшаве и Риге Кмитич. Ее простое, без косметики, личико, милое, молодое и чуть озорное, ему нравилось куда больше, чем у тех светских дам, из-за которых он, в частности, прострелил плечо родственнику Маришки. Злотеи-Подберезские состояли в родстве с Храповицкими. Вот только местные платья у девушек показались оршанскому войту несколько мешковатыми: льняные сарафаны из холстины с сугубо смоленской желто-красной вышивкой. В Смоленске все шили изо льна, этого «голубого золота», что выращивали с незапамятных времен. На головах девушек были обручи, волосы заплетены в косы. «Никаких корсетов! И на всех сарафаны. Наверное, московитская мода», — усмехнулся Кмитич, но до моды ему было последнее дело.