У самого Черного моря. Книга I - Михаил Авдеев

Проснулся Любимов в три часа ночи. В свете керосиновой лампы, висевшей на столбе посреди землянки, увидел у своей постели комиссара. На щеках его блестели мокрые дорожки.

— Ну, что ты, Иван, — голос Любимова был еле слышен. — Видишь, я — живой. Как ты меня нашел? — вялая улыбка тронула его вспухшие губы.

— Я тебя, Вася, и на том свете нашел бы.

Батько Ныч достал носовой платок, вытер непрошеные слезы. Он не стал рассказывать, как всю ночь колесил с техником и медсестрой по степи, трижды натыкался на разбитые и обгорелые самолеты и находил там мертвых летчиков. Один даже был в таких же белых с отворотами бурках, как у Любимова, и в реглане, и они подумали, что это он, но тот оказался из другого полка. А потом нашли возле целого самолета одну бурку вместе с ногой и похоронили ее там же.

— Как у нас, Батько, все вернулись?

Ныч тяжело вздохнул, чуть не вырвалось: «Не повезло нам, Вася, ох, как не повезло», но тут же спохватился — незачем ему сейчас знать, что Аллахвердова сбили — сгорел Аршак километрах в десяти от аэродрома, что не вернулись с задания лейтенант Щеглов и сержант Швачко. Нет, комэску, теперь не то нужно. И выдавил улыбку комиссар, сказал ободряюще:

— Не беспокойся, Степаныч, все в порядке. Вот тебя только подлечим…

— Не утешай, Иван. Плохо мое дело, — Любимов перевел дыхание. — У меня же левой ноги нет, Батько. — Он зажмурил на секунду глаза, на ресницах задрожали две росинки. — Хирург грозился и правую отрезать… Ваня, милый, как же я без авиации? На одной-то еще, а без двух куда? Умру, а вторую ногу резать не дам!

Всегда умел, всегда находил Ныч нужное человеку слово а тут сам разволновался, еле сдерживал себя чтобы не разрыдаться у постели пострадавшего друга.

— Не об этом думка твоя, Вася. Ногу спасем. Сейчас поеду к Ермаченкову. Василий Васильевич поможет в госпиталь перебросить. И мы еще повоюем с тобой.

Помолчали немного. Любимов устал. Прощаясь, попросил, чтобы самолетом, чтобы не трясли его на машине по дорогам.

— Посоветуй Ермаченкову назначить вместо меня Авдеева, дай слово мне, дай, что не уйдешь в пехоту. Батько поклялся, поцеловал Любимова и вышел.

Закрыв дверь, Ныч отвернулся в темный угол, вытер глаза — зачем сестре видеть, как комиссары плачут.

Горькую весть о случившемся с командиром батько Ныч привез в эскадрилью утром. Все ходили, как пришибленные, разговаривали в полголоса. Я собрался немедленно ехать к Любимову, но Ныч предупредил, что скоро прибудет Ермаченков.

— Просил быть всем в сборе.

Прилетел Ермаченков. Он не стал донимать расспросами, что и как было. Сказал коротко:

— С этой минуты вы, товарищ Авдеев, командир пятой эскадрильи. Боевых заданий на сегодня вам нет. С личным составом проведите серьезный разбор вчерашнего дня, пусть выскажутся и извлекут урок из собственных ошибок. Я, к сожалению, присутствовать на разборе не смогу, улетаю в Севастополь. Завтра доложите. А теперь расскажите, как могло случиться, что погиб Аллахвердов.

Я достал из кармана небольшой, сложенный вчетверо листок бумаги, протянул его Ермаченкову:

— Вот докладная единственного свидетеля — его ведомого.

Генерал развернул листок, исписанный убористым круглым почерком, прочитал молча:

«Врио командира 5 АЭ 32 АП

Ст. лейтенанту Авдееву.

9.10.41 в 15–28 мл. лейтенант Аллахвердов — ведущий, я и мл. лейтенант Колесников — ведомые, на самолетах Як-1 вылетели на сопровождение бомбардировщиков в район Григорьевки. Шли маршрутом Тагайлы — Григорьевка на Н до 3000 метров. Прибыли на цель в 15–40. Во время бомбометания прикрывали группу бомбардировщиков. После выполнения задания сопровождали на обратном пути. В р-не Ишунь пилот мл. лейтенант Колесников отстал и больше я его не видел. К-р звена т. Аллахвердов подал сигнал подойти ближе. В это время нас обстреляли ЗА пр-ка. Пристроившись к к-ру зв. на Н — 3000 м, я почувствовал в 15–52 попадание снаряда ЗА по правой плоскости. Мл. л-т Аллахвердов сделал левый переворот, а я стал разворачиваться вправо. При развороте со стороны солнца меня атаковал 1 Me-109. Попал по левой плоскости: самолет загорелся. Я пошел на снижение в направлении на свою территорию. Меня прикрывал подполковник Юмашев на с-те Як-1. Я произвел посадку на горящем с-те в 16.45 в районе Мунус-Татарский на брюхо. Самолет сгорел, сам имею легкие ушибы правой стороны: руки, ноги и спины, После посадки я видел, как 3 Me-109 гнался за ком. звена Аллахвердовым на бреющем полете. В районе Кир-Актачи зажгли его, он сделал горку, свалился на крыло и врезался в землю. Летчик и самолет сгорели.

10.10.41 Пилот 5 АЭ 32 серж. Николаев».

Ермаченков также молча вернул докладную.

— М-да. Жаль хорошего командира, прекрасного летчика не стало. У него родственники есть? Напишите им. Подробности эти не нужно, — он кивнул на докладную Николаева. — Напишите — погиб при выполнении боевого задания, как воевал, как любили его товарищи. А Николаев где?

— Отправили в госпиталь, товарищ генерал.

В Тагайлах Ермаченков задерживаться больше не стал. Распорядился выделить одно звено на два-три дня в Одессу для прикрытия кораблей эвакуации и улетел.

В Севастопольский госпиталь Любимова, как и просил, перевезли санитарным самолетом. Сильно израненную правую ногу там, в госпитале, не отрезали, но и здесь ничего утешительного не обещали.

— Напрасно упрямитесь. — убеждал его хирург. — Перебиты сухожилия, порваны сосуды, ступня начинена мельчайшими осколками, извлечь которые абсолютно невозможно. Начнется гангрена — отхватим до коленки.

Любимов на ампутацию не согласился. Думал, что хоть этой искалеченной ногой он стоит пока в авиации непрочно, но стоит. Лишись ее, единственной опоры, спишут подчистую с флота и в штабники не возьмут. Вне авиации он себя не представлял.

Истекая кровью в ночной степи, беспокоился, как бы не уснуть, не умереть под крылом самолета раньше, чем его найдут. Отчаяние схватило его за горло, когда смертельная опасность осталась позади: обработана и забинтована культя, перевязана раненая нога, извлечено несколько осколков из головы и кистей рук, когда услышал спокойный, уверенный голос хирурга:

— Правая нога, дорогой мой, тоже не нога. Спасти ее медицина беспомощна.

Как же жить летчику безногому?

Столько лет готовился к боям, и дрался уже без страха, что поначалу с каждым бывает, набрался опыта, в воздухе сам искал встреч с врагом — воевать бы еще, да воевать. А его уговаривают — отнять вторую ногу. Врачи, разумеется, спасают жизнь ему — человеку. И никто из них не думал спасти в нем летчика, боевого летчика-истребителя. Да и было ли у них время раздумывать? Прибывали и прибывали раненые. Медперсонал не знал ни сна, ни отдыха. В госпитале заставлены койками все палаты, коридоры и проходы. Здесь каждый должен благодарить судьбу, что жив остался.

Ночью на Корабельной стороне завыли на разные голоса сирены и гудки судов. Любимов слушал тревожный концерт отражения воздушного налета. Сначала дробным барабанным боем отозвались на гудки зенитки. Сирены умолкли. Высоко в стороне подвывали моторы «юнкерсов». Внезапно оборвались орудийные залпы. На секунду усилился гул «юнкерсов». И вдруг мощный протяжный рев истребителей Миг-3 (Любимов узнавал их по голосу) распорол ночное небо, и посыпались из него с нарастающим свистом бомбы. Они рвались далеко и глухо. А в воздухе сквозь надрывный гул чужих и своих моторов рыкали скорострельные пулеметы и сухо постукивали роторные пушки.

Любимов знал, что на «мигах» отражает налет 1-я эскадрилья. Возможно, там, в ночном небе, бьет по нащупанному прожекторами «юнкерсу» комэск Васильев или Евграф Рыжов, или Николай Савва, или Яша Иванов, не исключено — и его друг Семен Карасев с ними. А сколько таких налетов отбивал от Севастополя Любимов до перебазирования его эскадрильи в Таврическую степь, под Тагайлы. Но больше всего запомнился ему не тот случай, когда ночью сбил он немецкого бомбардировщика, а самый первый вылет 22 июня, перед рассветом.

На флоте за день до начала войны все было приведено в боевую готовность номер один. Для черноморцев нападение фашистской Германии на нашу страну не оказалось внезапным. Не верилось, что это может случиться, но ожидали с часу на час. Только закончились большие учения флота. Произведен разбор. Любимов с эскадрильей вернулся на свою основную базу, пришел домой. Жена обрадовалась. Теща начала накрывать праздничный стол.

— Пока вы тут со своими делами управитесь, я в парикмахерскую сбегаю, — сказал Любимов. В парикмахерской дождался очереди, и только уселся в кресло, как на пороге появился моторист — сержант Кокин. Отыскав взглядом Любимова, подошел к нему и, не переводя дыхание, зашептал:

— Вас срочно вызывают в штаб полка.

Не пришлось Любимову посидеть за праздничным столом. Забежал домой, сказал, что вызывают. По пути на аэродром ломал голову: зачем? Тревоги не может быть — только прошли учения. Полеты не планировались. Тут дело серьезней. Догадывался — война. И не верилось.