Плагиат. Повести и рассказы - Вячеслав Пьецух

— И все же, и все же! Ведь я, поверите ли, еще заставала порядочных людей! Вы знаете, что такое — порядочный человек?

— Теряюсь в догадках, —  насторожившись, сказал Илья.

— А вот что… В 1936 году моего брата посадили по доносу некоего Лошадкина, который служил вместе с братом в издательстве «Учпедгиз». Так вот возвращается он через двадцать лет из лагерей и прямиком идет к этому самому Лошадкину на прием (тот тогда занимал какой-то высокий пост). Разумеется, Лошадкин перепугался до — извините — недержания мочи, а брат ему вручает роскошную шкуру северного оленя и говорит: «Я пришел поблагодарить вас за то, что по вашей милости остался порядочным человеком, а не сделался подлецом». «То есть это как?» — удивился Лошадкин. «А так! —  отвечает брат. —  В те подлые времена, когда меня посадили по вашему доносу, у человека был один выбор: либо уйти в пастухи, либо сделаться подлецом. А так я двадцать лет работал кайлом на свежем воздухе и водился с замечательными людьми». «А в пастухи-то почему?» — спрашивает Лошадкин. Брат отвечает: «Потому что на корову не донесешь».

Софья Владимировна помолчала с минуту и продолжила, вдруг сбившись с мужского тона:

— А теперь кругом одна пакость и мелкота. Шурка — это моя соседка справа — торгует самогоном. Светка — это моя соседка слева — проститутка, и приворовывает дрова. Мишка, ее муж, как напьется, так вся семья прячется в подпол, иначе пойдет резня…

Она еще довольно долго перечисляла окрестных негодников, и помещик Помещик вскорости заскучал.

По дороге домой он немного постоял напротив руин, оставшихся от пожарной каланчи, купил в ларьке банку тушенки на обед, понаблюдал за теленком, тершимся о забор, и решил, что истинный человек есть нравственный абсолют.

Адмиральский час еще не истек. Дома Илюша достал из старинного поставца темный серебряный стаканчик, кусанный покойной собакой, топтанный соседским мальчишкой, обезображенный кислотой, которой он по незнанию пытался ликвидировать патину, после снял с верхней полки графинчик зеленоватого стекла и налил себе пахучей здешней водки, несколько отдававшей в хороший сахарный самогон. Затем он отрезал от буханки ломоть свежего ржаного хлеба, разбил на него полусырое яйцо, посыпал мелко нарубленный зеленый лук, укроп и петрушку и, наконец, выпил и закусил. Только-только он почувствовал в животе радостные искры, как у крыльца призывно кашлянул водопроводчик Илларион.

Илюша вышел к нему, сел на ступеньку и внимательно замолчал. Илларион сказал:

— Послушай, хозяин, какая вещь: полипропиленовые трубы, сороковка, будут стоить пятьдесят рублей за погонный метр, а не двадцать два, как я давеча сообщал.

— Это почему, интересно?! —  возмутился Илюша. —  Откуда такое скоропалительное движение цен?

Водопроводчик в ответ:

— Послушай, хозяин, какая вещь: младшей дочке нужно будет купить к осени новое пальто — не ходить же ей, в самом деле, осенью без пальто! А так, конечно, труба стоит двадцать два рубля за погонный метр…

Илья до того растерялся, что не нашелся, как ему возразить. Он поднялся, повернулся спиной к водопроводчику, словно того уже отнюдь не существовало в природе, и зашагал к своему любимому гамаку.

Он лежал, покачиваясь, и долго бездумно наблюдал за движением облаков [18].

Николаю Васильевичу

Демонстрация возможностей

Главное свойство русского способа существования таково: жизнь в России больше искусство, нежели что бы то ни было еще, —  чем осознанный путь от материнского лона до могилы, чем пожизненное служение тому или иному идеалу, чем «смертельная болезнь, передающаяся половым путем» (по Занусси), или там борьба, тайна, случайность, недоразумение, дар небес. То есть мы живем не по законам физиологии и политической экономии, а по законам жанра, которому подчиняемся в силу сложившихся обстоятельств, будь то античная трагедия, или парадный портрет, или сущностное кино. Во всяком случае, то, что происходит во французской литературе, может произойти только во французской литературе, взять хотя бы идиотские похождения графа Монте-Кристо, а то, что происходит в русской литературе, свободно может произойти где-нибудь в Рузаевке, на фабрике резиновых изделий, в любой задавшийся вечерок.

Вот гоголевская «Шинель»; ведь не из больного воображения Николая Васильевича выросла эта вещь, а из действительного происшествия, приключившегося с маленьким русским чиновником, который мечтал купить лепажевское охотничье ружье, полжизни копил на него деньги, приобрел-таки дорогостоящее оружие и нечаянно утопил его в болоте во время первой же вылазки на пленэр. Другое дело, что из этого драматического события требовалось выделить определенное направление, извлечь пафос, как из числа извлекают корень, но это уже относится к чистому ремеслу.

Слава богу, таковое ремесло стоит у нас высоко, вообще русский писатель знает свое дело, наравне с изобретателем вооружений, программистом, жуликом и автором социально-экономических катастроф. И даже Гоголь, сдается, не особенно мучился, выводя пятую сущность из приключения с лепажевским ружьем, поскольку наша действительность сама по себе предлагает множество разных направлений, и автору остается единственно выбирать. Николай Васильевич остановился на следующем варианте: если отнять у маленького человека что-то особенно дорогое его сердцу, например, только что пошитую шинель или алкогольные напитки, как это стряслось в начале Первой мировой войны, то в скором времени жди беды. В ту эпоху, когда жил и творил Гоголь, этого было достаточно, чтобы совершенно поразить читателя, который не был так изощрен и требователен, как сейчас.

А сейчас читателя затруднительно поразить. Разве что его можно вывести из равновесия (не особенно, впрочем, рассчитывая на успех), если продемонстрировать некоторые возможности родной литературы, органически вытекающие из нашего способа бытия. Именно из того качества этого бытия, что жизнь в России — сама по себе искусство, со всем тем, что ему довлеет: фабулой, избыточными страданиями, неожиданными поворотами событий, ненормальными поступками, форсированными страстями и такими воспаленными диалогами, каких, казалось бы, вживе не услыхать.

За основу возьмем также действительную историю, которая развивалась в Москве и ее окрестностях в течение долгих лет и опять же вылилась в более или менее фантастический результат. В начале 90-х годов инженер-технолог Юрий Петрович Лютиков, всю свою жизнь проработавший на заводе «Калибр», вышел на пенсию и вознамерился купить подержанный отечественный автомобиль. То есть он вознамерился его купить очень давно, еще когда закончил Московский станкостроительный институт и пошел работать на завод «Калибр», но в те веселые времена оклады инженеров были такие маленькие, а подержанные автомобили такие дорогие, что дело растянулось на долгие сорок лет.

Все эти годы Юрий Петрович только и жил, что этой своей мечтой. Вообще так сосредоточиваться на мечте не совсем по-русски и мономания среди наших соотечественников — редкость, когда дело касается материальной стороны жизни, но у него в роду были крымчаки, поволжские немцы и латыши. Как бы то ни было, Лютиков с молодых лет выписывал журнал «За рулем», уже женатым человеком все выходные торчал в соседних гаражах, где завел множество приятных знакомств, но главное — он копил. Еще будучи студентом он как-то скрупулезно подсчитал, что если ежемесячно откладывать от заработной платы рублей двадцать-тридцать, то за десять лет жизни как раз наберется на подержанный отечественный автомобиль. С первой же получки он положил четвертную в старинную жестяную банку из-под ландрина, и его обуяло такое чувство, как будто он только что вышел из своих любимых Центральных бань. «Если ты последователен, —  подумал Лютиков, —  неукоснительно верен цели, то нет таких крепостей, которые бы не взяли большевики!»

Не тут-то было; в молодые годы его постоянно преследовали незапланированные расходы, как-то: на холостяцкие пирушки, подарки возлюбленным, консультации у венерологов, приличную одежду и путешествия по стране; за границу в те годы еще не ездили, поскольку власти предержащие серьезно опасались, что народ разбежится по соседним государствам и в конце концов не над кем останется мудровать. Потом Лютиков женился, и такие пошли расходы (например, на содержание дачки в поселке Передовик), что из аванса ему удавалось отложить в свою старинную жестяную банку из-под ландрина в лучшем случае трешку, и пятерку в лучшем случае под расчет. К тому времени, когда от Лютикова ушла жена, а дочь выскочила замуж за лейтенанта пограничных войск и уехала на заставу в Азербайджан, у него накопилось только шестьсот пятьдесят рублей.