Под покровом небес - Пол Боулз

– Евреи? – недоверчивым эхом отозвался Порт.

– Конечно. А вы не знали? Там все гостиницы их полны. Они всей страной там правят. Ну, исподволь, конечно, из-за кулис. Так же как и повсюду, впрочем. Только в Испании они ведут себя очень умно. Вообще не признают того, что они евреи. В Кордове… Это я к тому, насколько они хитры и коварны… Так вот, значит, в Кордове я прошлась по улице под названием Худерия. Там у них и синагога расположена. Ну и, естественно, там евреи кишмя кишат – типичное гетто. Но, думаете, хоть один из них признает себя евреем? Да ни за что! Каждый, кого ни спроси, машет у меня перед физиономией пальцем и кричит: «Católico! Católico!» Нет, вы представьте: все как один они объявляют себя католиками! А на экскурсии по синагоге гид утверждал, что никаких служб там не ведется с пятнадцатого века. Боюсь, что я была чересчур груба с ним. Просто расхохоталась ему в лицо.

– И что он на это сказал? – полюбопытствовал Порт.

– Да ну, продолжал что-то талдычить как ни в чем не бывало. Они же все зазубривают, как попугаи. При этом глазел на меня с ошалелым видом. Это там было со всеми так. Но думаю, он меня зауважал: все-таки не испугалась! Чем ты грубее с ними, тем больше они перед тобой стелются. Я показала ему, что понимаю, какую беззастенчивую ложь он несет. Католики! Уверена: они думают, что этим они себя как бы возвышают. Но это же курам на смех, особенно когда все – ну прямо самые типичные евреи, это же с первого взгляда видно. Уж я-то евреев знаю. Слишком много у меня скверных воспоминаний с ними связано.

Забавная новизна этого бреда к тому моменту изрядно поувяла. Сидя между мамочкой и сыном, Порт начинал ощущать что-то вроде удушья: их навязчивая глупость действовала угнетающе. Миссис Лайл оказалась особой еще более неприятной, нежели ее сын. В отличие от него она не живописала собственные подвиги – реальные или выдуманные, – зато всякую беседу умудрялась свести к детальным описаниям гонений, которым она якобы подвергалась, или дословному пересказу яростных ссор, в которые вступала с теми, кто ей докучал. Что ж, слово за слово, перед Портом начал разворачиваться характер, хотя его этот характер интересовал уже куда менее, нежели давеча. Ее жизнь была бедна на личностные контакты, а она в них так нуждалась! Поэтому и предавалась им как могла; каждая схватка была такой неудавшейся попыткой установить с кем-нибудь человеческие взаимоотношения. Даже с Эриком ей в конце концов пришлось перепалку сделать естественной манерой общения. В итоге Порт решил, что перед ним самая одинокая женщина, какую он только видел в жизни, но особого сочувствия к ней вызвать в себе не смог.

Вообще перестал слушать. Из города выехали, пересекли долину и теперь, уже с другой ее стороны, поднимались на огромную голую гору. Когда ехали по очередной дуге извилистого серпантина, он вдруг с испугом осознал, что смотрит прямо на ту самую турецкую крепость; на расстоянии она казалась маленькой и совершенной как игрушка, прилепленная к противоположному борту долины. Под той самой стеной, разбросанные там и сям по желтой земле, виднелись несколько крошечных черных шатров; в котором из них он побывал, который из них шатер Марнии, было не определить, потому что лестницу разглядеть не получалось. Но Марния несомненно там, где-то внизу, в этой долине, – легла, небось, переждать полуденную сиесту и спит теперь в жаркой палаточной духоте; либо одна, либо с каким-нибудь везучим арабом-приятелем… Смаилом? Нет, это вряд ли, подумал он. Дорога опять вильнула, они взбирались все выше; вверху замаячили острые утесы. Рядом с шоссе там и сям высились сухие заросли чертополоха, сплошь запорошенные белой пылью; в зарослях верещали цикады – оттуда шел непрерывный сверлящий стрекот, похожий на пение самой жары. Снова и снова взгляду открывалась долина, с каждым разом становясь чуточку меньше, чуточку дальше, делаясь все менее реальной. «Мерседес» ревел, как самолет: на выхлопной трубе отсутствовал глушитель. До гор было уже рукой подать, а внизу расстилалась себха. Он обернулся, чтобы бросить последний взгляд на долину, там все еще можно было рассмотреть шатры во всех деталях, и он вдруг осознал, что формой они похожи на те горные пики, что высятся позади них на горизонте.

Наблюдая, как разворачивается перед ним придавленный жарой пейзаж, он обратился мыслями внутрь себя, на какое-то время сосредоточившись на том сне, который все не отпускал, не давал покоя. Немного подумав, улыбнулся: вот оно, понял! Поезд, который ехал все быстрее и быстрее, всего лишь символизирует жизнь как таковую. А вся эта нерешительность в выборе «нет» или «да» – она неизбежна, когда пытаешься определить ценность этой жизни, причем все сомнения автоматически отпадут, если бездумно, просто рефлекторно решишь отказаться принимать в ней участие. Он даже удивился тому, как этот сон его расстроил; ведь простой же, классический сон! Все привязки, все коннотации как на ладони. А частные их значения по отношению к его собственной жизни едва ли стоит наделять такой уж важностью. Ибо, чтобы избежать необходимости иметь дело с понятиями зыбкими и относительными, он давным-давно пришел к отрицанию всякой цели существования как такового, избрав позицию куда более рациональную и обоснованную.

То, что свою маленькую проблему он решил, его обрадовало. Он поднял взгляд, обвел глазами округу; они все еще ползли вверх, но первый перевал был уже пройден. Выше их были только голые скругленные вершины, совсем без деталей, которые могли бы задать масштаб. И со всех сторон одинаково неровная, жесткая линия горизонта с ослепительно-белым небом над ней.

Между тем сидящая рядом миссис Лайл продолжала болтать:

– …ах эти? Отвратительное племя. Гнусные, подлые людишки, это я вам точно говорю.

«Ну и баба. Убил бы!» – злобно подумал Порт. Когда крутизна подъема уменьшалась, автомобиль прибавлял скорость, на короткое время создавая этим подобие ветра, но вот опять поворот, снова он лезет вверх и снова движется еле-еле, и сразу становится ясно: на самом-то деле воздух неподвижен.

– Если верить карте, выше будет смотровая площадка, – сказал Эрик. – Мы сможем вдоволь налюбоваться видами.

– А так ли уж надо останавливаться? – с беспокойством в голосе спросила миссис Лайл. – К чаю нам надо быть в Бусифе.

Обзорная площадка оказалась едва заметным расширением дороги в том месте, где она поворачивала чуть ли не в обратном направлении. Несколько валунов, скатившихся с утеса, огибаемого дорогой, загромождали проезд, делая его здесь еще опаснее. С внешней стороны поворота от самой обочины вниз уходил обрыв, почти совсем отвесный, и вид с этого места открывался величественный и страшноватый.

Машину Эрик ненадолго все же остановил, но выходить из нее не стали. Дальше дорога шла по каменистой пустыне, такой выжженной, что там не находили укрытия даже цикады; тем не менее Порт то и дело замечал в отдалении что-то вроде деревни, обнесенной глинобитной стеной цвета почвы и окружающих гор, а около стены теснились кактусы и колючий кустарник, будто дополнительная живая изгородь. В машине воцарилось молчание, и слышно теперь было только ровное рокотание двигателя.

Когда вдали показался Бусиф с его белым современным минаретом из бетона, миссис Лайл сказала:

– Значит, так, Эрик: ты займись комнатами. А я сразу на кухню – покажу им тут, как заваривать чай. – И пояснила Порту, встряхнув воздетой вверх сумочкой: – Чай в дороге я всегда ношу с собой. Иначе пришлось бы целую вечность ждать, пока этот несносный мальчишка разберется с машиной и багажом. В Бусифе, думаю, осматривать все равно нечего, так что на улицу можно будет вообще не выходить.

– Дерб Эш-Шерги,[38] – сказал Порт. И успокоительно присовокупил, когда она удивленно к нему обернулась: – Это я так… Просто табличку на стене прочел.

Главная улица городка, длинная и пустая, жарилась под палящим предвечерним солнцем, силу которого, казалось, лишь удваивал тот факт, что над горами, высящимися впереди на юге, все еще клубятся плотные черные тучи, с раннего утра так и не рассосавшиеся.

X

Поезд был очень старым. В вагонном проходе с низкого потолка свисал ряд керосиновых ламп, неистово взад и вперед качавшихся в такт рывкам старинного паровоза. Когда поезд еще не тронулся, но колокол на станции уже брякнул, Кит в свойственном ей приступе безумия, которое охватывало ее в начале каждой поездки по железной дороге, спрыгнула на перрон, подбежала к газетному киоску и, купив несколько французских журналов, едва успела вернуться в вагон, уже пришедший в движение. Потом в неверном свете, даваемом смесью сумерек и желтых сполохов тусклой лампы, она держала журналы на коленях и один за другим разворачивала, пытаясь проведать, о чем они. Единственный, в котором можно было что-то разглядеть, состоял почти сплошь из фотографий: «Ciné Pour Tous».[39]