Сталинград - Калинин Даниил Сергеевич

А потом пара практически синхронных чудовищных толчков земли подкинула мое тело на полметра вверх, жестко ударив о стенку хода сообщения так, что перехватило дыхание. И одновременно со страшным грохотом меня обдало тугой волной горячего воздуха, больно хлестнувшего по лицу и раскрытым глазам земляной взвесью…

Пришел в себя я оттого, что кто-то взял в руки мою голову и принялся активно ее трясти. Сквозь противный писк в ушах раздаются какие-то звуки, которые я так и не смог разобрать, а попытавшись открыть глаза, сперва ощутил жуткую резь, а чуть позже осознал, что они ничего не видят. Паника вновь накрыла сознание, но тут кто-то резко плеснул мне воды в лицо, и пока я не опомнился, принялся промывать глаза.

Вначале я было дернулся в сторону от неожиданности, но тут же узнал узкие, тонкие, нежные пальчики, касающиеся моей кожи, и успокоился, перестал вырываться. А вскоре вода смыла грязь, и я почувствовал, что вижу свет. Вновь попытался раскрыть глаза, и в этот раз вполне успешно: сквозь цветные, все еще бликующие перед взором пятна мне удалось разглядеть встревоженное лицо любимой женщины.

– Все хорошо, Оль, все хорошо…

Казачка порывисто меня обняла и тут же отстранилась:

– Не ранен, слава богу, не ранен… Сейчас, Ром, я к тебе вернусь, сейчас. Ребят надо осмотреть, есть раненые…

– Иди…

Я не стал препятствовать жене выполнять ее долг, хотя пару минут спустя после того, как она поспешно удалилась по ходу сообщения, вспомнил о вновь назначенных санитарах. Интересно, они хоть как-то ей помогают? Если нет, я такое этим уродцам устрою…

– Ну, ты как, Рома, воевать сможешь?!

Севший на корточки и привалившийся спиной к ходу сообщения политрук внимательно, можно сказать, заботливо смотрит мне в глаза. Писк в ушах немного отступил, так что вопрос я расслышал хорошо, но, прежде чем ответить, замечаю справа какое-то движение. Заинтересовавшись, чуть повернулся в сторону (движение тут же отозвалось резкой головной болью) и разглядел, как Усов увлеченно чистит пулемет.

– Смогу, конечно… Особенно когда такие орлы во вторых номерах! «Дегтярев» как часы работать станет!

Боец смутился от шутливой похвалы, но продолжил увлеченно чистить оружие. А вот Двуреченских усмехнулся, но как-то уж совсем невесело:

– Бомба рухнула впереди окопов, но долбанула знатно. Завалило траншею в тридцати метрах левее, одного бойца наглухо, задохнулся. И грудина у него была вся поломана… Еще двое также выбыли с переломами. И кормовые стрелки «лаптежников» накрыли одного нашего пулеметчика плюс ранили его второго номера. Пяти человек как не бывало.

– Могло быть и хуже.

Улыбка окончательно сползла с лица Ивана.

– Так еще не вечер, Рома. Немцы вон уже разворачиваются для атаки на высоту.

Слова политрука привели меня в чувство. Разом отбросив тлетворную слабость и апатию, я резко выпрямился, несмотря на очередной спазм головной боли. Первым, что бросилось в глаза, была огромная, глубокая воронка, оставленная авиабомбой. В месте ее падения узкая линия траншеи пресеклась земляной перемычкой – недлинной, всего метров пять. Но фактически рубеж обороны теперь разделен на две части.

Секунду спустя я разглядел и врага: от подножия высоты в сторону роты уже начали движение четыре «тройки» и пять бронетранспортеров с десантом. Хреновые дела, хотя я боялся, что «коробочек» будет больше… Да только надеялся, что сегодня и вовсе обойдемся без боя…

– Усов!

– Я!

– Найди санинструктора Самсонову и передай ей мой приказ: срочно, повторяю, срочно убыть на ротный санпункт! В окопах пусть остаются санитары! И боец Степанов должен быть рядом с ней, ему приказываю неотложно находиться рядом с санинструктором и не пускать ее в траншеи во время боя! Передай, что он головой за нее отвечает! Выполнять!!!

– Есть!

Двуреченских несколько неодобрительно покосился в мою сторону, но отвел глаза, поймав мой яростный взгляд. Решив все же прояснить ситуацию, я первым заговорил:

– Ваня, я ведь не смогу нормально воевать и вести бой, зная, что она здесь! И отпустить в другую роту тоже не могу!!! Будь на ее месте твоя жена или сестра, а ты – на моем, поступил бы иначе?

Политрук немного помялся, но ответил прямо и немного резковато:

– Я не хотел бы оказаться на месте раненого, который истечет кровью, пока санинструктора нет рядом.

– Но есть же санитары!!! – Практически рыкнув в ответ, я тут же почувствовал угрызения совести и продолжил уже мягче: – Просто поверь: не могу я по-другому. Не могу. Давай лучше не будем грызться, нам ведь еще атаку вместе отражать. Как думаешь, потянешь роту, если меня… Если не смогу продолжить руководить боем?

Двуреченских не изменил себе и в этот раз, ответив предельно честно:

– Лучше уж Сиделева. Он в военном деле пограмотней будет, да и первый взводный обычно берет на себя командование. – А после короткой паузы продолжил, примирительно хлопнув по плечу: – Но ты себя-то раньше времени не хорони! Прорвемся!

Я широко, дружелюбно улыбнулся:

– Других вариантов у нас нет!

…Только сейчас я понял, почему фрицы не используют минометы, по крайней мере, в этот раз: мы ведь на холме находимся! Даже самые дальнобойные их «самовары» калибра 81 миллиметр никак нас не достанут, а 120-миллиметровых у них и вовсе нет – разработают только в конце года на основе советского полкового миномета.

Так вот, если из восьмидесяти стрелять в высоту, по максимальному углу вертикальной наводки, то мина упадет фактически совсем рядом, метрах в шестидесяти от батареи. А если шмальнуть на предельную, более чем полуторакилометровую дистанцию (ТТХ оружия, как и краткую историческую справку, до меня довел помощник), то летящей мине банально не хватит потолка полета, чтобы нас накрыть. Так что, закрепившись на скатах высоты, мы, можно сказать, избавились от одного из самых действенных боевых бичей вермахта.

Три самых главных, самых ненавистных для простых бойцов символа военной мощи фрицев – пикировщики, танки, мины. Воздушный налет мы уже пережили, можно сказать даже, что дали «лаптежникам» отпор, минами нас не достать. Танки… Танки – это плохо. Но попробуем и их тормознуть…

– Рота! Огонь открываем не ближе, чем с двухсот метров, задача пулеметчиков и стрелков – прижать пехоту противника, отрезать ее от бронетехники! «Истребители танков», за вами главные гады!!! Бросайте связки и эрпэгэшки под гусеницы, если повезет – на корму! Для всех: самый эффективный способ сжечь фашистский панцер – это пропустить его над головой и забросить на корму позади башни гранату или бутылку с КС! Политрук Двуреченских вчера сжег таким образом вражескую машину. Смог он, сможете и вы! Главное – пехоту в окопы не пускать: подойдут на тридцать метров – забросайте гранатами, да не жадничайте!!! Нам для гансов «лимонок» не жалко! Верно говорю?!

В ответ бойцы захохотали. Правда, немного неестественно и, пожалуй, искусственно громко, но ничего, это они выпускают нервное напряжение через смех.

– Так точно, товарищ старший лейтенант!

– Да, и вот еще что: немцы умеют кидать свои «колотушки» и с пятидесяти метров. По крайней мере, среди них есть умельцы, способные метнуть гранату на такую дистанцию – говорю по своему опыту. Так вот, время горения запала у «колотушек» довольно большое – от пяти, а бывает, что и до восьми секунд. Так что, если граната упала под ноги или рядом с вами, нужно рисковать – схватить ее да и бросить обратно, хотя бы в сторону из окопа! Это действительно возможно – у меня получалось, и у вас получится! А если упала метра за три-четыре, всегда можете успеть отшатнуться за угол траншеи. Или вы думали, что я изверг какой и ради удовольствия заставляю вас копать извилистые ходы сообщений?!

Очередная шутка взбодрила людей, хотя, конечно, не все слышали мои слова, несмотря на отчаянные попытки докричаться до всего рубежа обороны. Более шестисот метров от одного края до другого, тут только с рупором справишься!

Защищаемая нами полоса траншей растянута чрезмерно, и, чтобы более эффективно управлять ротой, боевого политрука я отправил на левый фланг, сам же остался на правом, ближе к ячейкам бронебойщиков. Из-за воронки и перемычки это фактически уже два самостоятельных и практически равных по длине участка обороны. Ну, ничего, дай бог, оба и удержим…