Павлик - Олег Иванович Чапаев

– Ну, в общем-то, да. Так это и ощущалось тогда…

– А что такое «настоящий вы»? И кто тогда тот второй, которого вы фантомом и призраком ощутили? Можете объяснить?

– Настоящий я? – Игорь Сергеевич нахмурился, лоб наморщил и стал сосредоточенно размышлять, прищелкивая пальцами, но вскоре развел руками в знак полной беспомощности. – Пожалуй, не смогу я ощущения те описать внятно. Это было как чувство какое-то, переживание… Слова сложно подобрать…

– Конечно, сложно. Но вы и не парьтесь на это особо. Здесь переживание важнее, а объяснения, – Павлик пренебрежительно махнул рукой и подмигнул. – Но и про второго вы мне тоже объяснить не сможете ничего, верно же? Про того, который фантом? Так? Если долго голову вам не морочить экивоками, то вы сегодня свою истинную и бессмертную сущность осознали. А заодно и тюремщика своего главного увидели.

– Тюремщика?!

– Именно, Игорь Сергеевич. По-другому и не скажешь. Христианский схоласт бы, наверное, объяснил, что это вы душу собственную осознали, а заодно Лукавого увидели. А если еще точнее выражаться, то это душа ваша сегодня сама себя осознала, и от этого осознавания вы тот самый кайф неимоверный и испытали. Суть же кайфа пресловутого проста до невозможности. Тот самый вы, который настоящий, – это же и есть свидетель тот, про которого я вам по дороге сюда рассказывал, помните? Тот самый, что за гранью и жизни, и смерти находится. А природа этого свидетеля суть вечное блаженство и свобода. Безо всяких, что характерно, дополнительных условий мелким шрифтом, а просто – блаженство и свобода по праву рождения. И как только этот самый свидетель себя самого осознает, ему по фигу уже, от чего кайф ловить. Ноги, капельки росы на траве, солнце, что над лесом встает, хатки бобровые – все священным и драгоценным видится. А если глубже еще копнуть, то и вовсе не в окружающем дело, а во внутреннем ощущении свободы! Но ведь причина должна быть, почему вы раньше в себе этих двоих не замечали, да? Так вот вам и причина ваша – тот самый второй, который вас, по вашим собственным же словам, в гонку безумную и впутывал. Тот самый Лукавый, который вечного свидетеля в тюрьме всю дорогу держал…

– В каком смысле?

– В прямом. В самом что ни на есть прямом смысле… Вы же свидетеля этого почему никогда ощутить не могли? Да потому, что всю дорогу только этого второго и видели. Это эго ваше, Игорь Сергеевич, как некоторые товарищи бы сказали. Ну или, если хотите, личность, психика ваша. Я же вам устройство человека объяснял уже, если что. Человека как здание представить себе можно. Внизу, ясно дело, – тело физическое, над ним – психика. А что такое психика? Эмоции ваши, память, мысли – вот что она такое. Но ведь еще кто-то нужен, чтобы эмоции переживать и мысли думать? Субъект сознания, так сказать. Вот и механизм, при помощи которого тюрьма эта существует: свидетель всю дорогу за мыслями и переживаниями наблюдает, и до такой степени уже сжился с ними, ушел, что называется, в процесс с головой, что отделить себя от переживаемого больше не может. Забыл свидетель про себя начисто, растворился в мыслях и чувствах. Слился с эго в радостном экстазе, если хотите. А как только произошло слияние это порочное, считайте, все – каюк свидетелю! Он же про вечную природу свою не помнит больше, а мыслями и телом себя уже искренне считает. И с мыслями, и с чувствами, и с переживаниями себя вечный свидетель накрепко отождествил, и в этом знаке равенства засада основная и скрыта. Какая, спросите? Элементарно! И тело, и мысли, и чувства – это же все скоротечное очень. Конечное, я бы даже сказал. Любая мысль, любое чувство, про тело я даже упоминать не буду, – все они и начало, и конец имеют, как любому разумному существу понятно. Вот и прикиньте, что у нас с вами в итоге выходит. А выходит у нас, Игорь Сергеевич, что некто вечный, чья природа есть кайф и блаженство, себя вдруг конечным и ограниченным считать начинает. Сливается свидетель с мыслями и чувствами, и все – бинго! Захлопнулась ловушка в миг. Но это, между нами, мальчиками, говоря, – еще одна сторона медали только. Одна часть проблемы, если хотите. Имеется и вторая, и ее я, руку на сердце положа, самой главной считаю. То, что забыл свидетель про природу свою вечную, – полбеды, ладно. Но у свидетеля же и контроля над мыслями и чувствами никакого отныне нет! Почему? Опять все просто до невозможности. Чтобы мысли и чувства собственные контролировать, нужно как бы над ними находиться, а не отождествляться с ними полностью и без остатка. А раз свидетель растворился в мыслях да в чувствах в беспамятстве, то откуда теперь хоть какой-нибудь контроль возьмется? Вы этот момент интуитивно уловить сумели, пусть и объяснить сами толком ничего не можете. Вы же мне так и сказали: этот второй, который и не существует вовсе, он меня, дескать, всю дорогу в блудняк всякий и тащит! Ему, мол, второму этому, всего мало и всего не хватает, разве не так?

– Так, – Игорь Сергеевич нахмурился и утвердительно кивнул. – Я так это и ощущал в тот момент.

– Конечно. Я же говорю: подарок вы получили. Вы сегодня весь механизм увидели, как вечного странника по жизни кривым галопом не пойми кто несет. Вы второго, которого фантомом назвали, почему нереальным ощутили, как сами-то думаете? Молчите? А я вам скажу: да потому, что разный он все время, этот второй. Это же мысли просто, ощущения, чувства, которые вечный свидетель наблюдает! А мысли и чувства меняются каждую секунду! Вот вы сей конфликт и ощутили во всей его красе и полноте. То вам бороться нужно, то сдаться, то свершений новых хочется, то отдых вам подавай, сейчас готовы послать все к чертовой матери и на острова слинять, а через минуту – опять биться до последней капли крови желанием воспылаете. И вы, настоящий который, к гонке этой безумной такими ремнями привязаны, что ни на миг осознать не можете, что тут в действительности-то происходит. Вот это, Игорь Сергеевич, и есть судьба обычных и нормальных людей, которые от самого рождения до гробовой доски в этом спектакле участвуют. Свидетель спит, в мыслях и чувствах он растворился со всей самоотдачей космической, контроля над мыслями и чувствами у него – ноль, а стол товарища патологоанатома все ближе. И ужас – все сильнее