Ангелочек - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Граница с Испанией совсем рядом. Мне не грозит никакая опасность, если я перейду ее ночью. Отец Северин, не знаю, как благодарить вас. Вы заботитесь обо мне с самого раннего моего детства. Я верю в Провидение. Отнюдь не случайно я нашел вас здесь три года назад.

— Пути Господни неисповедимы, Жозеф. И этим, несомненно, объясняется то, что я мгновенно тебя узнал. Скажем, я узнал славного мальчика, которого воспитал, в этом жизнерадостном акробате, укравшем из нашего пруда рыбу, превосходного карпа весом в три фунта.

— И в тот же вечер мы его вместе отведали, этого карпа, за этим столом! Мне очень жаль расставаться с вами, отец Северин, но у меня нет выбора. Мне не хватает бродячей жизни, ветров, послеобеденного отдыха на вершине холма, свободы…

— Если ты задержишься в аббатстве еще на несколько месяцев, то проживешь их спокойно, — убеждал молодого человека монах. — Как жаль, что тебя подозревают в этих ужасных преступлениях! И вот ты вынужден бежать из родной страны. Будь осторожен, я не смогу ничего для тебя сделать, едва ты выйдешь за ворота аббатства.

Мужчина, которого монах называл Жозефом, меланхолически улыбнулся. Он вновь увидел себя, раненого, страдающего душой и телом, в конце июня. Однако он был готов терпеть любые муки, лишь бы избежать гильотины.

— Я буду вечно вам благодарен, мой дорогой отец. Ведь вы встретили меня с открытой душой, нисколько не сомневаясь в моей невиновности. Я этого никогда не забуду, даже если проживу до ста лет.

— Чего я тебе искренне желаю! — засмеялся аббат. — Как я могу подозревать тебя, которого сам воспитал?! Я тебя очень хорошо знаю. Если бы ты совершил эти преступления, я прочел бы в твоих глазах признание в содеянном зле. Ты всегда был таким чувствительным! В твоем присутствии нельзя было раздавить паука или освежевать кролика для воскресного обеда. Неважно, что ты переоделся цыганом и называешь себя на ярмарках Луиджи. Для меня ты всегда будешь малышом Жозефом, необычайно нежным, преданным и любезным мальчиком, музыкальный талант которого приводил нас в восторг. Ах! Когда я покидал тот монастырь в Лионе, чтобы возглавить аббатство Комбелонг, я боялся, что больше никогда тебя не увижу. Ты сбежал, едва вступив во взрослую жизнь. Я горячо молился о твоем спасении. Какое счастье, что я смог помочь тебе, вылечить тебя! Твоя рана очень волновала меня, хотя у аббатства богатая аптека. Всякий раз, когда ты кашлял, я хватался за четки.

Взволнованный Луиджи допил херес, аббат последовал его примеру. Это был их последний совместный ужин, и предстоящая разлука огорчала обоих.

— Не задерживайся, — посоветовал монах. — Хотя очень мало шансов, что ты наткнешься в этот час на жандармов, все же мне хотелось бы знать, что ты уже в Испании. Но как ты без скрипки будешь зарабатывать себе на жизнь? Я дам тебе кошелек с деньгами. О, совсем немного! Это мои личные сбережения.

— Нет, отец Северин, я не возьму денег, — возразил Луиджи. — Вы столько сделали для меня! Я провел лучшие месяцы этого года под крышей аббатства, в маленькой комнате, прикованный к постели. И вылечили меня вовсе не ваша забота и хорошая пища, а ваша вера в меня, ваша доброта. В начале лета я потерял все: мой драгоценный инструмент, которым я так дорожил, золотой медальон, который моя мать прикрепила к моему чепчику перед тем, как бросить меня… Теперь у меня нет никакой ниточки, ведущей к моей семье, которую я упорно искал столько лет. Я отказываюсь от этих бесполезных поисков, равно как и отрекаюсь от своей страны. Я не могу дальше принимать вашу помощь. Если я похож на цыгана, то только потому, что чувствую близость с этим народом, обреченным на кочевую жизнь, с людьми, не имеющими ни кола ни двора. Но они, по крайней мере, не страдают от одиночества.

— Мой бедный Жозеф! Ты мог бы вступить в наш орден, посвятить свою жизнь служению Богу и музыке. Помнишь, я хотел сделать тебя органистом. Ты был уже таким талантливым в свои двенадцать лет!

— Не надо смотреть в прошлое, дорогой отец Северин. Я был невинно обвинен за преступления, одна мысль о которых вызывает у меня отвращение. Я могу понять разгневанных горцев, бросавших в меня камни, бригадира, не обращающего никакого внимания на мои протесты, но ее…

— A-а! Ты по-прежнему думаешь об этой девушке. Жозеф, будь осторожен! В этом твоя слабость. Я предпочитаю ничего не знать о твоих проделках и призываю тебя вести менее распутную жизнь. Но тебе не на что надеяться. Она оговорила тебя, выдала полиции, не имея никаких доказательств.

— Но я люблю ее, — признался Луиджи, опуская голову. — Я не могу ее забыть. Несмотря на все зло, которое она мне причинила, я люблю ее…

Этот крик души дорого дался Луиджи. После своего появления в аббатстве он часто рассказывал своему покровителю об Анжелине, но говорил всегда легкомысленным тоном, словно речь шла о мимолетном увлечении. Однако Луиджи понимал, что влюбился. Как только он встретился с лучезарным взглядом молодой женщины на площади Масса, все струны его души заиграли так же неистово, как струны скрипки. Потом, когда ей удалось уговорить жандармов и Луиджи был освобожден благодаря ее неожиданному заступничеству, он решил, что это возвышенное создание служит воплощением доброты и справедливости.

«Вот почему я ждал ее в Бьере, открыл ей часть своего прошлого, рассказал о кочевой жизни. Боже! В тот зимний день она была такой красивой, с золотисто-рыжими волосами, аметистовыми глазами, соблазнительными розовыми губами! Никогда прежде я не испытывал такого влечения к женщине. Никогда! Я назвал ее Виолеттой. Я находил ее такой очаровательной, такой сладкоголосой, такой рассудительной… Иначе я не стал бы проводить ночь в конюшне, чтобы увидеть ее в последний раз. Ах! Этот поцелуй, как он мне дорог! Я до сих пор дрожу от волнения, вспоминая его. Судьбе было угодно вновь свести нас в тот июньский день на берегу канала в Тулузе. Однако меня постигло разочарование. Девушка показалась мне холодной, равнодушной. Судьба сыграла с нами злую шутку: она приняла меня за мерзкого преступника, извращенца, чудовище. Но разве я могу сердиться на нее? Я вел себя глупо, бестактно. Я намеренно провоцировал ее, словно бросая вызов… Нет, я никогда не смогу забыть ее».

— Жозеф, о чем ты думаешь? Тебе пора уходить.

Аббат Северин стал для Луиджи отцом, и тот питал к этому святому человеку глубокую нежность и огромное уважение. Он не мог выразить свою любовь, поэтому просто взял аббата за руку и, нежно посмотрев ему в глаза, сказал:

— Ничего не бойтесь, я ухожу…

«Вы воспитали меня, научили читать и писать. Вы сделали из меня образованного и хорошо воспитанного мальчика. Но главное, я изучал сольфеджио, научился играть на скрипке и клавесине, — вспоминал Луиджи. — Годы бродяжничества превратили меня в человека, за которого мне часто бывает стыдно: свободного, как ветер, бедного, как Иов, да еще и ловеласа. Я воровал, лгал… Рядом с вами, таким слабым и больным, я словно стал лучше; рядом с вами я ощущаю себя ребенком, которого вы до сих пор любите. Увы, я изменился, сердце мое ожесточилось. Ожесточилось и болит от неразделенной любви к Анжелине».