Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль

Минуты через две из коридора донёсся глухой шум, подобный прибою сильной волны. Прошла ещё минута, и высокие двери, ведущие в залу заседаний, полетели на пол, сорванные с петель. Привратники, охранявшие их, были сбиты с ног и растоптаны. Двери были не заперты, но никто не попробовал их отпереть.

Первым ворвался Торрихос с полудюжиной людей моей гвардии. За ними показалась толпа людей с дикими, возбуждёнными лицами. Некоторые были одеты только в грубые полотняные рубахи, другие в кожаные передники. Большинство было без шапок, только на двух-трёх было что-то вроде стальных касок. Но все были охвачены жадностью, яростью и опьянением бурными событиями начинающегося дня.

Вломившись, они остановились в изумлении: в зале царило полное спокойствие. Многие из членов совета упали в свои кресла, молча ожидая своей участи с таким достоинством, какого раньше в них не было. Только у одного из них зубы невольно выбивали дробь.

Эта торжественная тишина, полусвет, царивший в зале, неподвижные фигуры в креслах — всё это отрезвило нападающих. Это было, конечно, мнимое спокойствие, но им, вломившимся сюда из самого центра битвы, оно показалось настоящим.

Я воспользовался этим моментом и заговорил громким голосом:

— Благодарю вас всех. Вы освободили меня, и я этого не забуду. Каждый получит свою награду, но вы должны получить, а не вырывать её. Торрихос, сторожи двери. Все могут видеть и слышать всё, что тут происходит, но никто не должен ни входить, ни выходить из зала: заседание совета ещё не кончилось.

Потом я подошёл к окну и распахнул его настежь.

— Граждане гудские, — закричал я. Выслушайте меня! В случае надобности я могу говорить очень громко, но первые мои слова были совершенно не слышны и потерялись, как теряется плач ребёнка среди рёва океана. Три раза пробовал я кричать изо всех своих сил, но только на третий раз меня услышали. Мало-помалу гул стал стихать, и явилась возможность говорить с народом.

— Граждане гудские, — сказал я, — благодарю вас всех. До самой смерти своей я не забуду, что вы сегодня для меня сделали. До сих пор мне немного удалось сделать для вас, гораздо меньше, чем я хотел. Я боялся, что мы не понимаем друг друга, ибо я долго не возвращался в страну моих предков, но теперь я спокоен на этот счёт. Благодарю вас, и как мы до сих пор действовали совместно, с Божьей помощью будем действовать и впредь.

Раздались громкие крики, полетели вверх шляпы и фуражки. Хотел бы я, чтобы в этот момент был здесь король Филипп. Он мог бы извлечь сегодня полезный для себя урок. И я не жалел, что отказался от предложенного мне наместничества.

— Де Бреголль! Де Бреголль! — раздавались голоса. Я обернулся.

— Мадемуазель де Бреголль, не угодно ли вам подойти сюда.

Я забыл о её браке и всё ещё называл её девическим именем. Тем не менее она подошла.

Увидев её около меня, народ стал кричать ещё громче. Когда толпа несколько успокоилась, я заговорил опять:

— Граждане, ещё одно слово. Я уверен, что сегодняшний день принесёт добрые плоды для вас, для меня и для города. Но ждите терпеливо и не омрачайте вашу победу излишествами. Вы пришли сюда, чтобы воевать! Теперь я призываю вас к миру. Обещайте мне это.

Опять в толпе раздались крики. Обещание было дано.

Я заговорил в третий раз, но уже по-испански. Тут же стояла и моя гвардия, хотя она представляла собой лишь тонкую линию в сравнении с необъятной массой народа, толпившегося за ней.

— Солдаты, благодарю вас. Мы давно знаем друг друга, и вы не раз спасали мне жизнь, и я знаю, что вы делали это по зову сердца.

— Да здравствует дон Хаим де Хорквера, — грянули они. Они привыкли к старому имени, но этого, кажется, никто не заметил.

Затем я отошёл от окна, сел на своё кресло и огляделся кругом. Передо мной были перепуганные лица членов совета, у разрушенной двери — мои гвардейцы с обнажёнными мечами, а сзади них тёмная масса, которая угрожающе то отступала, то наступала, поднимая палки и пики.

— Я ещё не слыхал, какое удовлетворение мне даст совет? — спросил я.

Все молчали и то переглядывались между собой, то смотрели на ван Гульста. Не думаю, чтобы они благодарили его в глубине своего сердца.

Наконец ван Сильт сказал, обращаясь ко мне:

— Не угодно ли будет вам самим указать, какую контрибуцию вы желаете?

— Хорошо, — отвечал я. — Когда покойный император усмирял восстание в Генте, он потребовал и получил известное количество голов членов совета — я забыл, сколько именно. Конечно, Гуда город небольшой, да и я не император, поэтому я довольствуюсь всего несколькими.

— Ваше превосходительство, сжальтесь! — в ужасе закричал бургомистр.

— Сжальтесь! А вы сжалились надо мной? Но позвольте. Прежде чем я буду судить других, мне нужно сначала снять с себя подозрение. Некоторые из находящихся в этой комнате, может быть, ещё сомневаются в моей верности и справедливости, ибо доказательство, представленное бароном ван Гульстом, не исчерпывает дела. Он сказал, что нашёл между моими бумагами моё письмо к королю, когда делал второй обыск. Объясните совету, когда и где вы нашли это письмо, барон ван Гульст?

Он повёл бровями, но иного выхода для него не было, как продолжать лгать или сознаться, что он солгал раньше.

— Теперь я уже не помню того, где я его нашёл, — отвечал он. — У меня под руками была целая связка бумаг и, разбирая их, я и нашёл это письмо.

— Мой ответ не был приложен к письму короля? Он заколебался, но выхода не было.

— Нет! — закричал он. — Но всё равно, где бы я ни нашёл его, оно является достаточным доказательством. Мы не сомневаемся более в вашей невиновности…

— Вы, может быть, и не сомневаетесь, но ваше личное мнение ещё не мнение всего совета. Ведь вчера я заявил, что ответ мой приложен к письму короля, и теперь может показаться, что я солгал перед комиссией. Конечно, документ такого рода не мог быть найденным где-то в связке бумаг, ненужных и выброшенных. И я утверждаю, что вы нашли мой ответ при первом же обыске, когда явились ко мне вместе с господином ван Сильтом и другими, что вы украли его и спрятали к себе в карман, преследуя свои цели, и что таким образом вы обманули совет.

Он густо покраснел, но отступать было поздно.

— Докажите! — крикнул он в отчаянии.

— Хорошо.

Я знаком подозвал Торрихоса к своему креслу.

— Отправляйтесь ко мне. В моём письменном столе или где-нибудь около него вы найдёте письма, запечатанные королевской печатью. Принесите их сюда.

Торрихос поклонился и вышел.

— Мадемуазель де Бреголль, ставшая час тому назад баронессой ван Гульст, не будете ли вы любезны прочесть совету последнюю запись в моём дневнике, помеченную шестнадцатым числом этого месяца? Теперь надо всё вывести на чистую воду.

Она принесла книгу из соседней комнаты. Раскрыв её, она начала читать своим низким, звучным голосом, как явились ко мне искушения и как они исчезли.

Смолкли наконец последние слова. Рука, державшая книгу, медленно опустилась, и две крупные слезы скатились по её щекам.

В зале опять настала полная тишина. Примолкла даже толпа, гудевшая в коридоре. Все стояли молча, как бы очарованные торжественным выражением лица и голоса женщины, говорившей в зале заседания, испуганные её слезами, хотя они и не вполне понимали значения всего, что происходило.

Помолчав немного, я заговорил опять:

— Теперь я докажу вам искренность всего того, что я говорил и писал. Дайте мне письмо короля, — промолвил я, обращаясь к Торрихосу, стоявшему сзади меня и ждавшему приказаний. — Смотрите, на оборотной стороне этого письма остались следы синего сургуча, который в здешней стране не употребляется. Тот же самый сургуч и на конверте моего письма. Очевидно, оба эти письма были припечатаны одно к другому и только потом моё было оторвано от письма короля. Мог ли сделать это я? Нет. Это было сделано рукой постороннего человека, вашей рукой, барон ван Гульст. И я повторяю и утверждаю ещё раз, что вы намеренно обманули совет, дав ему ложные сведения и подстегнув его восстать против принца и штатов.