Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

– Что у татар-то?

– Орда двинулась, – тихо ответил Курицын.

У себя в покоях Иван сел за стол и задумался, вспоминая все, что связано у него с Ордой.

– Федор Василич, – обратился он к своему дьяку, – чаю, злы они на нас, татары-то! На престол яз сел, их не спросясь, даней им не плачу. Токмо бы Юрий успел полки нарядить по-новому, как яз ему указывал… – Иван Васильевич глубоко вздохнул и продолжал: – Токмо бы Господь хошь на годок один отвел от нас руку ордынцев! Ну, да зови беглеца-то.

В покои вошел ражий парень, богатырь видом, светлокудрый, с курчавой бородой, с голубыми глазами. Одет он по-татарски в истертые и грязные с дороги одежды.

Увидав грозные глаза Ивана Васильевича, упал он ниц и, заплакав от радости, заговорил на чистом русском языке:

– Довел Господь быть мне на Руси святой… Довел тобя, государя нашего православного, видеть.

– Встань, – сказал Иван Васильевич и, обращаясь к другим, спросил: – Кто тут из дозорных с Дикого Поля?

– Мы, государь, – ответил высокий старик, – мы вот трое. Мы парня сего к тобе сопроводили. Говорит, что из Орды вести везет, а скажет токмо тобе. Вот мы у него нож да ослоп и коней двух взяли и сюды привезли.

Великий князь острым взглядом посмотрел на беглеца, но тот был радостен и весел.

– Как звать? – резко спросил государь.

– Захар, – быстро ответил парень, – а прозвищем Силован. Потому, государь… дороден я зело…

– Что же мне ты поведаешь?

Силован недоверчиво оглядел Курицына, дозорных и начальника княжой стражи Ефима Ефремовича.

– Говори, – молвил Иван Васильевич, – тут токмо слуги мои верные.

– Государь, – заволновался Захар Силован, – из сабанчей я, из села Карамыш. Еще родителев моих при отце хана Ахмата татары в полон угнали из деревни возле Каширы, мальцом я совсем был. Потом на землю с другими православными, как рабов, посадили. В Карамыше я и возрос…

– Ну а ко мне прибыл зачем?

– От православных своих к тобе с вестью. Собрали поганые войско великое. Созвал хан всех эмиров своих. Старики наши вызнали, совет в Сарае был – на тобя идут поганые. Сам хан идет со всеми эмирами города наши грабить, полон брать. Снарядили меня старики тобя о сем упредить, дабы готов ты был Русь святую оборонить. Чаю, идут уж татары.

– Когда вышли?

– Мыслю, государь, я на седьмицу ране их пригнал. Верно, уже они у края Дикого Поля.

Иван Васильевич вдруг нахмурил брови, и страшные глаза его вонзились в лицо Силована. Тот смутился и оробел.

– А ежели изолгал ты? – тихо спросил государь.

– Грех, государь, сие мыслить! – горестно воскликнул он и, обратясь к иконам, крестясь истово, продолжал с волнением: – Клянусь тобе Христом Богом, истинно все так, истинно так.

Потом, опять обратясь к великому князю, рассказал, как было в моленной, как все за Русь там молились и плакали, как старец вызвал охотника упредить государя московского, как коней ночью у эмира своего они украли, как скакал он день и ночь до первых дозоров.

Ласково усмехнулся Иван Васильевич.

– Верю тобе, Захар, – сказал он и, обернувшись к начальнику стражи своей, добавил: – Позови, Ефим Ефремыч, брата моего Юрья, скажи, в поход немедля выступать надо против поганых на Оку и слать мне вестников. Созовет пусть воевод нужных и придет сюды с ними. Да Касиму вестника, Касиму-царевичу.

В этот миг, постучав в дверь, поспешно вошел в покой государя дворецкий и ввел за собой вестника, молодого татарского конника.

– От царевича Касима, государь, весть тобе, – сказал дворецкий.

– Живи сто лет, государь, – заговорил татарин по-русски, земно кланяясь. – Царевич тобе повестует: «Пришел хан Ахмат из Большой Орды с силой великой к Дону, идя на Москву. Тут же вот напал на Ахмата с войском своим могучий воин Хаджи-Гирей, хан крымский. Второй день у них сеча идет великая. Мною же вестник Хаджи-Гирею послан, что-де в тылу Ахмата стою, что, ежели Ахмат одолевать почнет, в тыл ему ударю. Извести, мя, государь, борзо, право ли мною для пользы твоей содеяно…»

Просиял Иван Васильевич и, радостно перекрестясь, молвил весело:

– Услышал Господь мольбу мою – отвел от Руси грозу татарскую. – Обратясь к вестнику, добавил: – Скажи царевичу Касиму слово мое: «Спаси тобя Бог за верную службу, разумение твое право и содеяно все так, как бы и яз сам содеял. Шлю селям свой тобе».

– Внимание и повиновение, великий государь, – сказал, кланяясь земно, татарин и, поняв, что разговор кончен, стал пятиться к выходу.

– Данила Костянтиныч, – молвил дворецкому великий князь, – накорми вестника и напои его, пусть отдохнет и борзо гонит к царевичу. – Пройдясь несколько раз вдоль покоя своего, Иван Васильевич с улыбкой остановился против Силована и спросил: – А кто твои отец и мать?

– Холопы были боярина Собакина. Отца, как я сказывал, татары в полон угнали и меня.

– За побег твой из полона и за раденье твое государю жалую тя и родителей твоих вольной волей. Сымаю с вас холопство.

Несмотря на добрые вести с Дикого Поля от царевича Касима, великий князь не отменил совета своего с Юрием и воеводами.

По зову князя Юрия Васильевича собрались в покоях великого князя воеводы: из князей Ряполовских – Семен, прозвищем Хрипун; из князей Патрикеевых – тезка государя, Иван Юрьевич, брат ему двоюродный; князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский; боярин Беззубцев, Константин Александрович; Федор Васильевич Басёнок, Иван Димитриевич Руно и другие из детей боярских, что в Москве в то время случились.

Первым говорил брат государя, князь Юрий Васильевич.

Поведал он подробно, какие перемены в полках учинены. У каждого полка ныне свой воевода, из самых верных и хитрых в ратном деле людей государева двора. Если же при войске сам государь, то он при сторожевом полку, где только отборные воины. На поле же: передовому полку – разведка и первый удар; прочим трем полкам – обходы врага и самый бой; последний удар по врагу от сторожевого полка. Гнать же бегущих всей коннице.

Говорил князь Юрий и о том, какие и как грады усилить, согласно воле государевой, и огненной стрельбой и заставами, и как по Оке весь путь оградить на Москву с Дикого Поля, как все строить, дабы обходы вражьих полков легче делать или держать их на месте, когда и где надобно.

– Государь, – говорил князь Юрий, – яз с воеводами по твоему указанию все исчислил и все нарядил. Токмо надобно пищали, зелье и ядры на места доставить в довольном числе. Да тобе самому глазами своими все узрить, дабы огрешки где не вышло.

Когда начались подробные разговоры о числе воинов, о времени передвижений больших и малых полков, пеших и конных, дворецкий прервал совещание, введя двух вестников от Касима-царевича.

– Живи сто лет, великий государь! – воскликнули татары, простираясь ниц.

– Встаньте и сказывайте, – молвил Иван Васильевич.

– Царевич Касим повестует, – начал вестник постарше. – «Челом бью тобе, государь, и целую руку твою, живи, мой повелитель, множество лет. Аллах помог Хаджи-Гирею крымскому. Гонит он Ахмата к Сараю. Мыслю, войны сей на год хватит. Селям государю от слуги его…»

Вести эти вызвали общее ликование, и радостный гул молитвенных восклицаний и громких разговоров наполнил покои великого князя.

Иван Васильевич, подозвав дворецкого, приказал угостить вестников, которым сказал:

– Повестуйте царевичу: «Мой селям тобе и всем твоим храбрым воинам, верной страже моей».

Когда вестники вышли, раздались голоса:

– Ныне нам спешить некуда. Отвел Господь татар от нас…

Иван Васильевич поморщился.

– Неразумны речи сии, – сказал он, – ибо береженого и Бог бережет. Ныне же, пока татары грызутся, наипаче спешить надобно.

Странное молчание, наставшее после этих слов, удивило государя, и, обведя всех глазами, он спросил глухо:

– Что смущает вас?

– Государь, – начал неуверенно Хрипун-Ряполовский, – в народе да и в полках паки смущение. Да и попы некии о сем бают…

– О чем? – сурово спросил Иван Васильевич. – Опять басни старцев и стариц о конце мира?

– Истекает седьмая тысяча от сотворения мира, государь. О сем из книг грецких читано попами, – продолжал смелее Семен Хрипун, – а от греков мы ведь и веру Христову приняли.

Все замолчали, подавленные неоспоримостью ссылки на вероучителей, но Иван Васильевич только досадливо усмехнулся.

– Не подобает нам чужеземным разумом жить, – молвил он строго. – Ежели грекам во всем безоглядно верить, то и ересь их папистскую принять мы должны, как еретик Исидор. Церковь же наша, со владыкой Ионой во главе, не токмо ересь сию осудила, но и от патриархов грецких отошла, а Господь сокрушил грецкую державу.

– Истинно так, государь! – радостно воскликнул Курицын. – Разумно ты, государь, суеверие сие рассудил и отверг.