Имаджика: Пятый Доминион - Клайв Баркер

— Идем в твой Кеспарат и отправляем поисковый отряд за стариками Хуззах. Потом поднимемся, — он кивнул в направлении дворца, — и посмотрим поближе на Кезуар. У меня есть к ней несколько вопросов. Кем бы она ни была.

3

После того как троица вновь пустилась в путь, свежий морской бриз сменился жаркой атакой пустыни. Местные жители были хорошо готовы к подобным каверзам погоды, и при первом же намеке на смену ветра почти механические и, следовательно, комические приготовления стали разворачиваться по всему городу. С подоконников убирали сохнущее белье и горшки с цветами; рагемаи и кошки покинули насиженные места под солнцем; навесы и тенты были скатаны, а окна закрыты жалюзи. За пару минут улица опустела.

— Мне приходилось попадать в эти проклятые бури, — сказал Пай. — По-моему, нам лучше где-нибудь укрыться.

Миляга сказал, чтоб он не волновался, и, посадив Хуззах на плечи, ускорил шаг. Они уточнили дорогу за несколько минут до того, как переменился ветер; торговец, снабдивший их необходимой информацией, оказался знатоком города. Его инструкции были просто великолепны, хотя об условиях ходьбы этого сказать было нельзя. Ветер пах, как кишечные газы, и нес с собой ослепляющий груз песка и ошеломляющую жару. Но во всяком случае улицы были свободны. Существа, встречавшиеся им по дороге, были либо преступниками, либо сумасшедшими, либо бездомными. Сами они подходили под все три категории. Они достигли Виатикума без приключений, а оттуда мистиф и сам помнил дорогу. Примерно через два часа или чуть больше после того, как они покинули поле битвы у гавани, они достигли эвретемекского Кеспарата. Буря стала выказывать признаки усталости, как, впрочем, и сами путешественники, но голос Пая звучал твердо и ясно:

— Вот здесь. Это место, где я появился на свет.

Кеспарат был обнесен стеной, но ворота были открыты и качались на ветру.

— Веди нас, — сказал Миляга, опуская Хуззах на землю.

Мистиф настежь распахнул ворота и повел их. Улица, по которой они отправились, поднималась по направлению к дворцу, как многие улицы в Изорддеррексе, но дома, стоявшие на ней, сильно отличались от остальных зданий города. Они стояли отдельно друг от друга, высокие, с гладкими стенами и единственным окном, огромным — от дверей до нависающего ската четырехгранной крыши, которая придавала рядом стоящим домам вид окаменелого леса. А напротив домов вдоль улицы росли настоящие деревья, которые еще покачивались под умирающими порывами бури, словно водоросли в волнах прилива. Ветви их были такими гибкими, а маленькие белые цветочки такими жесткими, что буря не причинила им никакого вреда.

Только заметив трепетное выражение на лице Пая, Миляга понял, какую тяжкую ношу чувств нес мистиф, ступив на родную землю после стольких лет отсутствия. Ему самому никогда не приходилось испытывать тяжесть этой ноши. У него не было никаких лелеемых воспоминаний о детских ритуалах, о рождественских праздниках и нежных колыбельных. Его представления о том, что чувствует Пай, поневоле были лишь теоретической конструкцией, которая — он был уверен в этом — была абсолютно несопоставима с реальным переживанием.

— Дом моих родителей, — сказал Пай, — находился между чианкули, — он указал направо, где последние песчаные порывы еще закрывали даль, — и богадельней. — Он указал на белое здание слева.

— Значит, где-то близко, — сказал Миляга.

— Пожалуй, да, — сказал он, явно огорченный шуткой, которую сыграла с ним память.

— Может, спросим у кого-нибудь? — предложила Хуззах.

Пай немедленно отреагировал на это предложение: двинулся к ближайшему дому и постучал в дверь. Ответа не последовало. Тогда он подошел к следующей двери и попробовал снова. И этот дом оказался пустым. Чувствуя, что Паю становится не по себе, Миляга взял Хуззах за руку и вместе с ней поднялся с мистифом на третье крыльцо. Здесь их ждал все тот же ответ: молчание стало даже еще более ощутимым, так как ветер почти стих.

— Здесь никого нет, — сказал Пай, говоря это (Миляга понял) не только о трех пустующих домах, а обо всем погруженном в молчание Кеспарате. Буря истощила почти все свои силы. Люди уже должны были бы появиться, чтобы смести песок со ступенек и убедиться в том, что их крыши целы. Но никого не было. Изящные, аккуратные улицы были пусты от начала и до конца.

— Может быть, всё собрались где-нибудь в одном месте, — предположил Миляга. — Здесь есть какое-нибудь место для общих собраний? Церковь или местный совет?

— Чианкули — самое ближайшее, — сказал Пай, указывая в сторону квартала желтых куполов, возвышающихся среди деревьев, по форме напоминающих кипарисы, но цвета берлинской лазури. Птицы взлетали с них в проясняющееся небо, и их тени на улицах внизу были единственным проявлением движения во всей округе.

— А что происходит в чианкули? — спросил Миляга, когда они направились туда.

— Ах! В дни моей молодости, — сказал Пай, имитируя легкость тона, — в дни моей молодости там мы устраивали цирк.

— Я не знал, что ты из цирковой семьи.

— Это не было похоже ни на один цирк в Пятом Доминионе, — ответил Пай. — Это был способ воскресить в памяти Доминион, из которого мы некогда были изгнаны.

— Не было клоунов и пони? — сказал Миляга слегка разочарованно.

— Не было ни клоунов, ни пони, — ответил Пай и больше на эту тему говорить не пожелал.

Теперь, когда они приблизились к чианкули, размеры сооружения и окружающих его деревьев стали очевидны. От земли до верхушки самого высокого купола целых пять этажей. Птицы, совершившие круг почета над Кеспаратом, теперь снова усаживались на деревья, болтая, словно птицы минах, научившиеся говорить по-японски. Внимание Миляги, ненадолго привлеченное к этому, снова вернулось на землю, когда он услышал, как Пай сказал:

— Они не все умерли.

Между деревьями цвета берлинской лазури появились четверо сородичей мистифа. Это были чернокожие люди в балахонах из некрашеной ткани, похожие на пустынных кочевников. Часть складок своих одеяний они зажимали в зубах, прикрывая нижнюю половину лица. Ни в их походке, ни в одежде не было ни одной детали, которая позволила бы угадать их пол. Но цель их была очевидна. Они явно собирались прогнать непрошеных гостей и для этой цели несли тонкие серебристые прутья, каждый около трех футов длиной.

— Ни под каким видом не двигайся и даже не говори, — сказал мистиф Миляге, когда квартет приблизился.

— Почему?

— Это не почетная депутация.

— А что же это тогда?

— Взвод палачей.