Ответный удар - Гарри Тертлдав

— Позвольте представить вам Эрика Блэра. Он продюсер передач индийского отдела. Эрик зачитает обращение после нас. Русси протянул ему руку и попросил:

— Скажите, что я рад с ним познакомиться. Блэр пожал Мойше руку, а затем снова заговорил по-английски, Джакоби перевел:

— Эрик говорит, что очень рад встрече с вами; вам удалось спастись от двух тираний и честно рассказать нам о том, что они собой представляют. — А потом Джакоби добавил: — Блэр отличный парень и ненавидит тиранов — ему все равно, какого они цвета. Он сражался против фашистов в Испании — его там чудом не убили — но возмущался тем, что вытворяли коммунисты, находившиеся по другую сторону баррикад. Эрик честный человек.

— Нам очень нужны честные люди. И чем больше, тем лучше.

Джакоби перевел Блэру его слова. Англичанин улыбнулся, и вдруг, не успев ответить, резко закашлялся. Мойше множество раз слышал такой влажный кашель в Варшаве. «Туберкулез», — поставил диагноз студент-медик, который всегда оставался начеку. Блэр справился с кашлем и извиняющимся голосом обратился к Джакоби.

— Он рад, что это произошло здесь, а не в студии во время записи, — перевел Джакоби.

Мойше кивнул, он всегда восхищался профессионализмом и трудолюбием других людей. Ты должен отдавать своей работе все силы — ровно столько, сколько можешь. А если упадешь, остается надеяться на то, что тебя заменят другие.

Блэр вытащил свое обращение из кармана пиджака и вошел в студию.

— Увидимся позже, Мойше, — сказал Джакоби. — Боюсь, мне придется заполнить целую гору разных форм. Может быть, стоит выставить стопки бумаг вместо аэростатов заграждения. Думаю, они гораздо эффективнее остановят ящеров.

Он быстрым шагом направился в свой кабинет на одном из верхних этажей, а Мойше вышел на улицу. Он решил, что не пойдет домой прямо сейчас, а прогуляется по Оксфорд-Стрит до Гайд-парка. Люди — главным образом женщины, чаще всего с маленькими детьми — входили и выходили из универмага «Селфриджез». Пару раз Мойше довелось побывать в таком огромном магазине. Даже несмотря на военное время, здесь продавалось больше товаров, чем осталось во всей Польше. Наверное, британцы не знают, как им повезло.

Огромная мраморная арка, установленная в том месте, где сходятся Оксфорд-Стрит, Парк-Лейн и Бейсуотер-Роуд, вела в северо-восточный угол Гайд-парка. На противоположной стороне Парк-Лейн находился «Уголок оратора», где мужчины и женщины забирались на ящики, стулья, или все, что попадалось под руку, и обращались с речами к любому, кто пожелает их выслушать. Русси попытался представить себе такое место в Варшаве — при поляках, нацистах, или ящерах. Но перед глазами вставали лишь картины публичных казней, которые непременно последовали бы за несанкционированным публичным выступлением. Может быть, Англия все-таки заслужила свое счастье.

Всего несколько человек слушали — или задавали вопросы — ораторам. В парке было совсем немного народа — в основном, люди занимались своими огородами. В Лондоне на каждом, даже самом крошечном клочке земли выращивали картофель, пшеницу, кукурузу, свеклу, бобы и капусту. Немецкие подводные лодки окружили Британию кольцом блокады. Появление ящеров не принесло облегчения. Они, конечно, не столь безжалостно обращались с кораблями, но сейчас наступили такие времена, что Америке и остальному миру стало практически нечего посылать своим британским друзьям.

Остров трудился изо всех сил, чтобы прокормить себя. Возможно, британцы обречены на поражение, в особенности, если они намерены продолжать производить военную технику и боеприпасы. Но если они и знали, что проиграли, то никак этого не показывали.

По всему парку были вырыты длинные траншеи, где-то открытые, кое-где крытые проржавевшим железом. Как и Варшава, Лондон научился ценить бомбоубежища, пусть и самые ненадежные. Несколько дней назад, когда завыли сирены, Мойше и сам воспользовался одним из них. В нескольких футах от него на земле устроилась пожилая женщина, которая, завидев его, вежливо кивнула, словно они встретились за чашкой чая. Они просидели бок о бок, пока не прозвучал сигнал отбоя тревоги, затем отряхнули одежду и отправились дальше по своим делам.

Мойше вернулся на Оксфорд-Стрит. Он изучал город очень осторожно. Пару раз он здорово заблудился, когда отходил от знакомых улиц всего на несколько кварталов. Кроме того, Мойше все время смотрел не в ту сторону, постоянно забывая о том, что машины двигаются по левой, а не по правой стороне улицы. Если бы на дорогах было больше транспорта, его наверняка давно бы кто-нибудь сбил.

Он повернул направо, на улицу Риджент-Стрит, затем налево, на Бик. Несколько мужчин входили в ресторан. «Барселона» прочитал Мойше на вывеске. Среди них он заметил высокого худого Эрика Блэра. По-видимому, он закончил свою запись на радио и отправился на ленч.

По улице Бик Русси дошел до Лексингтона, а дальше выбрался на Бродуик-Стрит, где находился его дом. В Сохо, в основном, жили иностранцы: испанцы, индусы, китайцы, греки — а теперь поселилась семья из еврейского гетто

Он вставил ключ в замок и открыл дверь. Его тут же окутал восхитительный аромат готовящегося супа; электрообогреватель сохранял в квартире тепло. Мойше скинул пиджак. То, что им больше не приходилось спать в одежде под горой одеял, стало еще одной радостью, которую они познали, приехав в Англию.

Ривка вышла из кухни, чтобы с ним поздороваться. Она надела белую блузку и голубую юбку в складку, едва прикрывавшую колени. Мойше считал это возмутительно неприличным. Но все платья и юбки, которые дали его жене, когда они сюда прибыли, оказались одной длины.

— Ты похожа на англичанку, — сказал он ей. Ривка нахмурилась, раздумывая над его словами, потом покачала головой.

— Я одеваюсь, как англичанка, — заявила она, четко выстраивая умозаключения, совсем как студент, разбирающий особенно сложное положение талмуда. — Они еще более белокожие, чем полячки, да и волосы у них светлее. Так мне, по крайней мере, кажется.

— Ну, может быть, — не стал спорить Мойше. — А еще они кажутся такими крупными. — Он попытался представить себе, насколько правильно его восприятие англичан. Вполне возможно, что он так сказал потому, что в течение многих лет смотрел на людей, которые медленно — а порой и не очень — умирали от голода. — Как вкусно пахнет суп.

В его собственном сознании еда стала играть гораздо более существенную роль, чем до войны.

— Даже на карточки здесь столько всего можно купить! — ответила ему Ривка.

Шкафы в кухне уже ломились от разнообразных банок и пакетов, мешков с мукой, картофеля. Теперь и Ривка не принимала продукты как должное.

— Где Ревен? — спросил Мойше.

— В холле, играет с близнецами Стефанопопулосов. — Ривка поморщилась. — Они не знают ни одного общего слова, но им нравится орать и швырять друг в друга разными предметами — так что они прекрасно поладили.

— Наверное, это хорошо.

Впрочем, у Мойше все-таки имелись определенные сомнения. В Польше нацисты — да и сами поляки — слишком часто повторяли, что евреи во всем от них отличаются. Здесь никому до этого не было никакого дела. В некотором смысле его пугало и такое положение вещей.

Словно стараясь развеять его тревоги, о которых он даже не пытался говорить вслух, Ривка сказала:

— Мать Дэвида позвонила сегодня утром, когда ты был в студии. Мы прекрасно поговорили.

— Хорошо, — ответил он.

Работающие телефоны — к этому тоже приходилось снова привыкать.

— Они пригласили нас завтра на ужин, — сказала Ривка. — Можем поехать на метро, она мне объяснила, как их найти.

Ее голос звучал взволнованно. Словно она собиралась на сафари. Неожиданно Мойше подумал, что жена адаптируется к новому городу и новой стране гораздо быстрее, чем он сам.

Теэрц чувствовал радостное возбуждение, когда майор Окамото вел его в лабораторию. Он знал, что его состояние является следствием того, что ниппонцы приправили имбирем его рис с сырой рыбой — чудесный привкус все еще приятно жег язык — но ему было все равно. Неважно, отчего рождается сказочное ощущение, важно, что оно возникает. Пока не выветрится действие приправы, он будет чувствовать себя полноценным самцом Расы, пилотом смертоносного воздушного корабля, а не пленником, почти таким же презренным, как ведро для нечистот, стоящее в углу камеры.

Из-за угла появился Йошо Нишина. Теэрц склонился в вежливом японском приветствии; несмотря на легкое радостное состояние после приема имбиря, он сохранил достаточно здравого смысла, чтобы не забывать, где находится.

— Konichiwa, недосягаемый господин, — проговорил он, смешивая свой и ниппонский языки.

— И тебе добрый день, Теэрц, — ответил глава ниппонской научно-исследовательской лаборатории, в которой занимались ядерным оружием. — Сегодня у нас есть для тебя кое-что новенькое.