Анка - Василий Дюбин

— Я механик, — сказал Тюленев, — и меня это интересует.

— Вот оно что!.. Так что же вы дремлете, эмересовцы, приглашайте Василия Васильевича к себе на работу, — подсказал Жуков. — Предложите ему хорошие условия и — по рукам.

— За условиями дило не станет…

— Было бы согласие Василия Васильевича, а условия мы создадим ему хорошие, — поддержал директора Орлов.

— Ну как? — обратился Жуков к Тюленеву. — Согласились бы перейти на работу в нашу МРС? Или будете скучать по курским соловьям?

Тюленев замялся, развел руками:

— Это так неожиданно. Не знаю, право, что сказать… Но, откровенно говоря… Мне здесь нравится.

— А ближе познакомитесь со здешними людьми, вам еще больше понравится, — заверил Жуков.

— Однако ничего определенного я сказать не могу. У меня жена, теща, и все житейские вопросы мы решаем на семейном совете.

— Прекрасно, — сказал Орлов. — А вот и ваша жена.

К ним подходили Таня и Соня.

— Василечек… — возбужденно заговорила Соня. — Правда, здесь хорошо? Ты посмотри, какое море! Какой простор!

— Нравится? — спросил Жуков.

— Очень! — с жаром выпалила Соня.

— И вашему мужу нравится.

— Наши вкусы не расходятся. Иначе и не поженились бы.

— Это хорошо.

Таня познакомила Соню с Жуковым и Кавуном и сказала:

— Соне так понравилось у нас, что она согласна остаться здесь навсегда.

— Чудесно! — улыбнулся Жуков. — Значит, большинством голосов семейного совета вопрос решен положительно. Не так ли, Василий Васильевич?

Тюленев смущенно повел плечами.

— Какой вопрос? — спросила Соня, бросая взгляд то на мужа, то на Жукова.

— Мы предлагаем вашему мужу перейти к нам на работу. Условиями он будет доволен.

— Василечек, — кинулась к нему Соня, — и ты еще колеблешься?

— Ты хотела бы этого?

— Да.

— А как мама?

— Она перенесла столько потрясений в Курске, что будет рада уехать из этого города. Да еще куда? К морю!

Тюленев ласково посмотрел на жену и сказал решительно:

— Что же, Сонюшка, я согласен.

Все были довольны решением Тюленева. Сашка подошел к нему, сдвинул на затылок бескозырку и радостно заулыбался:

— Руку, братишка!..

Накануне первомайских праздников Тюленевы выехали в Курск. За ту неделю, что они гостили на Косе, Тюленев два раза выходил с Сашкой на «Медузе» в море, доставляя к месту лова и обратно к берегу рыбаков и баркасы. Кавун предложил ему должность заведующего мастерскими и попросил поработать на «Медузе» до прибытия флотилии сейнеров. Тюленев согласился.

В Курске Тюленевы пробыли десять дней. Пока Василий Васильевич оформлял свое увольнение с завода, Соня и мать упаковали домашние вещи и сдали в багаж. Домик свой, как советовала им Таня, они не продали, а поселили в нем родственников.

За эти десять дней Таня и Виталий организовали мужчин и женщин и привели Танину хату, пустовавшую пять лет, в надлежащий вид. Навесили новые двери, вставили стекла, починили крышу, отштукатурили внутри и снаружи стены, побелили их. Хата стала неузнаваемой: помолодевшей, чистой и опрятной.

Когда Тюленевы приехали на Косу и Сонина мать вошла в хату, она огляделась и облегченно вздохнула:

— Хорошо… И вид на море? — посмотрела она в окно.

— У нас из каждой хаты видно море, — сказала Таня.

— Хорошо, — повторила она.

— Ну, — обняла Соня мать, — я рада за тебя, мама.

— А я за вас, дети мои. Дай бог вам счастья и на новом месте.

— От бога счастья не дождешься, мама.

— Это я по старой привычке.

— Располагайтесь как дома, — сказала Таня.

— А ты не забывай приходить в гости в свою хату.

— Нет, Сонечка, не забуду, — засмеялась Таня и ушла.

На другой день возле Дома культуры собрался народ. Провожали Сашку, Проньку и их товарищей в Южнобугск. Прощаясь с Тюленевым, Сашка сказал:

— Пиши мне, Василь Василич, как будет чувствовать себя в мое отсутствие «Медуза». Старенькая она, так ты жалей ее.

— Все будет в порядке, — улыбнулся Тюленев.

Пронька стоял в сторонке с Килей Охрименко и нашептывал ей:

— Дубов и Жуков обещали помочь тебе. Сдашь за седьмой класс экзамены и паруси в город. Курсы краткосрочные. Вот и попадешь ко мне на сейнер радисткой. Поняла?

— Поняла, Прокопий Михайлович.

— Да называй ты меня просто по имени.

— С непривычки как-то не получается у меня… Потом, когда привыкну…

Их окликнули. Все уже сидели в кузове. Пронька встряхнул руку смутившейся Кили и побежал к машине. В последнюю минуту пришла Ирина и передала Сашке небольшую картонную коробку.

— Здесь порошки, таблетки, йод, бинты… В общем, все необходимое для дорожной аптечки. Пригодится.

— Спасибо, Ирина Петровна, за ваши заботы, — Сашка снял с головы бескозырку, прижал ее к груди и отвесил поклон. — Будем надеяться, что здесь, — постучал он пальцами по коробке, — в случае надобности мы обнаружим и пилюли?

— А какие бы ты хотел пилюли?

— Для присушки обаятельных девушек.

— Смотри, злой морячок, как бы ты сам в Южнобугске не присох к какой-нибудь девушке, — засмеялась Ирина.

Машина тронулась рывком. Сашка хотел еще что-то сказать, но потерял равновесие и под общий смех провожавших завалился в кузов.

Прибывших с Азовья рыбаков разместили в двух номерах гостиницы по восемь человек в каждом. Распорядок дня был установлен следующий: с семи до десяти утра они находились в распоряжении Семена Семеновича на верфи, где покоились на стапелях рождавшиеся под умелыми руками судостроителей сейнеры; в десять шли на завод и ежедневно по три часа изучали двигатель под руководством опытного механика; с тринадцати до пятнадцати часов — обеденный перерыв; с пятнадцати до девятнадцати азовчане занимались на курсах радистов. Вечерами они садились за стол, раскрывали общие тетради, просматривали сделанные за день записи, закрепляя в памяти все то, что видели и слышали на верфи, на заводе и на курсах радистов.

День был полностью загружен. Однако бронзокосцы и их соседи из Светличного и Мартыновки не жаловались на усталость. Их интересовало решительно все.

Пронька как-то заметил другу:

— А что, Сашок, не пригодились бы тебе те самые пилюли, которые ты желал обнаружить в аптечке, подаренной нам в дорогу Ириной Петровной?

— Безусловно, — согласился Сашка, набивая табаком трубку. — Вот она, присуха, — шлепнул он ладонью по общей тетради, лежавшей перед ним на столе. — Такая присуха, что никакими силами не отдерешь себя от нее.

По воскресным дням Сашка, Пронька и их товарищи два раза ходили на реку купаться — после завтрака и после обеда. Однажды на пляже мимо них прошли девушка и мужчина с черной пушистой бородой. Это были Олеся и Николай. Олеся пристально посмотрела на азовчан, а Николай отвернулся.

— Видал? — толкнул Пронька в бок Сашку. — Девушка высшего класса, а с каким-то бородачом вожжается. Ты посмотри, Сашок, какая у нее изящная фигурка… Талия осы… А ножки-то, ножки! Словно точеные…

— Вижу рыжую голову, — безразлично проговорил Сашка, а сам не отрывал напряженного взгляда от гибкого стана Олеси.

— Рыжая? Да у нее золотистые волосы. Это же редкость! Правда, товарищи? — обратился он к землякам.

— Красавица! — убежденно воскликнул кто-то из рыбаков.

— Слыхал? — не унимался Пронька.

— Слыхал, — приподнялся на локтях Сашка и нацелился прищуренным взглядом на Проньку. — А ты что же это, Прокопий Михайлович, вскружил Киле голову, надо полагать, клялся ей в верности, а теперь на других глазками постреливаешь?

— Ах ты клеветник эдакий, — укоризненно покачал головой Пронька. — Неблагодарный. Я о тебе пекусь. И очень сочувствую твоему горю.

— Какому?

— Да что Ирина Петровна не снабдила тебя теми пилюлями для присушки.

— Пускай дураки ими пользуются, — засмеялся Сашка, — а я и без них покорю любую девушку.

— Чем?

— Не видишь? — и уставился на Проньку пронизывающими глазами. — Своим неотразимым взглядом!

Пронька покатился со смеху и свалился в воду. А Сашка не переставал вести наблюдение за Олесей и Николаем. Они разделись поодаль и вошли по колени в реку. Николай был в черных трусах, Олеся в зеленом купальном костюме. Голова ее была обтянута голубой резиновой шапочкой. Олеся с места нырнула, и через минуту ее голубая шапочка показалась метрах в десяти от берега. Николай тоже нырнул, но продержался под водой несколько секунд. Он кружился на месте, шлепал ладоними по воде и звучно отфыркивался. Олеся достигла середины реки, крикнула:

— Ко-о-ля-а-а! Догоня-а-ай! — и поплыла против течения.

Николай поплыл, но вскоре повернул обратно, вышел на берег и упал на песок.