Христос спускается с нами в тюремный ад - Рихард Вурмбрандт

В ней я пролежал тридцать месяцев. За это время там умирали косяками, и их место занимали другие. Но вот что важно и достойно внимания: никто из них не умер атеистом. Фашисты, коммунисты, святые, убийцы, воры, священники, богатые помещики и самые бедные из всех нищих были битком набиты в маленькой камере. Но ни один из них не умер, ни примирившись прежде с Богом, затем с людьми.

Многие поступали в комнату номер 4 будучи убежденными в том, что Бога нет. Но я видел, как неверие их рушилось перед лицом смерти. Когда кошка бежит через мост, это еще не означает, что мост обладает выносливостью. Но если по нему может проехать поезд, значит мост исполнил свое назначение. Если человек называет себя атеистом, когда сидит со своей женой за чашкой кофе с пирожными, это еще не означает, что он и в самом деле атеист. Истинное убеждение должно выдержать серьезное испытание. Атеизм же не в состоянии этого сделать.

Убийца евреев обращается в веру

Старый Филипеску любил Шекспира и часто пересказывал некоторые из его произведений. Рассказывал он нам также о своей жизни. Уже пятьдесят лет как он стал революционером. Один из его арестов произошел в 1907 году, его обвиняли в политической агитации. В 1948 году его забрала коммунистическая тайная полиция. "Я пострадал за социализм еще до того, как вы родились", сказал он людям, арестовавшим его. "Если это так, - ответили они, - вы бы примкнули к коммунистам и должны были с нами разделить плоды победы". "Я сказал этим молокососам: социализм - это живой организм с двумя руками: социал-демократией и революционным коммунизмом. Если отрезать одну из них, то социализм будет изуродован. Они только посмеялись над этим".

Филипеску был приговорен к двадцати годам. Охранник сказал ему: "Вы умрете в тюрьме". На это он возразил: "Меня ведь не приговорили к смерти, почему вы тогда хотите меня убить?"

Он рассказывал, что свою карьеру начал сапожником. Занимаясь самоподготовкой, он получил широкое общее образование. Филипеску разделял учение Карла Маркса о религии: церковь была заодно с угнетателями. Богатые поддерживали духовенство потому, что священники внушали бедным, что они получат свою плату только на небесах.

Между тем, никто не знает глубин своего собственного сердца. Многие считали себя христианами, не будучи в действительности таковыми; некоторые же думали, что были атеистами и вовсе не являлись ими. Филипеску отрицал существование Бога. Но то, что он отрицал, в действительности и не имело отношения к вечному бытию, к реальности любви и справедливости, а было лишь его собственными примитивными представлениями. Я сказал ему об этом.

"Я верю в Иисуса Христа и люблю Его как величайшего из всех людей, сказал он. - Но я не могу представить Его Богом".

Состояние его здоровья постоянно ухудшалось. В течение следующих двух недель у него было много горловых кровотечений. Затем наступил конец. Я слышал последние слова: "Я люблю Иисуса". На той же недели умерли многие, и его бросили голым в общую могилу, выкопанную заключенными.

Генерал Тобеску, бывший начальник жандармерии, подал голос из другого угла, когда услышал об этом: "Это - судьба, которую уготовили сами себе западные социалисты, когда они стали заодно с коммунистами". Мой сосед, аббат Тисманского монастыря Иску, перекрестился. "Все-таки мы должны быть благодарны, что он в конце обрел Бога", - сказал он. Вахмистр Букур на другом конце палаты был с этим не согласен: "Это - не верно. Он же нам сказал, что не мог представить себе Христа Богом".

Я сказал: "Филипеску узнает теперь в другом мире правду, потому что он любил Христа, Который никого не отталкивает. Разбойник, обратившийся на Голгофе, тоже говорил об Иисусе, как о человеке, и Иисус обещал ему рай. Я верю в Божественность Иисуса, но я также верю, что он любит и тех, кто этого не понимает".

Букур не любил никого, он был просто влюблен в свое собственное представление о государстве. Сам он играл в нем роль вице-короля какой-то деревни, где до своего ареста вершил суд по своему усмотрению. Особенно любил он рассказывать кому-нибудь, как будучи жандармом, бил воров и попрошаек и даже своих собственных мужиков, если они отваживались возражать. Особой специальностью его было битье евреев. "После этого у них даже не оставалось рубцов, - рассказывал он с гордостью, - для этого нужно было только перед этим положить им на спину мешок с рыхлым песком. Только боль такая же скверная, но они не могут жаловаться. Нет следов!"

Букур не мог понять, почему его сняли при новом режиме. Когда однажды вечером доктор Алдеа осматривал его, он вспылил: "Почему вы собственно держите меня здесь? Я же не так болен! Не так, как все остальные здесь".

Алдеа посмотрел на термометр и покачал головой. "Нет, - сказал он, - вы уже давно чувствуете себя хуже других. Вы должны прекратить дискутировать и подумать о своей душе".

Букур рассвирепел: "Кто вы такой, чтобы так думать?" - закричал он врачу вслед.

"Я предлагаю, что в Алдеа есть еврейская кровь", - сказал он потом. Это было самое худшее, что Букур мог подумать о человеке.

Букур охотно спорил с Моисеску, маленьким евреем среднего возраста, кровать которого стояла рядом с ним.

"Железная Гвардия уже знала, как поступать с такими людьми как вы", сказал он.

"Знаете ли, - спросил нежно Моисеску, - что я был арестован как член Железной Гвардии". По палате прокатилась волна смеха.

"Это верно, - настаивал он. - После падения Железной Гвардии, страшным преступлением считалось иметь зеленую рубашку, так как она была частью униформы. Мы - евреи потеряли так много во время их государства, что я подумал, вот хороший случай: я скуплю все зеленые рубашки, которые были залежавшимся товаром, перекрашу их в синий цвет и снова продам. Когда полиция делала у меня обыск, мой дом был битком набит зелеными рубашками со всего Бухареста. К моим объяснениям они отнеслись с недоверием и изобличили меня как одного из членов Железной Гвардии. Таким образом, еврея посадили в тюрьму как приятеля нацистов".

Хотя Букур громко объяснял, что был убежденным христианином, его жизнь была сплошным разладом с Богом. Он ходил в церковь, но не находил там помощи. Священники в его церкви были не провозвестниками, а церемониемейстерами. Он не мог понять, почему должен так много страдать, а теперь, будучи при смерти, все еще не понимал, что означает истинная вера.

Я сказал ему: "Сейчас вы думаете, что ваше положение безнадежно. Однако, ночь темнее всего бывает незадолго перед восходом солнца. Христиане верят, что наступит утро. Веру можно выразить с помощью слов "несмотря на то, что" и "все-таки". В книге Иова сказано: "Несмотря на то, что Господин побил меня, я все-таки хочу верить ему". Эти два слова в Библии часто расположены рядом. Они должны помочь нам не терять веру в самые мрачные мгновения".

Букур обрадовался, что кто-то интересуется им; однако, покаяние в жестокости и злодеяниях он обнаружил только тогда, когда до него дошло, что доктор Алдеа был прав. Он быстро умирал. Со страхом в голосе он сказал: "Я умираю за отечество".

Часами он находился без сознания. Когда он пришел в себя, то сказал: "Я хотел бы исповедоваться! Перед всеми вами. Я так много нагрешил. Я не могу умереть с мыслями об этом". Его голос стал удивительно спокойным. Он сказал нам, что убивал евреев толпами, но не потому, что ему было приказано, а потому, что он знал, что никто его за это не покарает. Он убил несколько женщин и двенадцатилетнего мальчика. Он сделался кровожадным, как тигр.

Когда он закончил, он пробормотал: "Господин Вурмбрандт, будут теперь ненавидеть меня".

"Нет, - возразил я. - Вы сами ненавидите эту тварь, которую охотно убили в себе. Вы обратились и отреклись от нее. Теперь вы больше - не убийца. Человек может родиться заново".

На следующее утро пламя жизни еще мерцало в нем, но очень слабо. "Вчера я еще не все сказал, - объяснил он. - Я испугался".

Он расстреливал детей на руках их матерей. Когда кончались боеприпасы, они забивал их до смерти прикладом винтовки. Его ужасающая история, казалось, будет бесконечной, но, наконец, он преодолел ее и впал в сон. Его дыхание было хрипящими прерывистым. Грудь поднималась и опускалась, будто ему не хватало воздуха. Мы все притихли. Его руки еще цеплялись застеганное одеяло, пока, наконец, не схватили маленький крест на шее. Мучительный крик вырвался из его горла, потом он перестал дышать.

Кто-то сообщил заключенным в коридоре о случившемся. Вошли двое мужчин, чтобы забрать труп Букура. На его лицо упали из окна лучи утреннего солнца. Резкие складки вокруг рта расправились. Черты его мертвого лица выражали глубокий мир, которого он никогда не знал в своей жизни.

Сахар, которому довелось путешествовать

Заключенные из других камер часто приходили в комнату номер 4. Оставались на ночь, помогали умирающим и старались утешить нас.

Один из этих друзей принес что-то на Пасху, завернутое в бумагу: это предназначалось для Валерия Гафенсу, бывшего члена Железной Гвардии. Оба мужчины были родом из одного города. "Осторожно, - сказал он, - это контрабанда".