Коммерция (август 2007) - журнал Русская жизнь

Павел Пряников

Еда и воля

Дефицит продуктов питания как психологический феномен

Когда сегодня нам рассказывают об ужасах советской действительности, обязательно поминают пресловутый продовольственный дефицит. Это один из самых стойких и зловредных пропагандистских штампов. Надо сказать, что в реальности ничего такого не было. В погоне за колбасой «по два девяносто» советский человек не замечал, что вокруг продаются прекрасные товары по чрезвычайно доступным ценам.

Начиная с 1979 года, когда мне исполнилось семь лет, мама регулярно брала меня с собой на Бутырский колхозный рынок. Рыночные ряды с продуктовым изобилием производили сильное впечатление.

Как сейчас помню парное мясо по 3-5 рублей за килограмм, картошку по 20 копеек, ананасы и арбузы среди зимы. У регулярно отоваривавшихся на рынке постепенно складывался свой круг продавцов. Больше всего удивляли лица и поведение торгующих - на их фоне работники советских магазинов казались агрессивными андроидами. А здесь были люди, яркие, живые. Мед мы из года в год покупали у старовера из Псковской области, зелень - всегда у одних и тех же грузинок: майоран, эстрагон, базилик, шнит-лук, чабрец, черемша; если мама набирала у них товара рубля на два-три, торговки выдавали мне в подарок свечку чурчхелы. Овощи мы брали у бабушки из подмосковной Икши, молочные продукты - у волоколамского старичка.

Среди продавцов на тех рынках почти не было русской молодежи, зато какие старики и старушки стояли за прилавками! С какими шутками и присказками они отвешивали квашеную капусту и соленые помидоры, черную редьку с дмитровских супесей или огурцы из окской поймы. А дагестанцы, продающие баранину, а узбеки с дынями и пряностями! А интеллигентные старушки с Чистых прудов - на Черемушкинском рынке у них был свой угол, где они продавали черенки, отводки и сами комнатные растения.

Московские рынки не только снабжали население прекрасными продуктами, но еще и были советской полуподпольной агорой. Тут из рук в руки, под прилавком пятидесятники передавали Библии, горские евреи - латунные, паянные в гаражах семисвечники; здесь всегда можно было узнать последние новости о маньяке Фишере и дате наступления конца света.

Колхозный прилавок разделил СССР на две неравные части: патерналистскую страну, чьи подданные доверили государству не только свои права и обязанности, но и свой быт, и страну инициативную, страну людей, считавших жизнь своим частным делом, за которое они готовы были нести ответственность. Примечательно, что в советском обществе был наиболее свободен человек, вышедший на пенсию. Благодаря старикам пенсионерам СССР и жил так долго, а под конец своей истории - даже счастливо.

Вопреки распространенному мнению, изобиловала едой и провинция. Мой отец был капитаном пассажирского теплохода, и с 1981-го по 1985 год я каждое лето ходил с ним по Оке, Волге, Ладоге и прочим водным артериям. Помню, гуси в Лашме (городок на Оке, недалеко от Константиново, деревни, где родился Есенин) стоили 5 рублей за тушку - а она обычно тянула килограмма на три или четыре. Литровая банка земляники там же - 1 рубль. В Карелии за те же деньги можно было купить банку морошки. Ящик рыбы (10-12 кг) на реке Медведице обходился в 5 рублей, а литровая банка черной икры в Астрахани - в 20 целковых.

Миллионы людей в те годы выезжали по выходным в лес за грибами или же отправлялись на свои участки, благо в позднебрежневское время шесть-десять соток земли легко можно было получить бесплатно. Несомненно, куда лучше было проводить выходные на диване с увесистым томиком «на языке оригинала», - но признайтесь, многие ли из тех, кому СССР запомнился только пустыми полками, предавались высокоинтеллектуальным читательским упражнениям?

В те же ранние 80-е я несколько раз побывал в деревенской глубинке. В письме, приглашавшем нас на Новгородчину, дальние родственники просили захватить с собой колбасы (!). На месте выяснилось: они держали скот и птицу, а вот приготовить из них ничего не умели, за полвека колхозной жизни эти навыки были утрачены. Единственное, что им удавалось, - сало (сейчас, говорят, уже и его разучились делать). На большую, в двести дворов деревню приходилось всего три-четыре семьи, которые могли сами приготовить балыки, колбасы, грудинку. Как раз эти семьи и жили тогда припеваючи: богатый дом, машина; детей отправляли учиться в хорошие вузы - пусть и не самые престижные, вроде сельскохозяйственной или ветеринарной академии. В 90-е именно эти редкие люди легко переквалифицировались из кулаков в сельских капиталистов - стали владельцами лесопилок.

Но и в городских советских магазинах можно было купить прекрасный продукт, о котором сегодня и не мечтают шеф-повара респектабельных московских ресторанов. Причем цены были на редкость демократичные: магазин «Олень» на Ленинском проспекте предлагал медвежатину по 3 рубля 50 копеек за килограмм, глухарей и тетеревов по 6-7 рублей за тушку, оленину по 3 рубля. Народ заходил туда, брезгливо осматривал деликатесы, разворачивался и отправлялся искать вожделенную колбасу. А в нее всегда пихали манку и соевый шрот.

Можно долго спорить о причинах, породивших пустые магазинные полки. Одни винят в этом командную экономику, другие - резкий рост числа горожан в брежневское время при одновременном уменьшении доли сельского населения, а главное - снижении производительного труда в сельском хозяйстве. Третьи - провалы системы хранения, переработки и доставки продуктов («отделов маркетинга и логистики», как сказали бы сегодня). Четвертые указывают на причину более общую - тотальное и последовательное душегубство советского государства. А мне кажется, что главным фактором советской потребительской трагедии стала психология советского человека. И материальным символом этой психологии был холодильник. Как можно доверять этот предмет бытовой техники, оснащенный большой морозильной камерой, народу, до того триста лет недоедавшему? Народу, половина которого помнила и поминала голод начала 30-х и карточную систему 40-х! Въевшийся в подсознание, в генетическую память Голод заставлял советского человека накапливать в холодильнике месячный запас продуктов.

Принцип «хватай, что дают» достиг апогея во второй половине 80-х, когда возник дефицит идеалов, которые могли бы объединить людей эффективнее, чем батон колбасы. Свою роль в этом сыграл телевизор, породивший социальный аутизм и окончательно разрушивший традиционную для нашего сознания коллективистскую модель. И в наступившую следом эпоху всеобщей дезориентации и умирания государства народ уже не могли спасти ни колхозные рынки, ни хозяйство, ни даже лес. Воля - уже не впервые в российской истории - победила свободу.

Дмитрий Быков

Рукопись продать

Русские литераторы всегда были успешными бизнесменами

Одно из самых распространенных заблуждений, старательно культивируемых всякого рода посредниками и спекулянтами, - миф об априорной литераторской неспособности наладить какой-либо внятный бизнес и заработать на пропитание.

Стоит писателю начать что-нибудь писать, как на него наваливается толпа добровольных помощников: сами же вы ничего не сумеете, верно? А мы сумеем! Стоит журналисту придумать идею неплохого журнала, как десять пиарщиков и двадцать маркетологов начинают ему объяснять: что вы, куда вы, это совсем не то, что нужно нашему читателю! Мы только что исследовали нашего читателя с помощью маркетинговых нанотехнологий и стопроцентно вас уверяем: ему интересно только про тест-драйв новой «ауди» в исполнении суперзвезды мегасериала «Уборная сила». А ваше мнение его не волнует, потому что он сам может составить мнение обо всем на свете - ведь у него есть наладонник! Понимаете, наладонник! Человек с наладонником и без вас знает, что ему думать: вы ему факты давайте и экспертные оценки подгоняйте. Мы должны окупаться за счет рекламы, реклама в основном адресована среднему классу, а у среднего класса внутри такое зыбкое болото, такой ужас и комплексы, что надо его постоянно облизывать. Вот и облизывайте: факты выкладывайте, а мнения оставляйте при себе.

Кинематографист ничего не стоит без продюсера, потому что не умеет творец искать деньги на свое кино! Не умеет по определению! Музыкант ничего не сделает без менеджера, кто-то же должен договариваться о гастролях! Художник беспомощен без галериста, потому что это галерист сегодня знает, что модно, а что нет. А художник только творит, и хорошо еще, если может сварить себе сосиску. А то ведь и сосиску не сварит, и будет инсталляция «Пожар на кухне».

На самом деле перед нами одна из форм цензуры, прикрытая, понятное дело, заботой о финансовой стороне творчества - как обычная цензура прикрыта фальшивой, фарисейской заботой о нравственности: люди, которые абсолютно не умеют себя вести и сплошь и рядом беззастенчиво лгут, решают за все общество, что ему можно и что нельзя смотреть по телевизору. Какого рода цензоры были у русской литературы в позапрошлом веке, в период ее расцвета, легко судить по светлому образу Михаила Лонгинова, жесточайшим образом искоренявшего любой намек на вольность (эротическую или политическую) во вверенных ему текстах, а в свободное время сочинявшего такие, например, перлы: «Стихи пишу я не для дам, все больше о пизде и хуе. Я их в цензуру не отдам, а напечатаю в Карлсруэ». Этот же Лонгинов был известен звериной ненавистью к дарвинизму, блестяще подтверждавшей теорию Дарвина. При этом он был милейший человек, и двойные стандарты ничуть его не портили. Просто по умолчанию в России считалось, что цензор и должен быть милейшим человеком - надо же как-то компенсировать профессию.