Ян Гус - Милош Кратохвил

Как и каждый, кто страстно предан своим идеям, Гус стремился распространять их и пропагандировать всеми способами. Наиболее удобным были, конечно, проповеди. Но Гус хотел использовать все возможности, чтобы сблизиться со всеми приверженцами* желая сделать так, чтобы они сумели сами двигаться по указанному пути — в случае, если он не сможет направлять их или тогда, когда его уже не будет.

Вот почему он велел написать и сопроводить рисунками основные положения своего учения на стенах Вифлеемской часовни. Вот почему он так ценил народные песни духовного содержания. Сохранились даже две песни, которые он сам сложил. Вот почему, наконец, он стремился упростить чешское правописание: чтобы людям легче было выучиться читать, чтобы они могли самостоятельно делать выводы и составлять собственные суждения о библии.

До тех пор чешское правописание было довольно сложным, смягчение согласных производилось при помощи группировки нескольких букв, долгота гласных обозначалась удвоенными гласными. Вместо такого «сопряженного» правописания, в котором «сопрягалось» несколько букв для выражения одного звука, Гус ввел различительные диакритические знаки[20]: для обозначения долготы — черточку над гласной, для обозначения мягкости — точку, замененную ныне галочкой. Примером может служить слово «крест», которое до Гуса писали буквосочетаниями «krtijzz», после реформы правописания — «Kriz». А результат? Много лет спустя один кардинал, путешествуя по гуситской Чехии, записал в своем дневнике, что в Чехии многие деревенские старухи знают библию лучше, чем средний итальянский священник.

Почему мог Гус прийти к столь смелым заключениям, почему удалось ему найти все эти способы поделиться своими мыслями с широкими народными массами?

Да только потому, что он сам вышел из народа и никогда от него не отрывался. Ведь все свое знакомство с жизнью он всегда черпал из опыта людей, окружавших его, он знал их горести и страдания, но знал и красоту их и чаяния. В общем Гус выражал то, что чувствовали и более или менее ясно осознавали его слушатели. Он охватил все это своим разумом, обнажил взаимосвязь между отдельными явлениями, понял систему и порядок, который все это связывал и обусловливал, и выразил познанное в ясных и понятных словах. Другими словами, он сформулировал идеи, отражавшие общие устремления его современников.

Самым большим грехом Г'уса в глазах церкви и феодальных властителей было то, что свои идеи он делал достоянием народных масс, на материале, почерпнутом из их жизни, он создал программу и вернул массам отшлифованную революционную идею. На основе идейной подготовительной работы Гуса родилось могучее и победное гуситское революционное движение.

На одно нужно обратить внимание современного читателя: пусть его не вводит в заблуждение то обстоятельство, что в выступлениях Гуса, так же как в проповедях и сочинениях его предшественников-реформаторов и в аргументации их противников, используются в подавляющем большинстве религиозные понятия и почти исключительно богословский язык. Это может навести на мысль, будто в основе всего, что тогда происходило, в основе всей борьбы лежали чисто религиозные вопросы. Кстати, именно так и пыталось охарактеризовать Гуса и его эпоху большинство старых историков, нередко они это делали умышленно, из политических убеждений, чтобы отвести внимание читателя от социальных тенденций и социального значения Гуса и гуситства. Наиболее значительный из таких историков, Иозеф Пекарж, объявил даже гуситство апогеем средневекового мракобесия, шагом назад, к бредовой мистике. Такого рода истолкованием Пекарж сознательно стремился свести на нет революционный пример одной из славнейших эпох нашего прошлого.

В действительности было иначе. Правда, Гус и другие трибуны того времени пользовались, за небольшими исключениями, упомянутыми нами религиозными понятиями и терминологией библии, но почему? Потому, что средневековье не имело другого языка для выражения своей философии, этики и даже общественных юридических взглядов, кроме богословского лексикона. Только для материальных понятий и для основных взаимоотношений между людьми существовали «светские слова», для обозначения же почти всех отвлеченных понятий слова заимствовали из Священного писания и богословских трудов. Это было связано с тем, что вся официальная культура и идеология с самого начала христианского общества находилась в руках церкви, которая, естественно, прибегала к богословской терминологии. С помощью религиозных понятий средневековый человек выражал все, буквально все — и свои социальные, и экономические, и политические взгляды и программы. Понятно, что тогдашняя антифеодальная и антицерковная идеология пользовалась тем же словарным запасом, потому что другого не было. Важно, однако, не то, какими средствами выражались эти взгляды, важно что они выражали!

В идеологической борьбе, которую вел Гус, возникало, конечно, немало проблем чисто теологического характера, такие, как проблема толкования отдельных богословских выражений и понятий и так далее, но опять-таки все это не было чисто богословскими вопросами.

Таким был, например, вопрос, как толковать понятие «церковь»? Гус утверждал, что церковь — не видимый собор священников с папой во главе, как гласило римское вероучение, но невидимое сообщество (следовательно, такое, какое нельзя учредить видимым образом) всех, чье спасение предопределено их праведной христианской жизнью. И главой этой церкви является Христос. Но что означало это практически? А то, что Гус тем самым отрицал за светскими представителями церкви и прежде всего за папой право на те прерогативы[21], которые они присвоили себе вопреки писанию. Это привело Гуса впоследствии к тому, что «праведного мирянина» он ставил выше грешного священника.

Второй вопрос касался причастия. В период раннего христианства священник при причастии подавал верующим не только гостию (тело Христа), но и вино из чаши (кровь Христову), в соответствии с притчей о тайной вечере [22]. Позднее, и даже значительно позднее, порядок был изменен, церковь предписала подавать верующим только «тело Господне», оставляя право на полное причастие (то есть гостией и вином) исключительно за священниками. Побуждение было ясно: возвысить служителей церкви над остальными христианами и внушить покорным верующим еще большее уважение к представителям церковной власти. Этим были недовольны еще и некоторые предшественники Гуса, а позднее, уже в Констанце, и сам Гус выступил против такой противоречащей писанию искусственно введенной церковной практики; известно, что требование причащения из чаши и сама чаша стали символом гуситского революционного движения, символом равенства всех людей перед богом.