Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы - Давид Симанович

Я узнал, что он в Минске и очень захотел его увидеть, прочесть ему стихи. Долго ходил возле гостиницы, в которой он жил, но даже войти в вестибюль не решился, что уже говорить о том, чтобы встретиться с ним… И вдруг объявление: Симонов выступит в университете. 58-я, самая большая аудитория, была битком набита. Стояли в проходах, на столах, на площадке за раскрытой дверью. Я тоже тянулся на цыпочках, пытался найти просвет среди голов и плеч, чтобы лучше увидеть. А слышно было хорошо: в аудитории стояла небывалая тишина… С картавинкой, к которой сразу привыкло ухо, такой мягкой и располагающей она была, он читает стихи разных лет. Я знаю их давно: военная лирика и то, что написано еще в преддверии, в предчувствии будущей грозы - куски из поэмы "Далеко на Востоке", ее заключительная глава "О вечере после боя". Ее широкие раскованные ритмы мне особенно по душе. Может, потому что год назад я тоже написал полусвободным стихом, но зарифмованным, как и у него - "Когда говорят о мире". Писал, как мне слышалось, хотел передать гул и события нашего времени… Он стоит молодой, красивый, я бы сказал, - похожий на свои стихи. И за ним повторяю я не раз читанные строки… Это было днем после лекций. А через несколько часов возбужденная стая (больше девушки) ходит следом за ним, или лучше сказать, по его следам. В студенческой стае - и я. Зачем? Не лучше ли, не проще ли подойти, спросить, могу ли прочесть ему стихи, а не бродить на небольшом расстоянии за ним и его спутниками… Но не хватает решимости… Вечером - зал заседаний в Доме правительства, куда мы тоже попадаем всеми правдами и неправдами. Идет большой литературный вечер для партийного и советского актива Минска. И на нем выступают Михаил Исаковский, Сергей Михалков и другие гости III съезда белорусских писателей. Выступают хорошо, принимают их сердечно. Но я жду Симонова. Он выходит, говорит, что прочтет новую поэму "Иван да Марья". Читает долго. Со всеми вместе слежу за судьбами ее героев… Сколько длится вечер? Наверное, уже три часа. Но вот все выступили. Люди встают, неторопливо расходятся. Надо уходить и нам. Через параллельные стеклянные двери мне еще так хорошо виден президиум, в центре которого - Симонов. "А может, вернемся?" - говорит Лора. Я сам понимаю: как хорошо бы вернуться. "Стихи Симонову прочтешь", - говорит Яша… "Нет, - думаю я, - на это не решусь… Может, в другой раз когда-нибудь…" И словно читая мои мысли, Яша: "А другого раза, может, и не будет"… Сквозь двери нам, уходящим, по-прежнему виден президиум. "Так вернемся?" - это снова Лора, она держит меня за руку… И мы поворачиваем. И снова в зале. Еще не все разошлись, да и президиум в полном составе, только одни встали, другие, сидя, беседуют. К Симонову подошла девушка, протянула книгу для автографа. Он уже занес авторучку - и остановился. Захлопнул книгу, что-то сказал. Девушка спускается вниз. "Не захотел подписать, - расстроенно сообщает она… - Книга библиотечная"… Очень волнуюсь. Но меня уже подтолкнули - и я на первой ступеньке к президиуму. "Ни пуха!" - это вдогонку дуэтом Яша и Лора… Меня уже заметили - смотрят сверху. О чем-то переговариваются Исаковский и Михалков. Кажется, наблюдают за мной Аркадий Кулешов и Петрусь Бровка. Я уже на верхней ступеньке. Не оглядываюсь, знаю: там внизу - преданные мои товарищи и Нина…

- Константин Михайлович! - говорю срывающимся голосом. Все повернулись к Симонову. - Я хотел бы прочесть Вам стихи… - Все смотрят на меня.

- Пожалуйста! - говорит он.

- Где и когда я мог бы это сделать?

- Да можно хоть сейчас…

- Здесь? - на моем лице недоумение… - Сейчас? Как-то неудобно…

- Почему же? Ведь мы все читали только что в этих стенах. И было вполне удобно… Теперь читайте Вы…

Внизу снова собрался народ. Все выглядело так, словно вечер продолжается… Я прочел "Весеннюю сказку", "Дом на дороге Бессмертия" и "Левитана". Внизу раздались хлопки. Я не видел, кто аплодировал. А здесь на лицах прочесть ничего не мог. Короткую паузу прервал Симонов:

- Кто Вы? Расскажите о себе…

Я кратко рассказал…

- А стихи интересные, - сказал Константин Михайлович - О школе имени Зои слабее других, но и в нем найдены детали… Что я могу для Вас сделать? Давайте договоримся так: вы пришлите эти и другие стихи, посмотрите, чтобы по силе они были такими, как о художнике Левитане и о весне. Пришлите мне на адрес "Нового мира" - я недавно стал его редактором. Адресуйте мне лично. И обязательно сделайте приписку о том, что я стихи слушал, они мне понравились, сказал, чтобы Вы прислали… А иначе могут не передать… Ну вот так… Если все будет в порядке, до встречи на страницах "Нового мира"!

Попрощавшись, он повернулся и что-то сказал Бровке и Кулешову… После того, как я, поблагодарив Константина Михайловича, спустился с небес на землю, меня взяли в плотное кольцо и потребовали немедленного рассказа. Но я молчал. Я все еще был там, среди небожителей. Рассказывал уже на улице, по дороге к общежитию… На следующий день по университету гуляла крылатая фраза: "Симонов признал Симановича!" А некоторые, то ли шутя, то ли иронизируя, добавляли: "Как Державин Пушкина…"

На моем столике под портретом Маяковского появился и портрет Симонова, вырезанный из какого-то журнала. На обороте надпись: "Ура! Тебя признали!.."

9 октября. То, что я вдохновлен встречей с Симоновым - видят все. И не перестают об этом говорить: кто с доброжелательной поддержкой, кто со скрытой, а иногда и открытой завистью, переходящей в злобу… А я за последние недели написал много, может, это целый цикл стихов о людях, занятых тихим, не очень заметным трудом, который я стараюсь опоэтизировать: мои герои, с которыми теперь я дружу - садовник, почтальон, уборщица, часовой мастер, продавщица цветов, дворник…

19 октября. Думаю о Л. Почему она так разговаривает, так общается со мной, как будто она вовсе не чья-то жена?.. Вдруг вбегает в читалку - сияющая, в синеньком легком пальтишке, с белым шарфиком и прямо под портрет Маяковского, ко мне: "В Оперном - "Красный мак", у меня два билета,