Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика - Мишель Шнайдер

На тех же съемках костюмер Орри-Келли снимал мерки, чтобы сшить платья, с двух актеров-мужчин, которым предстояло переодеться в женщин, а потом с Мэрилин. Он имел несчастье сказать ей: «У Тони задница красивей, чем у тебя». Разгневанная, она обернулась и распахнула блузку: «Возможно, но у него нет такой груди!»

Но была и другая Мэрилин. Уайлдер долго вспоминал об этой сцене: она не выходила из своего фургона, и когда помощник режиссера пришел за ней, то увидел, что Мэрилин читает «Права человека» Томаса Пейна. «Пошел ты!» — бросила она. Впоследствии, когда Билли Уайлдера спрашивали об опозданиях звезды во время съемок, он отвечал: «У меня не было проблем с Монро. Это у Мэрилин были проблемы с Монро. В ней было что-то, что ее кусало, грызло, ело поедом. В ней был какой-то разлад, она словно искала потерянную часть себя. Как в этой сцене из «Некоторые любят погорячей», когда она, пьяная и спросонья, открывая ящики комода, должна была приговаривать: «Куда подевалась эта бутылка бурбона?» Мы положили по записке в каждый ящик, чтобы напомнить ей реплику. Но это не помогло, и, на шестьдесят третьем дубле за два дня, я отвел ее в сторонку и сказал: «Что происходит? Не беспокойся. У нас получится». Она удивилась: «О чем не беспокоиться?» Мы сделали восемьдесят дублей. Но в конечном итоге дело того стоило. Это была великая актриса. Вечно опаздывающая Мэрилин была лучше всех других актрис того времени. Если бы мне был нужен кто-то, кто всегда является вовремя и знает наизусть все реплики, я бы пригласил свою старую тетушку из Вены. Она всегда вставала в пять утра и никогда ничего не забывала. Но кто захотел бы увидеть ее на экране?»

Вечером Уайлдер возвращается домой, целует жену, высокую красавицу Одри Янг, и говорит ей:

— Мэрилин была великолепна. Если бы мне было суждено изменить тебе с женщиной, это была бы она.

— Если бы мне было суждено изменить тебе, я бы тоже выбрала ее, — ответила она.

В последний раз Билли Уайлдер видел Мэрилин Монро весной 1960 года, во время съемок «Давай займемся любовью», на приеме после показа фильма «Зуд седьмого года», устроенном в ресторане «Романофф» в Беверли Хиллз. Уайлдер предложил ей женскую роль в его следующем фильме «Нежная Ирма». Недавно была церемония вручения Оскаров: Уайлдер был признан лучшим режиссером за фильм «Некоторые любят погорячее», И. А. Л. Дайамонд — лучшим сценаристом, а Джек Леммон — лучшим актером. Платья Орри-Келли объявили лучшими костюмами. Мэрилин, незабываемая Душечка, не получила номинации. Когда она узнала о награждении Симоны Синьоре за ее роль в малоизвестном британском фильме «Комната наверху», она, казалось, совсем не расстроилась, а даже была довольна.

Уайлдер встретился с ней на следующий день.

— Как ты? Не слишком переживала?

— Нет, я вычитала у Фрейда, что мы часто подсознательно стремимся к неудаче. А потом, все-таки многие не любят слишком горячих женщин.

— Знаешь, Мэрилин, видел я твоего Фрейда. Он был довольно несимпатичный тип. Я сохранил о нем неприятные воспоминания. До войны я жил в Берлине. Я был молодым журналистом, и мне пришла в голову экстравагантная идея поехать в Вену, чтобы взять у Фрейда интервью. Это был самый большой провал в моей карьере. Я брал интервью у Рихарда Штрауса, Артура Шницлера и многих других — тебе это, конечно, ничего не говорит, но то были деятели искусств того времени, когда Вена была культурной столицей Европы. Фрейд жил на Бергштрассе, в мещанском квартале. Я приехал со своим единственным оружием: карточкой репортера «Штунде». Я хотел написать статью на тему политических событий в Италии, о Муссолини… Это было в 1925 или 1926 году. Я думал, что Фрейд может рассказать мне много нового. Я навел о нем справки. Он ненавидел газеты так же, как и журналистов, потому что все они над ним насмехались. Я в этой войне сохранял нейтралитет: никогда не встречал ни одного австрийца, который прошел бы психоанализ, да впрочем, вообще ни одного пациента психоаналитика. Журналисты ненавидели психоанализ, а психоаналитики ненавидели журналистов. Я долго задумывался, почему это так. Наконец, похоже, я понял: возможно, в конечном итоге девиз журналистики совпадает с девизом психоанализа: «Когда миф интереснее правды, расскажите миф». Кстати, профессия журналиста не так отличается от моей нынешней профессии режиссера. И журналист, и режиссер стремятся не к правде, а к правдоподобию. Мы творим образы, которые что-то говорят людям, неважно, правдивы эти картины или нет. «Когда я вошел к профессору, я словно погрузился в какой-то колодец. Служанка открыла мне и сказала: «Герр профессор сейчас обедает». Я ответил: «Я подожду». В Европе, в той ныне исчезнувшей Mitteleuropa, врачи принимали пациентов в своей квартире. У Фрейда гостиная служила приемной, а через дверь, ведущую в его кабинет, я разглядел диван. Диван был совсем небольшой, весь покрытый турецкими коврами во много слоев. У Фрейда также была коллекция античного и доколумбовского искусства. Но больше всего меня поразил мизерный размер знаменитого дивана. Все грандиозные теории о бессознательном основаны на анализе психики крайне низкорослых людей. Кресло Фрейда было в изголовье дивана, несколько позади. В какой-то момент я поднял глаза и увидел в дверях Фрейда. Это был человек маленького роста, с салфеткой на шее, ведь он только что вышел из-за стола. Фрейд спросил: «Репортер?» Я ответил: «Да, у меня есть несколько вопросов». Он перебил меня: «Дверь там». И выставил меня вон. Вот и все. Интервью не состоялось.

Это был мой первый и последний сеанс с психоаналитиком, и я отомстил, когда снял сцену, в которой Фрейд занимается психоанализом собаки в «Императорском вальсе», и в фильме «Зуд седьмого года» — помните сцену, в которой заносчивый психоаналитик доктор Брубейкер умоляет редактора напечатать его статью?..

— Он пожал тебе руку? — спросила Мэрилин.

— Нет.

— Просто выставил тебя?

— Выставил — и все. Я показал ему визитную карточку. «Вы господин Вильдер? Из «Штунде»? Вон, господин Вильдер из «Штунде». Да, дверь там».

Нью-Йорк, отель «Гладстон»,

Пятьдесят вторая Восточная улица

март 1955 года

На вершине своей голливудской славы Мэрилин покинула город мечты ради Нью-Йорка. Она намеренно избавлялась от всего, что знала о себе самой, как будто желая вновь начать с нуля. Она слишком хорошо знала Лос-Анджелес, и город слишком хорошо знал ее. Быть Мэрилин Монро в городе ангелов — эта работа стала круглосуточной, заставляя трудиться не только на площадках, но и в общественных местах, ресторанах, на многочисленных рекламных мероприятиях. На Манхэттене она могла раствориться в безвестности. Там она была никем. Могла спрятаться от себя самой. Она надевала бесформенный свитер, потертое пальто и без макияжа, в черных очках и завязанной под подбородком косынке инкогнито бродила по оживленным улицам.

На Манхэттене Мэрилин проводила жизнь между актерской студией, где посещала курс театрального мастерства, всегда занимая одно и то же место в последнем ряду, и диваном Маргарет Хохенберг — в этот период оживленной интеллектуальной жизни ее ум был полностью обращен к тайнам подсознания, как она, смеясь, говорила своему другу, писателю Трумену Капоте.

Они познакомились в 1950 году, когда Мэрилин снималась в «Асфальтовых джунглях» с Джоном Хьюстоном. Несмотря на все различия, писатель-гомосексуалист и актриса — символ женственности и объект сексуальных фантазий были страшно похожи. Она разделяла с ним невысказанное, тайное страдание в глубине своего существа. Та же покинутость в раннем детстве, то же насильственное вторжение взрослой сексуальности, то же самоубийственное злоупотребление наркотиками и сексом, те же страхи перед лицом сложностей искусства, та же паника во время успеха и в итоге физический упадок и смерть от передозировки медикаментов. В барах Лексингтон-авеню они пили коктейли из водки и джина, которые называли «Белые ангелы». Иногда Капоте видел на ней дурацкий черный парик, который она срывала в баре при встрече, крича: «Пока, чернушка! Здравствуй, Мэрилин!»

В первый же день он открылся ей:

— Ты хоть понимаешь, что это такое — моя жизнь? Уродливый недомерок, влюбленный в красоту, злой и несчастный парень ниоткуда, который все время переносит слова людей на бумагу, из одной книги в другую, педик, который может найти общий язык только с женщинами.

— Могу себе представить. А ты понимаешь, что такое моя жизнь? — отозвалась она, одним духом опрокинув стопку водки. — То же самое, только добавь к этому все слова о том, кем я не стала.

После смерти Мэрилин Капоте скажет несколько принужденным тоном: «Она была невероятна: сегодня воплощение ангельской красоты, завтра — официантка закусочной». Он вспоминает их нью-йоркские годы, наполненные работой и весельем: «В первый раз, когда я ее встретил, без косметики она выглядела на двенадцать лет — созревающая девочка, только что принятая в сиротский дом и подавленная горем. Она занималась проституцией от случая к случаю. Но для нее деньги всегда оставались связанными с любовью, а не с сексуальностью. Она давала свое тело всем, кого, как ей казалось, любила, и так же раздавала деньги. Она любила любить; она любила верить, что любит. Однажды я представил ее Биллу Пейли, богатому и образованному человеку, который безумно ее хотел. Я попытался объяснить Мэрилин, что он ее любит.