Убежище идола - Д. Графт-Хансон

На этот раз из осторожности они ей не ответили. Медленно-медленно обогнули Боафо с Агьяманом костер и подобрались к хижине, из которой только что раздался протяжный крик: «Овеа-а-а! Овеа-а-а!» Хижина стояла чуть в стороне от других, с ней рядом — еще одна, но только одна, остальные — на расстоянии.

— Она здесь, — шепнул Агьяман. Боафо молча кивнул.

От хижины их отделяло не более десяти ярдов[34], густые кусты скрывали ребят от врагов. Но эти десять ярдов предстояло как-то преодолеть — ни кустов, ни высокой травы здесь не было. А костер безжалостно освещал ничем не защищенное пространство. Друзья колебались только мгновение, на один короткий миг страх прижал их к земле. И в этот самый миг перестали стучать барабаны, замолчали певцы, над поляной нависла тишина, прерываемая лишь треском костра.

— Плохо, — встревоженно шепнул другу Агьяман.

— Почему? — также шепотом отозвался Боафо.

— Я как раз собирался вскочить и добежать до хижины… Давай подождем немного, может, жрецы заголосят свою песню снова… А если нет, что тогда?

— Подождем… посмотрим… — хмуро сказал Боафо.

Но ждать оказалось трудно, просто невыносимо. Подумать только: Опокува здесь, рядом, а они не могут до нее добраться! Нетерпение не давало стоять смирно. Агьяман переминался с ноги на ногу, Боафо шумно вздыхал. Что, если проклятые барабаны никогда больше не заговорят? Что, если певцы и танцоры разбредутся по своим хижинам? А Опокува… она одна или нет? Может, кто-то ее стережет? Спит у входа в хижину, чтоб она не сбежала? Но куда ей бежать в этом глухом лесу?

И тут, когда ожидание стало нестерпимым, вновь грянули барабаны — громко, яростно, просто свирепо, совсем не так, как прежде.

— Вперед, — шепнул Боафо. — Только не беги, давай лучше ползком.

— Нет, ты стой здесь, держи Мпотсе. — Агьяман мигом сообразил, что пса девать некуда: он ринется за ними, и тогда все пропало.

Боафо приготовился возражать, но Агьяман сердито махнул рукой, бросил последний взгляд на жрецов и осторожно пополз к хижине, работая локтями и подтягивая к локтям ноги. Кто из них, интересно, волновался больше? Наверное, все-таки Боафо: Агьяман был слишком занят — он полз, и сердце его бешено стучало в груди от волнения и усталости. А Боафо ничем сейчас не мог помочь другу. Он стоял, прижимая к себе Мпотсе, и сердце его колотилось так же бешено, как у Агьямана, хотя он и не двигался с места.

Наконец Агьяман добрался до хижины. Боафо вздохнул с облегчением: он видел, как его друг выпрямился и шагнул внутрь, к Опокуве.

7. ТАЙНА УБЕЖИЩА ИДОЛА

ижина была маленькой, круглой и низкой, такой низкой, что когда проскользнувший внутрь Агьяман встал во весь рост, он почти коснулся головой ее тростниковой крыши. Он инстинктивно пригнулся, на минуту потерял равновесие, но тут же ухватился за балку и устоял на ногах. Сдерживая рвущееся со свистом дыхание, он, наклонившись, всматривался в темноту, в дальнюю комнату. Круглое отверстие в крыше впускало в ту скрытую от него комнату ночь, но ночь была темна, и так же темно было в хижине. Агьяман постоял немного тихо и молча и наконец решился.

— Опокува… — негромко позвал он в темноту. — Где ты, Опокува? Это я, Агьяман.

И тут же радостный, знакомый голос откликнулся на его зов:

— Ой, это ты? В самом деле ты, Агьяман? Ну, тогда он сработал, хорошо сработал…

— Кто сработал? — Агьяман даже испугался: о чем это она говорит?

— Как кто? — Опокува нервно хихикнула где-то там в глубине. — Крик овеа, конечно.

— Ах, ты об этом, — облегченно вздохнул Агьяман. — Ну да, мы услышали его, когда ночевали на дереве, там, на холме. И пошли на крик…

— А где Боафо?

— С собакой сидит в кустах, за хижиной… Мы пришли освободить тебя! Как к тебе войти? Или ты можешь выйти сама?

— Нет… — донесся до него грустный голос. — Моя дверь заперта снаружи, и она с той, с другой стороны, ее хорошо видно…

— Кому видно? — растерялся Агьяман.

— Ну, тем, у костра… — с заминкой произнесла Опокува. — Я вот смотрю и вижу из-под двери отблеск костра, значит, костер ее освещает… Они сразу тебя заметят, если ты подойдешь к двери.

Агьяман молчал. Он пытался что-то придумать, сообразить — быстрее, быстрей, времени оставалось так мало: вот-вот рассветет. Но ничего путного не приходило ему в голову.

— Сделай что-нибудь, Опокува! — взмолился он, совсем потерявшись. — Я ничего не могу придумать!

— Я тоже… — тихо прошелестело из темноты. — И у меня связаны руки и ноги… Я лежу на земле и не могу двинуться…

Агьяман замер от ужаса: они еще и связали ее! Наступило молчание… Что делать? Что же делать? Он прижался щекой к балке.

— Опокува! — позвал он. — Слышишь, Опокува, попробуй развязаться.

Теперь ему казалось, что только в этом дело. Ей надо освободиться от веревок, тогда она сможет открыть дверь, выйти.

— Скорее, Опокува, скорее! — торопил он, и она послушалась.

Агьяман слышал, как Опокува каталась по земле, стараясь освободиться, потом наступила тишина.

— Нет, не выходит, — призналась Опокува и добавила, утешая: — Послушай, Агьяман, даже если я выберусь из хижины, они скоро хватятся и бросятся за нами в погоню. Они знают лес как свою ладонь, и все в нем тропки, и все опушки…

— Что же делать?

Надежда покинула Агьямана: теперь все пропало… Но Опокува так не думала.

— Слушай, — горячо зашептала она. — Не хочу я, чтоб вас тоже поймали. Сейчас они думают, что я здесь одна, что просто заблудилась и случайно зашла в их лес. Им и в голову не приходит, что вы тоже здесь, что вообще в ущелье кто-то есть, кроме них… Бегите быстрей в город, к Нане Оту…

— Да ты что! — от возмущения Агьяман заорал во весь голос. — Ты что?! Бросить тебя одну?

— Да-да, одну, тише ты, тише! Слушай, я тут такое узнала… Это важно, пойми… Я такое тут обнаружила!..

О чем она говорит? Что она могла тут найти? И вдруг Агьяман вспомнил.

— Это ты о ягненке? — спросил он.

— Да нет! Слушай, теперь можно не очень спешить. Хочешь скажу, что случилось, когда он поймал Меня?

— Что? — Агьяман тоже понизил голос до шепота.

— Знаешь, кто он — тот, что спрыгнул тогда с дерева?

— Ну?

— Ни за что не поверишь: это же верховный жрец Абуры!

— Кто? — забывшись, снова закричал Агьяман. — Хочешь сказать Окомфо Квеку Ампеа?

— Ну да! Я узнала его! Еще там, в лесу! Я чуть не крикнула от неожиданности, чуть не назвала его имя. Я даже рот зажала рукой, чтоб не заорать, не выдать себя…

— А я видел, — вспомнил Агьяман, — видел, как ты зажала себе рот. Только я не понял тогда, в чем дело, думал, ты это от страха… А потом, что было потом? Говори скорее, надо бежать за помощью…

— А тогда не перебивай, — рассудительно заметила Опокува.

Она выждала минутку, ожидая ответа, но Агьяман благоразумно решил промолчать, и Опокува продолжала.

— Так вот. Он потащил меня по лесу, быстро-быстро. Мне-то что: я лежала у него на плечах, а вот он… Знаешь, Агьяман, он несся как стрела, будто под ногами у него было ровное поле, а ведь я не заметила ни одной тропки. Мне кажется, он знал этот лес, как собственный дом. Он бежал, а я кричала и визжала, и колотила его кулаками, и щипала что есть мочи. Один раз я так впилась ему в плечо, что он завопил на весь лес. По-моему, я разодрала ему плечо, Агьяман. Потом я так его укусила, что он остановился и поколотил меня, здорово поколотил. У меня и сейчас все болит. Ух и орала же я…

Ну и ну, ай да Опокува! Пережить такое — и ничего: так об этом рассказывать, будто не о себе, посмеиваясь…

— Ну вот, — продолжала Опокува. — Я все орала и визжала, а он все бежал и бежал и, наконец, добежал до этой вот деревушки, до этих хижин. Тут нас окружили жрецы, просто целая куча жрецов — высыпали из домов, кричат, машут руками. Многие были такими усталыми, так тяжело дышали, будто долго бежали откуда-то… «Может, они тоже охотились на деревьях, как наш жрец?» — думала я, но никого, конечно, ни о чем не спрашивала…

Опокува замолчала.

— Ну же, говори… — торопил ее Агьяман, и она заговорила снова:

— …Они все шумели, все спрашивали друг друга о чем-то и почему-то злились, а некоторые молчали и смотрели на меня, как на какое-то чудо, но тоже — очень злобно они меня рассматривали. Я думала, что вот тут же, на поляне, меня и прирежут, а они вдруг смолкли, как по команде, и повернулись лицом к лесу. Смотрю, к нам идет какой-то старик — дряхлый, седой, волосы белые-белые, лицо в морщинах, худой, скулы торчат… Он шел ужасно медленно, и ноги его, наверное, дрожали — очень уж нетвердо ставил он их на землю. Но глаза, знаешь, Агьяман, глаза у него были совсем молодые, такие ясные… Я взглянула на него, и он мне даже понравился: в его глазах не было злобы. Я подумала: «Есть среди них, значит, человек добрый…» Мой страх немножко прошел, я как-то надеялась на этого старика.