Возвращение мессира. Книга 1-я - Владимир Лисицын

приехала сюда, на одном из стоявших перед оградой ресторана, и ничем не бросающихся уже в глаза, автомобилей.

Она смеялась, но как-то виновато смотрела по сторонам, как бы извиняясь за себя и за них. Но когда она, на мгновенье, становилась серьёзной и сосредоточенной, по её лицу пробегала тень жуткого нервного напряжения. А жлобы жрали свои блюда и снисходительно лыбились, посматривая на неё со своего высока. «Зачем она с ними? Что они ей – что она им? Она одинокая» – решил Голицын. «Ну, и что, мало ли сейчас одиноких. Нет, тут что-то ещё. Чем она меня привлекла»?

В это время к их столику подходил официант, и Мессир делал ему какой-то заказ, и тот что-то приносил на их столик и расставлял.

Маэстро, – прервал его раздумья Мессир, – кушать подано.

Вы знаете, что я бывший актёр? – с какой-то обидчивой укоризной спросил вдруг Голицын.

Актёр не бывает «бывшим», если он, конечно, на самом деле – актёр. А вы, я знаю, были успешным актёром. И я нисколько не хотел вас обидеть, что с вами?

Ничего, – он безразлично глянул на поданные блюда, – вон, сидят «братки», что морды, что шеи, как на подбор, как с киноэкрана сегодняшнего сошли. Тоже во всём чёрном ходят – под вас работают, что ли?

Так, это ж мои! люди, – спокойно сказал Мессир.

Как это? – с некоторым испугом удивился Голицын.

Так чёрные дела – это всё мои дела. Что ж я вам буду Америку открывать. На шарике идёт игра – глобальная игра. А в ней – большие и маленькие игры. И каждый выбирает себе свою роль. И вы, как актёр, должны это очень хорошо

понимать. Как там у вас – по системе Станиславского: задача, сверхзадача, действие, сквозное действие. Так и в этой жизни – действуй, тогда будет успех. Это, заметьте, понимают все, но не все умеют. Или не хотят. Как и у вас на сцене – мало понять теорию – что делать? Как действовать? Надо оседлать это действие практически – всем своим существом, всем своим нервом и энергетикой, а если – нет, то, что будет с артистом и его ролью? Что – я вас спрашиваю?!

– Провал, – ответил, оболдевший от знаний актёрского ремесла Мессира, Голицын.

Правильно. И каждый получает в этой жизни то, что он хочет. Чего желает. Не на

словах, не теоретически, а на деле. Вот, ваш хваленый дядька, который – умница – Толик. Где он?

Умер.

А что ж так рано-то?

Вы Анатолия не трогайте.

Конечно. Он же тянулся, учился – школу с отличием закончил, техникум, вечерний институт, стал ведущим инженером, не доедал, не досыпал. Не пил, не гулял. И чем кончил?

Ну, так, началась «Перестройка», потом всё на заводе поменялось.

Правильно. Поменялись условия игры.

Они стали грязными – эти условия.

А были чище? Перестаньте. Они были привычны. А эти – новые условия – не привычны. Его ведь звали назад и не один раз. Но он не пошёл, не захотел принимать новые условия – пошёл по улицам собирать бутылки и спился, связавшись с подзаборными пьяницами и бомжами, которые, в конце концов,

его избили, а для его здоровья этого было достаточно. Но это его выбор. Он к этому и шёл. И вы это сами прекрасно знаете, и видели его успокоившееся лицо, лежащее в гробе. И вы это понимали. Только, не хотите признаться самому себе. А

ваш деда Гриша – папа этого Толика – гонялся за батькой Махно. Ну, и что он догнал? Кроме того, что его молоденькую жену, а вашу бабушку, чуть не

растерзали. Ну, назначили его начальником Бюро пропусков завода – первый человек! – по разрешению на вывоз и на вынос. Ну, и что он вынес? По его доброте

душевной – вынесли и вывезли пол завода, а его родная дочка в литейном цехе надрывалась до посинения живота. Её он, по блату, пристроить не мог?

Да, не мог, совесть не позволяла! – не выдержал Голицын.

Перестаньте. Мы же с вами всё выяснили. Какая там – совесть. Выбор. И игра роли, которую выбрал. А отсюда, конечно, как там у вас – «сшибка характеров», «конфликт мировоззрений», – иронично резюмировал ОН.

Голицыну, опешившему от натиска, а теперь, и от осознания осведомлённости своего собеседника, захотелось отвести глаза в сторону. Он отвёл, и тут же наткнулся взглядом на встречный взгляд своей блондинки. И он улыбнулся ей. И она ещё энергичней заёрзала на своём стуле. И ему ничего не оставалось, как опустить глаза в свою тарелку, и начать

есть, накалывая на вилку кусочки мяса и жареную картошку, в незнакомой ему ароматной приправе.

Это ж надо, проработать всю жизнь начальником Бюро пропусков завода – не вынести оттуда ни одного гвоздя и не продать, чтобы обеспечить хорошую жизнь своим детям, – продолжал кручиниться Мессир, – со-овесть.

Голицын «поклёвывал» из своей тарелки, и поглядывал в сторону своей блондинки. Та вскакивала со своего стула, пыталась пригласить на танец, воображавшего чего-то из себя,

высокого брюнета, из их компании; пыталась вытащить за руки другого «кавалера», замученного какими-то проблемами, тоскливо стоявшими в его глазах, и вспотевшем подбородке. Их подталкивали их жёны, но всё было тщетно. Блондинка вернулась на своё место, пытаясь завуалировать нервное напряжение от сделанного холостого хода, своим звонким, как колокольчик, смехом, и громкими восклицаниями, вроде: «Ну, что ж вы, блин!» После чего – она отпила вина из своего бокала, сбросив туфли под стол, и подняв на носочки свои готовые к танцу ноги, одетые в тонкий капрон, под цвет её волос. Голицын заметил, что у неё был ход балерины или танцовщицы. «Как там у них, „по пятой“ или „по шестой“ позиции»? Он, для себя, называл это проще: «Идёт „корольком“» Это он извлёк из поучений одного старика, соседа по больничной койке, когда, давно – ещё юношей, лежал в больнице с воспалением лёгких. Дело было среди лета, они выходили в больничный садик, садились лицом к проходящей мимо улице и наблюдали прохожих, особенно дамского пола. Тут-то старик и поведал ему – о различиях женских походок и всего прочего с этим связанного. Вот и сейчас, он вонзил свой взгляд в напряжённые ноги блондинки, поднятые на носочки, упёршиеся в пол, и его волновал подъём этих ног. Почему? Не объяснить. Этот подъём её ног, даже возбуждал его. У Голицына вздулись ноздри, келейная бледность исчезла, и лицо осветилось привлекательным неярким пламенем, от чего стало по-мужски красивым и гармонировало с его пепельно-русыми, по-казачьи закрученными вверх, усами, коротко стриженой бородой и волнистой прядью чуба, нависшего над серо-зелёными глазами его. Он не знал, что ему делать с нахлынувшим на него чувством, и стал энергично есть, со всех предназначенных ему блюд, запивая всё это минеральной водой.

Вот вы уже, сколько не пьёте? – поинтересовался вдруг Мессир.

Тринадцать лет, – отпарировал тот, продолжая усиленно есть.

Не считая месячного перерыва, – заметил собеседник.

Какого перерыва, – пробросил Голицын.

Того самого. В девяносто пятом «годе», в городе Сочи, когда позволили себе разговеться – на Пасху, 23 апреля.

Я справлял своё сорокапятилетние. – А сам подумал: «Не в Сочи это было, а в Лазоревской» – но не стал поправлять Мессира.

Нет, справляли вы в мае, уже в Ростове. Гудели две недели, на весь «Дунькин клуб».

Ну и что?

Ничего. Просто меня интересует – зачем вы вообще-то бросили пить? Посты стали соблюдать. ЕМУ молиться. Вы что, не понимаете, что этим самым сделали свой выбор? Вот сейчас – вы выпили бы, как нормальный мужик, как Пётр Григорьевич Голицын. Пригласили бы на танец вот эту, так приглянувшуюся вам, блондинку. Потом, упали бы перед ней на колени, с признаниями в безумной любви, и целовали бы её вкусные руки и, так возбудившие вас, её пружинистые милые ноги, с этим эротично-соблазнительным подъёмом! Стали бы сразу – самим собой. Был бы красивый роман. Вы бы удовлетворили свои желания, излив всю энергию своей любви в живую, ждущую от вас этого порыва, женщину. И она бы была счастлива этим. Хоть на какое-то время, а была бы – счастлива.

У Голицына закружилась голова. Всё поплыло перед глазами. Он налил в бокал холодного «Боржоми» и выпил почти залпом.

В это время, в зал зашёл котик и запрыгнул блондинке на колени. Та изумилась:

Ой. Ну, хоть кот и то хорошо, – засмеялась она, краснея лицом.

А скрипач, в это время, протяжно заиграл красивое, душещипательное вступление к танго. Кот спрыгнул с колен блондинки, вырос в человеческий рост, взял её за руки, поднял со

стула, подхватил правой лапой под талию и повёл в танце. Чёрный пушистый, с серебряным отливом кот и босая спортивного вида женщина, в чёрном коротком шифоновом платье, с вырезом на спине и оранжево-золотыми блестящими волосами по плечам – гармонично двигались в страстном волнующем танце. Она, сначала, посмеивалась, глядя по сторонам. Потом, перестала отвлекаться на эти «стороны», и вся отдалась танцу.

Музыканты играли отменно, «без дураков», не прерываясь, а плавно переходя из мелодии в мелодию. И всю эту музыку снова раскрасил звонкий колокольчик её весёлого, совсем уж беззаботного смеха, сквозь который она выпалила, обращаясь к своей компании: «Мама дорогая, я же вся промокла! Как же я буду выжимать своё шикарное нижнее бельё?!»