Остановки в пути - Владимир Вертлиб
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О шестом этаже госпожа главная уборщица упоминает не иначе как с увлажнившимся от умиления взглядом и с какими-то особыми, проникновенными нотами в голосе. Иногда она рассказывает, как с ней заговорил сам господин генеральный директор — уже давненько, несколько месяцев тому будет. «Наша фройляйн Дорфмайстер, — похвалил он, — сама старательность. Так держать!»
Главная уборщица настаивает, чтобы Йованка, Милена и, конечно, моя мама называли ее не «фрау» и тем более не «фройляйн Дорфмайстер», а только «госпожа главная уборщица». Среди сотрудников имеются господин доктор, господин магистр, господин начальник группы, господин начальник сектора, господин начальник отдела, господин дипломированный инженер и господин инженер, которых ни в коем случае нельзя путать, и даже «счетовод», как его все называют, подчеркивает, что его следует титуловать полностью: «Господин дипломированный актуарий». А маленького толстенького, похожего на поросенка человечка надлежит именовать «господин прокурист Фуртленер». Он занимается определением масштабов крупного ущерба и вреда, наносимого пожарами фабрикам, зернохранилищам и складам. Поэтому почти все коллеги называют его «Крупный Вредитель».
Господин Фуртленер — единственный человек во всей страховой компании, который мне действительно нравится. Когда он впервые дарит мне шоколадку, я так пугаюсь и смущаюсь, что не могу выдавить из себя ни слова, боязливо озираюсь по сторонам, сразу же срываю обертку и откусываю большой кусок.
— Ну, совершенно невоспитанный, позорище! — начинает возмущаться мама, когда я уже проглотил полплитки. — Надо же поблагодарить за подарок, сказать «спасибо, Крупный Вредитель», то есть, «господин прокурист».
В следующий раз господин Фуртленер дарит мне красивый красный леденец на палочке. Мне хочется тут же убежать, быстренько сорвать целлофановую упаковку и засунуть его в рот, но я вовремя вспоминаю мамины упреки и громко, чтобы слышали все в офисе, произношу:
— Спасибо, господин доктор прокурист Крупный Вредитель!
Пишущие машинки замолкают. На несколько секунд воцаряется абсолютная тишина. Коллеги Вредителя прячутся за стопками бумаг, вздрагивая от еле сдерживаемого смеха. Какая-то женщина платком отирает глаза. На мгновение взгляд Фуртленера омрачается, но потом он не выдерживает, прыскает и хохочет так, что не может остановиться.
— Да уж, — стонет он от смеха, — если я Крупный Вредитель, то ты — мелкий… все вы, мелкие, — вредители, мне ли не знать, у меня у самого трое…
Мне нравится, что он меня так назвал, и я тоже начинаю смеяться.
— Вот только я не доктор…
Больше всего в просторном здании страховой компании я люблю кататься на открытом лифте. «Детям до двенадцати лет ездить на лифте без сопровождения взрослых строго воспрещается!» — сказали маме, и она много раз мне внушала: «Смотри не попадись, проехал этаж — и быстренько выходи. Это, конечно, не так опасно, как главная уборщица считает, но все-таки ты там поосторожнее». Однако проходит совсем немного времени, и я лифта уже нисколечко не боюсь. Вот только проезжать в шахте внизу и вверху, там, где находятся машинные отделения, мне еще как-то страшновато.
Когда спускаешься, то между вторым и первым этажом успеваешь прочитать надпись на доске красными буквами: «Внимание! Всем выйти! Ехать дальше неопасно». Странное какое-то объявление… Ведь если дальше ехать можно, то зачем тогда «внимание», да еще с восклицательным знаком? Зачем всем выходить-то? И как это — «дальше ехать неопасно», если внизу кабины наверняка переворачиваются и ты потом будешь подниматься уже головой вниз, вверх тормашками? Кто же это выдержит?
Мои опасения подтверждаются, когда прокурист Фуртленер рассказывает мне жуткую историю:
— Молодой человек, — начал он. — Смотри, с лифтом поаккуратнее, это штука коварная, будьте нате!
На лице у меня, наверное, удивление изобразилось, потому что он засмеялся и погладил меня по голове. Что такое «коварный», я не знаю, но вскоре понимаю, к чему клонит Крупный Вредитель.
— Не так давно, — поведал мне он, — господина доктора Хубера вызвали к генеральному директору. Он поднимался на лифте и, наверное, очень нервничал, потому что сигарету стал тушить о стенку, а это строго запрещено. А когда выходил, споткнулся, упал, вот лифтом ему голову зажало и оторвало!
— А потом что? — шепчу я, дав себе слово никогда больше в этот лифт-убийцу ни ногой.
— Ну, а пото-о-ом, — продолжает Крупный Вредитель, растягивая слова и хитро ухмыляясь, — потом врачи ему не меньше десяти часов голову пришивали. А когда доктор Хубер выздоровел, его членом правления назначили… Вот такие превратности судьбы…
Мама не может понять, почему я так боюсь проезжать через нижнее машинное отделение.
— Ну, ты же у меня умный, — удивляется она. — Я тебе тысячу раз объясняла, это все так устроено, что кабины перевернуться не могут. Ты что, мне не веришь?
Я трясу головой.
— Ну что ж, тогда я тебе докажу. Поедем вместе.
Я еще ожесточеннее трясу головой.
— Нет, нет, нет! — кричу я. — Пожалуйста, мамочка, не надо!
Я так и вижу, как переворачиваюсь в лифте вверх тормашками.
— Ты уже достаточно взрослый, пора бы и самому подумать! — строго заявляет мама. — Ну, представь себе только, сколько бы несчастных случаев произошло, если бы кабины и правда переворачивались! Есть же правила безопасности, и они во всех конторах, на всех предприятиях соблюдаются!
Меня все это не убеждает. Но приходится слушаться.
Уже вечер. Мама, Йованка и Милена на сегодня закончили. Почти все служащие уже ушли, да и мусор из корзин уже выкинули. Портье посапывает у себя в чуланчике. Главная уборщица принимает «орудия труда»:
— Почему тряпка рвать? Ты беречь должна! Ты учиться беречь что тебе дают! Мы в Австрия, не в Чуркистан! Понять?
Главная уборщица ставит чистящие средства и порошки на полку в каморке. Аккуратно складывает тряпки и прячет их в ящик в левом углу.
У меня поджилки трясутся. Мама неумолимо тащит меня за руку к лифту. Мимо с угрожающим урчаньем проплывают кабины: сейчас набросятся, схватят и разорвут!
— Ну, давай, прыг! — командует мама, и вот нас уже проглотило чудовище. Мы медленно, медленно спускаемся в ад. Где-то вверху исчезает последняя полоска света. В абсолютной темноте я обхватываю маму за талию и вцепляюсь в ее рабочий халат. А лифт тем временем трещит и стучит все громче, громче. Еще минута, он набросится на нас, схватит — и все. Еще минута — и я упаду и больно ударюсь головой о потолок, то есть о пол. Но ничего подобного не происходит. Я чувствую, как кабина сдвигается вправо, в горизонтальной плоскости, а мы и не перевернулись. И вот уже машинное отделение в подвале осталось позади, мы поднимаемся, целые и невредимые.
И вдруг кабина вздрагивает. Негромко взвыв, лифт останавливается. Кругом тишина, темнота, мы застряли.
— Боже мой, я совсем забыла, они же по вечерам лифт отключают!
Тут я уткнулся в мамины колени и зарыдал: а вдруг мы теперь в полной темноте здесь до утра просидим? А я так устал и есть хочу…
— Только без паники, — успокаивает мама, прижимая меня к себе, — нас отсюда скоро вызволят!
— Эй! Эй! Есть наверху кто-нибудь? — взывает она.
— На помощь! На помощь! — ору я. Проходит бесконечно долгая минута. Наконец кабина снова приходит в движение. Свет в холле ослепляет меня, несколько мгновений я совсем ничего не вижу, а потом на меня наплывают два лица: взбешенное — главной уборщицы, и усмехающееся — портье.
— Уж я позабочусь, чтобы вас уволили, не сомневайтесь! — вопит главная уборщица, в виде исключения на совершенно правильном немецком, а портье с улыбкой пытается ее утихомирить:
— Да ладно вам, ничего страшного…
Маму не увольняют, вскоре она уходит по собственному желанию. Она получает место в статистическом отделе крупной фирмы по производству электроники. А в конце июня освобождается место в группе продленного дня.
IV. Маски
Нидерланды — совершенно свободная страна, втолковывала мне мама. Даже проститутки по вечерам сидят себе за витринными стеклами в тепле, ни дать ни взять манекены, а не бродят по улицам в коротких юбках и не мерзнут.
В свои девять слово «проститутка» я, само собой, слышал, но всегда думал, что это ругательство, ну, вроде мерзкого чудовища, страшилища из сказок. А тут женщины, сидят себе, иногда мне улыбаются или подмигивают, если замечают, что я на них смотрю, — ничего противного…
— Проститутка, — пояснила мне мама, — это женщина, которая отдается мужчинам. За деньги. Мужчина платит, и немало, чтобы провести с проституткой ночь в постели.
— А за что он должен платить? — удивленно спрашиваю я.
— Ну, как же, — без тени смущения просвещает меня мама, — они обнимаются. Ласкаются.
