Пятый ангел вострубил - Юрий Воробьевский

Масонский орел-падалыцик. Под ним надписи «Порядок из хаоса» и «Мой бог – справедливость».

Описание ритуальной оргии весьма похоже на ход революции. Здесь и невидимые жрецы, и жертвоприношения, и прикосновения к хаосу… Масонский орел грозно расправляет крылья. В одной его лапе – меч, в другой лента с надписью «Порядок из хаоса»…

Приведенная выше цитата принадлежит Гэри Норту, одному из исследователей, вскрывших религиозную подоплеку коммунистической и прочих революций. Подоплека эта – языческое стремление к «золотому веку» через принесение жертв.

Да, поклонники «естественных» законов считали вполне возможным – ради светлого будущего оттяпать от человеческого естества кое-что «лишнее». Мастер стула ложи «Братский союз» Жозеф Игнас Гильотин подоспел со своей машиной вовремя. Она была изобретена в 1789 году. А уже вскоре с ее помощью – во имя разума, справедливости, свободы, равенства и братства – было отрублено сто тысяч голов. Страну охватила эпидемия убийств и погромов… Но богиня «золотого века», Астрея, вновь не пришла…

Европейские катаклизмы, однако, поправили голову кое-кому в России. Увы, не всем и не надолго. Пройдет время, и по следам кареты Шварца в сторону нашей страны прогрохочет пломбированный вагон из Берлина.

…Из глубины могил… Из глубины могил восстают вампиры, чтобы снова существовать – за счет чужой жизни. Чтобы заражать всем тем, чем болели сами.

(из дневника)

Принеся в мой дом свои книжки, аккуратно подстригая бороду, ты, в основном, лежал на диване. Изредка, – тщательно и подробно одеваясь, подолгу выбирая галстук, носочки, платочки, туалетную воду, ты выходил. Конечно, – то в библиотеку, то на кафедру, то по магазинам «за вкусненьким», но чаще всего целыми неделями оставался дома. Иногда брал гитару и меланхолически напевал: «Мне звезда упала на ладошку, я ее спросил: откуда ты?Дайте мне передохнуть немножко, я с такой летела высоты…» Это называлось, «работал»… Откуда всегда была в тебе такая немощь? Мне только теперь становится понятно: состояние это не физическое, а духовное.

Я дома почти не бывала. Во-первых, съемки. От Японии и Курил до могилы Канта в Калининграде, от экватора до северного полюса. Месяцами я то болталась со своей съемочной группой в водах Тихого океана, то «барражировала» воздушный океан на стратегических бомбардировщиках, то в ожидании погоды вязала тебе свитерочки в какой-нибудь жуткой гостинице города Коврова, Ташкента, Амдермы или Чибаркуля.

Во-вторых, даже в монтажный или подготовительный период работы над фильмом я чуть ли не круглосуточно торчала на студии. За двадцать лет в моей творческой карточке накопилось 46 картин. И они, разумеется, налезали друг на друга, требовали бешеного напряжения и непрерывного присутствия.

В-третьих – обмены. Жилищным вопросом я занималась с такой же страстью, как и кинематографом… Мой самый лучший оператор Ваня звал меня Хорек. Это не только производное от фамилии, но и намек на агрессивность, настырность, непредсказуемость и наглость. Вот, правда, хитрости хорьковой, у меня не было. Скорее перла напролом, открыто и уверенно как танк. Запускать в производство по несколько короткометражек сразу надо было не только потому, что этого требовала моя неуемная творческая энергия. Это приносило деньги. Рубли же нужны были не только для того, чтобы содержать семью. Немногим приходило тогда в голову: ценою денег и грандиозных «цепочек» можно совершенствовать жилплощадь. Мне требовались все большие квадратные метры, все большая высота потолков, все ближе к метро и т.д. Заботу о Глебе целиком взяли на себя мои родители. Но это больше сорока километров от Москвы, а мне так хотелось, чтобы ребенок рос с нами. Значит: хороший район, музыкалка, английская школа…

Сегодня ты говоришь, что всю жизнь терпел мое невыносимое давление, мои упреки. Были, были вопли с моей стороны, а как же! Доползая до порога после двух смен монтажа, озвучания или со съемок с неподъемными сумками и, хватаясь за кастрюлю или тряпку, я взвизгивала порой: «Ты что, за две недели ни разу веник в руки не взял?!!»

Но чаще я «зверела», как ты говорил, – по поводу твоей работы. Она не получалась. Свою первую и, практически, единственную статью ты писал полтора года. Кандидатскую диссертацию, ставшую расширенным и потому еще более тусклым и тавтологическим вариантом все той же статьи, мы выдавили из тебя года за четыре с половиной. При этом ты постоянно ныл, что лишен общения, лишен людей. Тебе казалось, что где-то там, за стенами нашего дома кипит какая-то интересная жизнь, а ты, бедный, обречен на затворничество из-за этой жуткой необходимости – стать кандидатом философских наук.

После того, как ты наконец-то стал им, сделалось почему-то еще хуже. Ассистентская должность денег практически не прибавила, занятости тоже. Мученический путь кандидатства заставлял отказаться от надежды на докторство. Конечно, мысль о том, что твои гениальные идеи, основанные на Юнге и Канте, слишком смелы для марксистско-ленинской эстетики, утешала, но не окрыляла.

Хороший способ набирать «листаж» публикаций придумала моя подруга, работавшая тогда в Госполитиздате. Я выдумывала «самоигральные» темы и броские заголовки для статей, ты выдавал глубокомысленные «тезисы» из четырех-шести фраз, а я потом лихо наращивала на твои сухие скелеты толстое мясо. Получались довольно умные и даже вполне читабельные статьи. На них потом живо откликались графоманы и шизофреники. Ну, еще бы! Мы ведь писали о глубинах бессознательного, о тайнах творчества, загадках инсайта… и прочую чушь.

Карьера, однако, серьезная научная карьера явно не получалась. Я просто с ума сходила от этого. В моем взгляде, наверное, горел в то время тот же пламень неукротимой отваги, решимости, отчаянной тревоги, который так пугает в глазах кошки, мечущейся со своим котенком в зубах, когда она не может найти безопасное место.

Видимо, ты был, да и сейчас остаешься, неплохим преподавателем. Конечно, дать глубокие знания своим студентам ты вряд ли в состоянии. Откуда? Ведь у тебя нет базового философского образования. Зато ты можешь читать «завлекательные» лекции. Чуть-чуть не по программе, с туманными намеками на загадочное, непознанное, зашифрованное, глубокое… Плюс неброское обаяние с налетом таинственности, шарм интеллигентности в манерах… Но ведь это студентам тоже нужно! Кто-то заинтересуется, сам книжки почитает. Словом, была ведь, да и сегодня, я думаю, возможна твоя нормальная самореализация!

Годы шли. Ты вяло пытался пристроиться то каким-то клерком в Философском обществе, то в Министерстве Культуры, то уехать поработать за границу. Перешел в ГИТИС. И везде все как-то не ладилось. Тебя обижали, обманывали, обходили. Я продолжала бешено молотить фильм за фильмом и судорожно искать какой-то путь. Для тебя…

В режиссуре тоже есть своя теория. Меня привлекли самые простые и самые загадочные штучки на экране – точки, кружочки, треугольнички… Я попыталась проникнуть в символический смысл элементарных частей изображения. Переводила с английского энциклопедию традиционных изобразительных символов. Ты до сих пор используешь в своих лекциях эти переводы?

Ковыряясь в расшифровках символических значений, я все время натыкалась почему-то на каббалу, на тексты древнееврейские, египетские и масонские… А в 1985 году, когда к нам в гости приехал твой французский друг, вдруг выяснилось, что масонство существует по сей день. Оказалось, что этот Жан-Пьер совсем недавно стал членом Всемирного Ордена. Началом всех этих выяснений и послужили разговоры о моих научных изысканиях в символике.

Жан-Пьер говорил о вольных каменщиках… А мы-то с тобой помнили только странный сюжет из «Войны и мира». Пьер Безухов, помнится, разочаровался в них и еле ноги унес… Но в моей голове уже тогда зароились какие-то смутные образы. «Тайное общество»? Тайна! Это ведь как раз то, что будет так органично для тебя! Это как раз твой жанр, твой стиль… Кстати, о Толстом. Среди прочих моих «досок» обнаружилась и такая.

Масонство в романе Л. Толстого «Война и мир»

Историки и литературоведы не раз поднимали вопрос о том, насколько достоверно изображение масонства у Толстого и о прототипах образа Безухова. На второй вопрос сам Толстой не раз отвечал, что за исключением двух персонажей (Денисова и Ахросимовой) все остальные герои романа – вымышленные, точнее собраны по мельчайшим черточкам с очень многих конкретных людей. Даже такие исторические лица как Бонапарт и Александр описаны Толстым достаточно своеобразно. Что же касается вопроса первого, то тут достоверного и точного несомненно больше. Толстой с необычайной достоверностью пользовался источниками, а их у него было множество, и все они были превосходны. В закрытых фондах главной Российской Библиотеки и сегодня скрываются такие неисчерпаемые богатства, какими не может похвастаться ни одно другое книжное собрание мира. Специальные хранилища для одних только масонских изданий и рукописей занимают многие этажи громадного здания и это известно всем. Далеко не всем, однако, удается взглянуть на них. Во времена Толстого все это было, разумеется, доступно. Поэтому и речи, и отдельные слова – взятые всегда в кавычках – также, как и дневник Пьера, списаны дословно в библиотеке, где до сих пор хранится сборник ритуалов с автографами Толстого. Бросаются в глаза, однако, и некоторые неточности. Во-первых, сказано, что сердце Пьера «не лежало к мистической стороне масонства», причем Толстой это еще и дважды повторяет. Но в этом случае Пьер не мог бы быть учеником и почитателем Баздеева (Позднеева), который был одним из самых глубоких мистиков, не признававших масонства вне православного христианского мистицизма…