Орёл умирает на лету - Анвер Гадеевич Бикчентаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какой из них облюбовал?
— А мне все равно,— более чем равнодушно ответил Саша.
Исмагил Ибрагимович даже глазом не моргнул. Надвинув фуражку на лоб, он заявил:
— Будешь пока подручным у Сивого. Мастер, принимай подчиненного! -— крикнул он Леньке Сивому.
Маленький остроносый Ленька поднял глаза на Матросова, позвал его:
— Прирос, что ли? Кати сюда.
Работа была нетяжелая: надо было подавать на шипорез брусок длиной в полметра. Нагнуться, поднять и подать. Однако Саше не то что не понравилась работа, а возненавидел он с первого взгляда замухрышку Леньку Сивого, которого мысленно назвал «плюгавеньким». И ему стало очень обидно быть подручным у «плюгавенького». Саше казалось, что любое другое назначение не обидело бы его, а сейчас все в нем восставало против работы под таким начальством. И он, ничего не делая, начал глазеть по сторонам:
— Эй, братец, подавай материал! — важно прикрикнул Ленька.
Матросов в упор взглянул на него и пренебрежительно хмыкнул. Ему показались смешными и поза Сивого, и нос его, и звонкий крик: такой маленький, а столько шума... Он расхохотался как будто без всякой видимой причины. Ленька не на шутку рассердился:
— Изволь работать или катись ко всем чертям!
Ругань еще более развеселила Сашу, он подмигнул ребятам:
— Важный у меня начальник, не правда ли? Может, кто позарится?
Саша, не таясь, высказал свое мнение. Но ребята, не разделяя веселья Матросова, отчужденно посмотрели на него. Может, он сказал невпопад? Он начал подавать на шипорез брусок за бруском. Но теперь Сивый придирался к каждому пустяку. А Саша подчеркнуто не обращал на него внимания. Конечно, рано или поздно должна была произойти стычка. На глазах всего цеха зрела ссора.
«Другим лафа, — думал Саша. — Никто у них в печенке не сидит».
Он с завистью посматривал на Митьку Кислорода, который по своему обыкновению преспокойно лежал на сосновых досках. Других пот прошибает, а он даже в ус не дует. «Кислород экономит, зараза, — покосился на него Матросов. — Вот им никто, между прочим, не понукает. На него, очевидно, махнули рукой».
В эту минуту Саша был зол на все и на всех: и на дождь, который хлестал по окну, и на поясницу, которая ныла, и даже на Мишку Директора, который суетился возле мастера, просматривающего наряды. «Очевидно, вызывают в контору», — решил он про себя.
Дождавшись его ухода, он вдруг скорчил дурашливую гримасу и завопил:
— Ребята, чего вы надрываете животики?! Мастер ушел — перекур полагается!
Никто не обратил на него внимания.
— Неужели все тут глухонемые? Живот скрутило! Живот скрутило! Живот скрутило!
Подождал, рассчитывая, что хоть кто-нибудь оглянется. Но каждый был занят своей работой. Вкалывали проценты!
А ему здорово хотелось на себя обратить внимание. Он был бы доволен, если бы даже Директор сказал что-то вроде того, что, мол, приключилась беда с Сашей Матросовым!
Даже он, сукин сын, промолчал!
Саше ничего другого не оставалось делать, как расшвырять готовую продукцию.
Но даже этот «номер» ребята проглотили молча... Чудак он, конечно... Саша просто не знал, что все стоящие за станками ребята, или почти все, в свое время уже «откалывали такие номера». Поэтому их ничем уж нельзя было удивить. Для них это было пройденным этапом...
«Что еще выкинуть?» — подумал про себя Саша.
Пусть запомнят, как Матросов в цех пришел!.. Он ничего другого не придумал, как стать вверх ногами. Вот в таком виде, на руках, он прошел через весь цех. После небольшой заминки у дверей он в таком же положении направился на территорию... Таким путем одолел еще полсотни метров. Снова заняв нормальное положение, быстро оглянулся: может, подумал он с надеждой, кто в окно смотрит? Где уж там! Хоть ты лопни...
Ломая голову над тем, что бы еще натворить, он решил для начала вернуться в цех. Но не тут-то было! Ребята изнутри закрылись и на стук никак не реагировали.
Матросов стал бешено колотить в дверь.
Как раз за этим занятием его застала Ольга Васильевна.
— Вы, Матросов, разве не знаете, что в таких случаях лучше биться лбом?
— А ты кто такая, — взъерошился Матросов, — чтоб надо мной насмехаться?
— Пожалуй, вы правы. Нам полагалось познакомиться с самого начала. Я была в командировке... Но это дело поправимое. Меня зовут Ольгой Васильевной...
— Ну и что ж?
— Кроме того, я здесь работаю воспитателем...
— В таком случае ты кстати явилась. Скажи этим сволочам, которые закрылись, чтобы открыли дверь.
Она только развела руками.
— Если уж цех постановил закрыть дверь, тут уж никакая сила ее не откроет.
— Ты же воспитательница!
— Коллектив ошибается в тысячу лет один раз.
— А ты меня не воспитывай. Делай, как сказано!
Ну и шляпа же ты, Саша. Ведь это самое «воспитание», чего он так чурался, давным-давно шло полным ходом. То, что он жаловался на коллектив, уже было признанием его силы... Его авторитета.
— Пойдемте со мной, поможете переставить мебель, — проговорила она. — Кстати, уважительное обращение на «вы» ввел еще сам Петр Первый. До него все «тыкали» друг друга. Даже смешно, сперва бояре никак не могли привыкнуть к такому обращению. Царю порою приходилось некоторых бояр даже наказывать...
— Ты... Вы тоже хотите меня наказать?
— Ведь вы же, как полагаю, не боярин?
— Нет, — чистосердечно признался Саша.
— Только вот о чем договоримся: ни в коем случае об этом инциденте никому ни слова. Если ребята пронюхают, то в стенной газете меня изобразят в царской одежде, а вам приделают бороду...
Не следует особенно строго судить Рашита. Он завел дневник, как только узнал, что Петр Филиппович Стасюк ежедневно что-то записывает в тетради. «Может, — решил он, — всем воспитателям положено записывать то, что с ним время от времени происходит?»
Сперва с ним ничего не случалось, и он не знал, что записывать. А дневник, коли уж завел, требовал того, чтобы в нем хоть что-то было. И мыслей никаких не приходило в голову, хоть плачь. Вот почему на первой странице его дневника черным по белому было написано: «1 февраля 1941 года. Сегодня купил баночку ваксы и два подворотничка из сатина».
«Кабы что случилось со мной! — мечтал он. — Хоть
