Любимая ведьма герцога (СИ) - Рябинина Татьяна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Доброе утро, Дженна…
[1] Королева Изабелла Кастильская (1452–1504) дала обет не мыться, пока Гранада не будет освобождена от мавров
19.
— Тогда нам не удалось договорить, — сказала я, когда мы сели на скамейку. Вполне так на пионерском расстоянии. — Но мне надо знать, какие отношения были между нами раньше. Тем более сейчас. Когда мы помолвлены.
Тэрвин посмотрел на меня искоса.
— Какие отношения? Не знаю, Дженна. Мне ты всегда нравилась. Наверно, я… — он остановился, словно собираясь с духом. — Наверно, я люблю тебя.
Когда мы разговаривали в прошлый раз, я боялась этих слов. Потому что не хотела их слышать. За пять десятков лет мне их говорили не раз, и не два. Она осталась в памяти — эта горькая мучительная неловкость, когда приходится отвечать: «Прости… но нет». И долгое послевкусие потом. Иррациональная вина, хотя разве кто-то виноват, что не может ответить на чужие чувства?
Но сейчас, как ни странно, этого не было. Радости — искрящейся, звенящей радости, когда торопишься сказать: «И я тебя люблю!» — тоже не было. Откуда бы ей взяться? Но вместо нее — очень странное ощущение. Такая светлая грусть. Мелодии в миноре не всегда мрачные, бывают и нежные, прозрачные, как облака на рассвете.
«Не обламывай парня!» — влез Кай.
«Хорошо, не буду».
— Ты никогда ничего не говорила, Дженна. Мы об этом не говорили. Но мне казалось, что и я тебе тоже нравлюсь. Особенно когда ты меня поцеловала.
Видимо, мое лицо после этих слов стало очень выразительным. Тэрвин вздохнул, опустил голову и продолжил, глядя себе под ноги:
— Твой шарф ветром унесло на дерево. Я полез за ним. Достал. И ты меня поцеловала. Наверно, это была простая благодарность, но я подумал… Джен, если б у тебя были ко мне какие-то чувства, ты вряд ли бы забыла.
Я не знала, что ответить. Именно об этом говорила Эфра: если б Тэрвин тебе нравился, ты бы помнила. Но так ли это? Люди, потеряв память, не могут вспомнить своих жен и мужей, детей и родителей. Тех, кого наверняка любили. У памяти сложная структура. Можно помнить: я — женщина, у меня есть руки, ноги и голова, а вот там растет дерево, и птички поют. Но при этом забыть собственное имя.
— Послушай… — Тэрвин осторожно дотронулся до моей руки. — Я понимаю, ты не могла отказаться от предложения. Но наши отцы договорились об этом браке, как только ты родилась. Ты об этом не знаешь, но наша помолвка должна была состояться в твой день рождения. Специально ждали этого дня.
— Подожди, — насторожилась я. — А раньше тринадцати лет нельзя?
— Нет. Обручиться можно в тринадцать, а пожениться в восемнадцать.
Странно. В нашем средневековье до восемнадцати не ждали. С тем уровнем смертности надо было наплодить как можно больше детей, чтобы хоть часть из них выжила. И начинали это дело по нижнему краю фертильного возраста. А если юная мамаша вдруг помрет в родах, всегда можно жениться снова. Ну что ж, в каждом домике свои гномики. Похоже, в чем-то это общество более гуманно, хотя и топит ведьм.
— И почему же она не состоялась?
Тэрвин сдвинул брови.
— Потому что по приказу Великого дознавателя Гирмаса тебя схватили и бросили в тюрьму. Испытывать ведьму тоже можно с тринадцати лет.
Так-так, а это уже интересно. Когда меня везли на телеге с берега, Кай сказал, что любую женщину могут обвинить в колдовстве, даже жену или дочь герцога. Нет, он сказал не так. Что он думает, будто обвинить могут любую.
«Кай?»
«Я что, всеведущий? — огрызнулся он. — Кое-что мне становится известно само собой, а что-то приходится узнавать. Я действительно так думал. Но, похоже, не все однозначно».
— И долго я была в тюрьме?
— Три дня, как обычно.
Ага, выходит, тринадцать Дженне исполнилось за три дня до смерти. Это не совпадение, на что угодно могу поспорить. Предстоящая помолвка и испытание, скорее всего, связаны между собой. Гирмас хотел убрать меня, понятное дело, но к чему такая спешка?
— Тэрвин, а если бы мы уже были помолвлены и кто-то написал на меня донос, все равно стали бы испытывать?
Он покачал головой.
— Я не знаю, Джен. Но могу спросить у отца.
— Пожалуйста, спроси, — я безотчетно схватила его за руку. — Хотя… я ведь могу и у своего спросить, он наверняка знает.
— Хорошо, — Тэрвин сделал едва заметное движение, и уже не я держала его за руку, а он меня. — Но я хотел тебе сказать… Я начал говорить, что понимаю: ты не могла отказаться, когда мой отец сделал предложение. Зато могу отказаться я. Когда нам обоим исполнится восемнадцать. Мои родители до свадьбы даже не были знакомы. Я плохо помню мать, но она всегда ходила печальная. И я не хочу, чтобы так случилось с тобой. Если ты… не сможешь полюбить меня, лучше будет разорвать помолвку. Для нас обоих лучше.
«Джен, рот закрой, муха влетит! — посоветовал Кай. — У тебя на редкость глупый вид сейчас».
Я действительно могла ожидать от Тэрвина чего угодно, но только не этого. Это были слова взрослого, вполне разумного мужчины, а не влюбленного подростка.
— Но ведь тебе все равно придется на ком-то жениться, — пробормотала я растерянно. — Ты же единственный сын аарцоха.
— Когда оба не любят, им в браке легче, — спокойно сказал он, чуть сильнее сжав мою руку. — Не любить вообще проще. Ничего не ждешь, ни на что не надеешься. А когда любит только один, от этого хуже обоим.
«Ого! — мне показалось, что Кай присвистнул. — А парень не дурак. Из него вырастет мудрый правитель. И мудрый мужчина. Вот повезет кому-то…»
— Наверно, ты прав, — ответила я обоим сразу. — Не будем торопиться. Впереди еще пять лет.
20.
Я шла по длинному дворцовому коридору к покоям Медора и снова вспоминала разговор с Тэрвином.
Мы просидели в саду довольно долго, пока не набежали тучи и не начал накрапывать дождь.
— Пойдем, — Тэрвин встал и подал мне руку. — Не хочу, чтобы ты снова заболела.
Все это время он рассказывал мне о той Дженне, которую я не знала. Или — как он думал — которую я забыла. Рассказывал тепло и с большой нежностью, вспоминая всякие забавные случаи. Дженна в этих история прорисовывалась такой, как сказала Эфра: спокойной, замкнутой, молчаливой. Что называется, вещь в себе. И ничто не указывало на какие-то ее магические способности. Может, они действительно еще не проявились? Не зря же ведьм испытывали лишь с тринадцати лет?
— В следующий раз расскажешь о себе? — попросила я, когда мы шли к дворцу. — Я ведь ничего о тебе не помню. Как будто только познакомились.
«Не как будто, а действительно только что», — влез Кай.
«Предлагаешь сказать ему все? Кто я такая?» — выкинула я табличку «сарказм».
«Может, и придется. Как знать?»
— Конечно, расскажу, — кивнул Тэрвин. — Завтра утром?
— На том же месте. Если не будет дождя.
— А если будет, приходи в библиотеку. Туда редко кто заглядывает.
Мы попрощались и разошлись в разные стороны: Тэрвин отправился к своим комнатам в западном крыле, а я — к Медору. Уже на подходе за спиной раздались торопливые шаги. Оглянувшись, я отпрянула и прижалась к стене: коридор был узким, а Гирмас несся так, словно хотел смести меня и растоптать. Темно-красный плащ с капюшоном, надетый поверх такого же цвета длинного балахона, развевался, как на ветру. Даже не взглянув в мою сторону, словно я была статуей или вазой, Великий дознаватель скрылся за дверью комнат Медора.
«Кай, ты можешь пробраться туда и послушать, о чем они будут говорить?»
«Разумеется. Жди здесь».
Я остановилась, сделав вид, что рассматриваю статую девушки с кувшином — какой-то богини. Хотя могла и не притворяться: больше никого в коридоре не было. Но эта статуя навела меня на мысли о местной религии в целом. Довольно странной религии, надо сказать.
Чем-то она напоминала античный политеизм, когда едва ли не у каждого явления, действия и предмета имеелся бог-покровитель. Или хотя бы мелкий божок. Как у положительного, так и у отрицательного. Светлых призывали, темных — наоборот упрашивали не приходить. И еще неизвестно, кого молили усерднее. В этом мире отдельные боги, великое множество, были только у светлой стороны бытия. По именам их знали разве что служители церкви, остальные обращались к ним оптом — к светлым силам. Темная сторона не персонифицировалась, а объединялась в общее понятие — зло. Считалось, что ведьмы служат злу и поэтому их необходимо уничтожать. Кстати, о колдунах я здесь ни разу не слышала ни слова. Как будто поклоняться злу было исключительно женской прерогативой. Что за гнусный сексизм?
