Год рождения 1921 - Карел Птачник

— Не ори, — прервал его Карел и перестал обчищать молоточком кирпичи. — Никто тебе не завидует. Я вот тоже нашел отличный карманный ножи ношу его в кармане.

Рядом работала группа из восьми человек: Ладя Плугарж, Руда, Густа, Ирка, Богоуш, Фрицек, Вильда и Ферда Коцман. Лопатами и кирками они крушили уцелевшую стену разбомбленного дома, потом стали выворачивать ее железными ломами. Стена наклонилась, ребята изо всей силы навалились на нее, стена треснула и обрушилась в глубокую воронку, на дне которой, как зеркальце, сверкала замерзшая лужа. Вслед за стеной посыпались еще какие-то обломки, и стала видна полированная передняя стенка серванта. Ферда кинулся к нему, размахнулся киркой, взломал дверцу и, быстро нагнувшись, сунул руки в ящики; сервант был еще наполовину засыпан, и ящики трудно было выдвинуть.

Крепкий, приземистый Ферда до отъезда в Германию работал мясником. Он был шире в плечах, чем Мирек, и много сильнее. Сожители по комнате не любили его за крутой, властный нрав. С ним не стоило связываться и спорить, он любил подраться и в драке бывал безжалостен. Недавно он подрался с тремя немецкими солдатами в небольшом окраинном трактире из-за девушки. Солдаты пошли на него со штыками, но не могли справиться. Ферда выгнал всех из трактира, поломал стулья и высадил дверь. В роте у него не было друзей, и никто ему не симпатизировал. В казарме он проводил очень мало времени, вечно пропадал в городе, удирая туда ночью через забор, в штатском костюме, который прятал в тюфяке. Эман однажды рассказал Карелу, что за последние три недели Ферда отправил домой шесть больших посылок — с разных почт. Что в них было? Эман выразительно пожал плечами.

Ферда стоял перед разбитым сервантом, запустив руки по самые локти в ящики, лицо у него покраснело от возбуждения, он тяжело дышал, извлекая небольшую шкатулку, в которой были уложены кольца, золотые булавки и цепочки.

Ошеломленные ребята смотрели, как он рассовывает эти ценности по карманам. Потом Ферда снова лег ничком и запустил руки в сервант.

— Не дури, Ферда, — сказал Ладя и боязливо оглянулся. — Увидят, худо будет. На что они тебе?

Но Ферда словно не слышал. Он присел, взмахнул киркой и сильным ударом вонзил ее в верхнюю крышку серванта. Сервант слегка наклонился, ящики открылись.

— О господи, Гиль идет сюда, Ферда! — торопливо шепнул Вильда и, схватив Ферду за ноги, хотел оттащить от серванта. Но тот, уцепившись одной рукой за сервант, лягнул товарища в грудь, а другой рукой сунул за пазуху портмоне и золотую авторучку. Вильда упал навзничь в воронку от бомбы.

Гиль стоял около будки десятника. Обведя взглядом участок работ, он вдруг со всех ног помчался к группе чехов, спотыкаясь о груды кирпича. За ним устремились Шварц и Рорбах. Ребята, опершись на кирки и лопаты, недоуменно глядели им вслед: куда они так торопятся и что сейчас произойдет? Солдат Бекерле, юнец со вставным глазом, бежал посередине улицы к угловой телефонной будке, а Нитрибит, стоявший на высокой груде развалин, положил руку на кобуру с пистолетом.

В нескольких шагах от Ферды Гиль споткнулся о полусгоревшую балку и упал, но тотчас вскочил и в три прыжка настиг Ферду. Свалившись на него как камень, он обеими руками схватил парня за горло. Но Ферда держался крепко, он даже приподнялся на колени и сбросил бы с себя Гиля, если бы не подоспели Рорбах и Шварц. Один из них тяжелыми сапогами топтал руки Ферды, другой повалил его на спину. Гиль ударил его по виску рукояткой револьвера.

Ферду потащили на улицу. Пальцы левой руки у него были в крови, но он не выпускал из них гребня в серебряной оправе. Полицейское авто примчалось даже раньше, чем Бекерле вернулся из телефонной будки. Окровавленного Ферду втолкнули с помощью двух полицейских в машину. Он бешено сопротивлялся, не позволяя обшаривать свои карманы, укусил Гиля за руку и разорвал на нем мундир.

Машина уехала. Ребята стояли среди развалин и хмуро глядели в землю.

— Wieder machen! — кричал Нитрибит. — Wieder machen![23]

Ирка с молотком в руке присел на корточки около кучи кирпичей.

— Не иначе как спятил при виде этого золота, — задумчиво произнес он. — Осел! Будь там колбаса или ветчина, еще понятно. Но золото!..

— М-да, — помолчав, заметил Богоуш. — Кабы знать, что останешься до конца войны цел и невредим…

— Тогда бы стоило, красть, а? — усмехнулся Карел. — Так, что ли? Хорош гусь!

— Да я не это хотел сказать, — покраснев, возразил Богоуш. — А кстати, разве это грех? Почему бы и не взять что кому нравится? Не я — так другой украдет.

— Знаете, жил у нас в деревне Якуб Голейш, — вспомнил Кованда. — Он тоже так рассуждал. Зачем, говорит, покойникам в гробу золотые кольца, часы и хороший костюм? Человеку, мол, положено явиться перед господом богом нагим и чистым. Так вот этот Якуб ходил на все похороны, приглядывался к покойникам, а ночью на кладбище разрывал могилы, снимал с мертвецов кольца, шарил по карманам. Не помню уж, сколько лет ему потом дали.

— Очень глупое сравнение! — сердито буркнул Богоуш. — Помните, как немцы обирали наших людей? Сколько чешского добра они украли! А теперь разве грех взять что-нибудь и у них?

— Ах, вот что! — отозвался Карел. — Ну, если ты пошлешь это чехам, которые всего лишились, тогда и я помогу тебе красть.

Ирка оглянулся и сунул руку в карман.

— Вы поглядывайте, ребята, а я сделаю пару снимков. А то как бы Нитрибит меня не накрыл.

Ирка перелез через кучи развалин к полуразрушенным домам на соседней улице и, укрывшись в лабиринте обвалившихся стен, выбирал кадры и щелкал своей «лейкой», которую неделю назад купил у французского трамвайщика.

А снимать было что: разбомбленный четырехэтажный дом, фасадная стена которого была взрезана, как крышка картонной коробки; во втором этаже на синих обоях висел портрет фюрера, а паркет, похожий на шахматную доску, свисал до первого этажа. В третьем этаже глазам зрителей представлялась комната, оклеенная красными обоями. В дверях торчал ключ, а на уцелевшем клочке пола, размером в квадратный метр, стояла швейная машина. В комнатах четвертого этажа стояли застеленные кровати, но крыша дома висела над пустым пространством, как сломанный козырек детского картуза. Рядом виднелся покинутый двухэтажный домик: потрескавшиеся стены, окна без стекол, двери без рам, комнаты, засыпанные штукатуркой. Все эти разрушения покрывал тонкий слой снега, который сыпался с низкого серого неба.

В конце улицы Ирка увидел невысокие фигуры фельдфебеля Бента и Рорбаха, которые оживленно беседовали о чем-то, на другой стороне топтался у забора унтер-офицер Миклиш и балагурил с проходившими девушками. Рота убирала развалины по обе стороны улицы на участке примерно в сто пятьдесят метров. Недалеко от будки небольшая группа чехов работала в открытом подвале: пятеро выкидывали оттуда уголь, другая пятерка грузила его на большой прицеп. Среди них были Пепик, Олин и Гонзик. Вскоре вернулся Гиль и залез в будку десятника, к горячей печке. Немного погодя он вышел оттуда распаренный, у дверей зябко поежился, застегнул мундир, спрятал руки в карманы и огляделся по сторонам.

Он заметил, что Пепик иногда отдыхает, опершись на лопату, а также ворошит ею кучу мусора и отбросов. Вот молодой чех поднял что-то и спрятал в карман.

Ефрейтор побежал к подвалу. Почувствовав лапу Гиля на своем плече, Пепик быстро обернулся. Гиль злорадно смотрел на него из-под косматых бровей и протягивал руку.

— Давай сюда, — холодно сказал он, — да побыстрее.

Пепик не понял.

— Я вас не понимаю, — сказал он, взглянув на Гиля сквозь очки своими невинными голубыми глазами. Тот схватил его за куртку и бешено заорал:

— Все прикидываешься дурачком, студент, но меня не проведешь! Вынимай все из карманов, да поживее, пока я тебя не треснул. И не гляди на меня так по-дурацки, скотина!

Ребята, работавшие рядом, подняли головы и уставились на них. Рорбах и Бент тоже перестали разговаривать и оглянулись на Гиля.

Пепик понял. Виновато улыбнувшись, он достал из кармана склянку. Гиль вырвал ее у него из рук и сердито уставился на этикетку. Читал он долго и ничего не мог понять, лицо его побагровело, выпяченная нижняя челюсть отвисла. Он швырнул склянку на кирпичи, сунул руки в карманы, повернулся спиной к Пепику и быстро зашагал обратно к будке.

Кованда, наблюдавший эту сцену, стоя на другой стороне улицы, приложил руки ко рту и громко крикнул: «Вейс!!»

Гиль замер как громом пораженный. С минуту он стоял недвижим. Глаза у него была прикрыты, на скулах вздулись желваки, пальцы в карманах так вцепились в подкладку, что чуть не разорвали ее. Не оборачиваясь, он распахнул дверь будки и, войдя, с шумом захлопнул ее за собой.

Пепик грустно взглянул на разбитую склянку.