Глаза погребённых - Мигель Астуриас

А возле бокового входа с трудом подымалась с земли мулатка. Ее никто не собирался избивать — очищая себе путь, янки так основательно стукнули ее по спине, что она свалилась и, падая, ударилась лицом о косяк двери, в которую подглядывала, как перепившиеся верзилы пытались линчевать бармена: он осмелился отказать им.

Линчевание предупредил наряд военной полиции; выручив из беды перепугавшегося насмерть бармена, полицейские принялись выгружать гигантов из бара: их вытаскивали, подхватив под мускулистые ручищи, — и рыжие и белобрысые головы раскачивались, как подвешенные горшки с медом; волокли пьянчуг — и огромные ножищи чуть не вспахивали землю. Вдребезги пьяных, лежавших неподвижно, будто сраженные в битве, поднимали и, придерживая на весу, тащили до ближайшего грузовика, одного из тех, что каждую ночь — совсем как муниципальные мусоросборщики — подбирали пьяных солдат в барах, кабачках, клубах, погребках и в домах терпимости.

Это была обычная «молниеносная операция». На какое-то время в баре стало легче дышать. Но вот нагрянула новая компания гуляк; сначала они танцевали в салоне, а когда кончился вальс трех часов утра, заняли со своими партнершами освободившиеся места и потребовали виски, пива, рома, коньяку. Сменившийся бармен не стал их ограничивать.

Анастасиа кончиком языка потрогала рассеченную губу и, сплюнув кровь, невнятно пробормотала:

— Сосет и сосет это отродье…

Мальчик, успевший при появлении военной полиции юркнуть в ближайший подъезд, возвратился, как только миновала опасность.

— Те-етенька, что с тобой?..

— Заткнись, несчастный!.. Разве не видишь?.. Написать бы жалобу… да кому только?..

— В полицию? — наивно спросил малыш.

— В полицию?.. Не такая уж я дура… И ты не будь дураком… Идти в полицию… жаловаться на полицейских? Ха-ха!.. Уж лучше изойду кровью… Видишь, губу мне расквасили… Даже зубы шатаются… Пойду-ка пожалуюсь Иисусу в церкви святой Клары… благо близко…

— А церковь-то сейчас закрыта…

— То, что кипит в душе, я скажу и с паперти. Разве господь не услышит меня? Подобру потребую от него. Каждую пятницу мы тратимся на свечи ему, и он должен оберегать нас… Что он думает? Бросил нас на произвол судьбы — и живи как хочешь! Нас, у кого ни еды, ни крова, кто бродит, будто Вечный жид, и совсем не потому, что неимущий, — не дерьмо же мы, в конце-то концов! И не потому, что мы хуже всех, подонки какие-нибудь! Во всем виноваты проклятые гринго! Это они нас выкинули с наших земель на побережье, теперь там заправляет «Платанера».

Появление дона Непо Рохаса, который направлялся домой, придерживая велосипед за руль, заставило ее забыть о малыше.

— Я рассказываю племяннику, — обратилась она к дону Непо, — о тех счастливых временах, когда у нас были свои земли, свой дом, свое имущество. Ах да, вы еще не знаете, как я стала козлом отпущения в этой заварухе, что разыгралась в баре!

— Чепуховый скандальчик! — воскликнул Непомусено. — Чуть не дошло до расправы над барменом. Хе! Но и наши тоже не промах, сразу же решили вступиться за сеньора Минчо: повара схватили ножи, судомойки — ведра с кипятком, пошли в ход и топоры, и вертела, и кочерги… кто-то стал даже разливать бензин в пустые бутылки… до сих пор не успокоились, не хотят приступать к работе, пока не получат гарантий…

— А когда нагрянула военная полиция… — начала Анастасиа.

— К счастью! — оборвал мулатку дон Непо, как только та заохала, жалуясь на боль в разбитой губе и в зубах. — К счастью, нагрянула, а то не дай боже, что было бы! Беда лишь, что в суматохе я забыл пакет с продуктами для вас…

— Когда нагрянула военная полиция… — настойчиво повторила Анастасиа, сплевывая кровь, — я была у двери сбоку, и они меня так двинули по спине, что если бы я не уперлась руками в стену, не быть мне в живых… И знаете, еще вовремя успела опереться — руко… мойник не разбила. Не то лежать бы мне в холодной могиле и встретились бы только на том свете, поминай как звали… — Она вздохнула. — Аи, боже мой, Иисусе из церкви святой Клары, до каких пор мы будем терпеть от них!..

— Что верно, то верно — обобрали они нас на побережье, хоть и много времени с тех пор прошло…

— А кажется, будто случилось вчера, — проворчала мулатка.

— Вот чего я не припомню… — рассеянным тоном, но явно не без задней мысли произнес дон Непо, — расквитались ли мы с ними?

— Черта с два! Выгнали нас, и все тут… Мы еще должны благодарить их за то, что хоть живы остались… Лучше бы убили, чем оставили вот так… нищими! — вздохнула Анастасиа.

— Значит, не расквитались…

— Ни тогда, ни потом… Как это по-нашему говорится… «Чос, чос, мойон, кон!» Вы знаете, что это означает?.. Нас бьют… руки чужие нас бьют!..

Слегка опираясь на руль велосипеда, дон Хуан Непо шел рядом с толстозадой мулаткой, тащившей за руку мальчишку, который дремал на ходу. Тени следовали за тенями посреди улицы: в столь поздний час уже опасно было идти по тротуару, мало ли кто мог притаиться в подъездах. На всякий случай лучше шагать по мостовой, забытой в эту пору и прохожими и проезжими.

Невозможно было расслышать, о чем они толковали. Мулатка приблизила свое темное оттопыренное ухо, холодное, как у покойника, к шевелящимся губам дона Непо, поседевшие усы которого казались приклеенными под носом клочьями тумана.

Дон Непо, похоже, был очень доволен этой беседой.

— Что? Хуамбо, мой брат?

Имя мулата, произнесенное Анастасией — губы ее еще ныли от удара и душа еще ныла от воспоминаний о счастливом времени, когда у нее была своя земля, — эхом отозвалось на улице.

— Да, Хуампо!

— Ху-ам-бо… — поправила мулатка, — а не Хуампо. Я с ним не разговариваю.

— Вы же брат и сестра!

— Негодяй он! Бросил родителей и прикидывается, будто меня не знает…

— А ты разве не забыла о них?

— Но ведь забота о стариках — его долг, он мужчина!

— Он самый младший, Анастасиа, и ты сама мне рассказывала, как в детстве родители хотели бросить его на съедение ягуару и как он спасся чуть ли не чудом: в горах, где его оставил твой отец, мальчика подобрал Мейкер Томпсон. Понятно, что твой брат на всю жизнь затаил обиду на родителей…

— Насчет ягуара — это я придумала… — Мулатка сплюнула окровавленную слюну, она произнесла эти слова так, словно раскрыла важную тайну.

— Тем более, значит, тебе надо с ним встретиться…

— Думаю, что он живет там же, у Мейкера Томпсона, но я туда ногой не ступлю.

— Поговори с ним по телефону.

— Да что я, из этих?..

— Однако, Анастасиа, ты должна встретиться с ним… ради меня…

— Ради вас, может быть, и решусь. Я стольким вам обязана…

— Ладно, считай, что мы договорились. Хуамбо должен прийти ко мне сегодня или завтра. Самое позднее — завтра. А если ему удобно, то пусть приходит после семи вечера на работу, где всю ночь нас тиранит электрическая музыка… Эта «Рокола» похожа на электрический стул, на котором убивают током, вместо того чтобы расстреливать… пусть уж лучше меня расстреляли бы…

Дальше они шли молча. Это было не просто молчание улицы. Это было чудо — молчание прозрения: молчание, обволакивающее, сливающееся с молчанием земли, охраняющей покой мертвых.

В опаловой дымке при свете последних, высоких звезд перед ними возник Серро-дель-Кармен,[21] и на вершине его в густом тумане, словно в пене бушующего прибоя, угадывался — точно деревянное изваяние на носу древнего корабля — силуэт часовни.

Мулатке и велосипедисту, шедшим, как во сне, показалось, что они очутились в каком-то неизвестном городе, среди людей иной эпохи. Из Сантьяго-де-лос-Кабальерос[22] приехали на конях какие-то персонажи в смехотворных, чуть ли не карнавальных одеяниях. Дамы. Епископ. Монахи. Пехотинцы XVI века. Слуги. Индейцы. Целая свита. Собравшись у подножия холма, они начали подниматься к часовне: самые богомольные впереди, затем студенты-богословы университета Сан-Карлос,[23] дамы в сопровождении вооруженных капитанов с плюмажем на шляпах и, наконец, покровительница этого паломничества — золото-серебряный образ девы Кармен — той, которая сопровождала дона Пелайо.[24]

Строитель часовни Хуан Коре, вышедший навстречу благородным и знатным обитателям столицы королевства, свернул с пути и направился к Анастасии, мальчику и велосипедисту. Они были уже близко друг от друга, вот-вот должны встретиться — оставался один только шаг, и они непременно столкнутся, — однако они не остановились и не столкнулись; отшельник прошел будто сквозь них, а они прошли сквозь спешившего испуганного отшельника, точно пересекли стлавшийся в низине дымок.

— Что случилось, брат? — спросили они его.

— Инквизиция!.. Инквизиция!.. Не задерживайте меня, дайте пройти!