Кислород - Саша Наспини

Отец вел себя спокойно. Не сделал мне ни одного замечания. Промолчал даже перед светофором на виа Сальчета, когда я слишком резко отпустил сцепление, и мы заглохли на перекрестке, а позади ревели клаксоны. Меня охватила паника. Я уже предчувствовал позор поражения: сейчас я открою дверь, обойду вокруг машины и с пылающим от стыда лицом рухну на пассажирское сиденье, уступив место за рулем взрослому, – я, новичок, который заблокировал уличное движение. Отец сидел молча, неотрывно глядя вперед. Он добродушно улыбался, не обращая внимания на хамов позади, которые сигналили без конца, словно не видели буквы «У» на заднем стекле. Особенно старалась какая-то тетка в табачного цвета «фиате-панда», с нервозной собачонкой, вскочившей на приборную панель. Он заговорил только после двух моих безуспешных попыток тронуть машину с места: в итоге перед тем, как загорелся желтый, я взял себя в руки, и мы поехали. Он сказал: «Что-то я проголодался. Отвези меня куда-нибудь поесть».

Возможно, в воздухе тогда присутствовали какие-то таинственные флюиды: очень скоро мы увидели маленькую закусочную, которой сейчас уже не существует, – на обочине регионального шоссе, всего в нескольких километрах от участка. Не знаю, почему я выбрал это направление, но, свернув с автострады, я пересек четыре полосы и покатил прямо туда, как будто услышал зов. Там было полно дальнобойщиков. Они сидели под навесом, увитым виноградом, а дальше простирались поля. День был ясный и солнечный, мы расположились за столиком на воздухе. Казалось, все это происходит в кино. Мы проехали не больше сорока километров, но машину вел я и чувствовал себя властелином мира. Мы оба молчали; отец в совершенстве владел искусством паузы; иногда его молчание бывало просто бесценным. Мы наслаждались новым измерением наших отношений. И только в конце обеда он сказал: «Что это у тебя там?»

Я взглянул на свое плечо. И увидел веточку, которая, видимо, упала на меня с дерева. Щелкнул по ней пальцем, но она зацепилась за футболку. Щелкнул еще раз. И тут заметил, что она шевелится.

Это было насекомое – палочник. Впервые я видел его так близко. Будь это паук, я вскочил бы, но эта букашка не вызывала у меня отвращения, какое я испытывал, например, к кузнечикам. Мне захотелось показать, что я могу преодолеть чувство брезгливости, и я остался сидеть с невозмутимым видом. Более того: я взял бумажную салфетку, снял палочника с плеча и осторожно посадил на стол.

Он напоминал существо с другой планеты. Я видел похожих в шкафу у Маттео Лоренци, в составе армии Зла. Палочник неподвижно сидел на столе. «Как может существовать подобное создание?» – подумал я. Он и правда был совсем как веточка, при беглом взгляде не различишь. Кто знает, на скольких из них я успел наступить за свою жизнь, сам того не ведая. Сколько их носил у себя в волосах… И какая от них польза? Невольно задумаешься о целях природы: если на свете есть настолько странные живые существа, наверно, для чего-то они нужны. Возможно, они жили на земле еще до того, как человек высунул нос из первичного бульона. Несколько минут я наблюдал за палочником, потом решил сдуть его со стола, но тут на него сверху вдруг опустился стеклянный купол.

Отец воспользовался миской, которая в закусочной исполняла роль пепельницы. Насекомое было в плену. «Мы могли бы забрать его домой», – сказал отец.

Я посмотрел на него:

– Зачем? – У меня никогда не возникало желания устроить дома террариум.

Отец пожал плечами:

– Чтобы был. Посмотрим, что он будет делать.

А что он должен был делать? Он просто сидел тут – и все. Правда, вскоре он перестал притворяться веткой: начал двигать усиками, словно пытался оценить обстановку. К черту мимикрию: возможно, под угрозой его жизнь, надо что-то предпринимать. Нежных чувств он не вызывал – это вам не щенок с грустными глазами. И все же порыв отца показался мне странным; он вообще редко проявлял инициативу, предпочитая наблюдать за происходящим. Ни во что не вмешивался, не нарывался на конфликты. В конце концов он вернул миску на место. А я той же салфеткой взял незваного гостя и бросил в урну.

– Какой ты чувствительный, – улыбнулся отец.

Сегодня контейнер стал мастерской, где я леплю миниатюрные фигурки. Маттео Лоренци гордился бы мной. Письменный стол превратился в верстак; на полках стеллажа я храню свои самые удачные работы. Я создал целую миниатюрную армию из фигурок, изображающих Лауру в ее новой жизни: Лаура в черном пуховике и желтом шарфе на платформе метро, ожидающая поезд; Лаура среди толпы, в джинсовой мини-юбке и сланцах. Лаура во власти своих черных дыр, которые иногда уносят ее прочь из этого мира… Я творю ее заново здесь, в месте, где она была узницей.

Если бы я сказал это Наиме, она, возможно, сдала бы меня в психушку. Она не поняла бы. Она продолжает говорить со мной о социальной открытости, ждет от меня рассказов о прогулках по набережной, о посещении дискотеки, о водовороте светской жизни, в который я бесшабашно бросился. А я сочиняю для нее истории о бурных вечеринках и случайных связях. Получается так складно, что на мгновение я сам во все это верю. Создаю себе мнимые воспоминания, которые должны ей понравиться. Выдумываю девиц с тягой ко всему жуткому и зловещему, которые просят разрешения выпить со мной у стойки бара. И сорокалетних дам, которым известны обстоятельства моей жизни – отец-монстр, но солидный счет в банке (среди жителей городка об этом ходят преувеличенные слухи). Выдумываю приключения настолько нелепые, что никому и в голову не придет проверить их на достоверность, а потому мне верят.

Но кое о чем я умалчиваю. Лаура – это моя инвестиция в будущее, она должна спастись. Ей нельзя терять время. Или, наоборот, ей это нужно: потратить сколько-то времени впустую, по собственной воле. Сидеть у себя в комнате без дела, слушая негромкую музыку. Как в контейнере. Однако теперь по собственному желанию. Если она захочет выйти в город, достаточно надеть туфли. Гипотетически она может даже выброситься из окна пятого этажа, если ей вздумается. Свобода разворачивает перед человеком целый веер самых неожиданных возможностей.

В ходе процесса обвинитель утверждал, что мой отец выбирал в жертвы маленьких девочек еще и потому, что они не способны на самоубийство. Во всяком случае в своей игре он многое ставил на эту карту. Когда Мартини рассказал мне об этом, я снова увидел пепельно-серые глаза палочника: «Посмотрим, что