Синдикат «Громовержец» - Михаил Тырин

— Ничего не понимаю, — сокрушенно вздохнул Пельмень. — Ее бубенчиками обвешали, что ли? Почему тогда не звенят?

И тут, похоже, корова их заметила. Или услышала. Она в очередной раз поднялась на дыбы и замерла, глядя в их сторону. В этом неподвижном пристальном взгляде было что-то такое, от чего у приятелей мурашки побежали по коже.

— Дуем! — сдавленно крикнул Пакля и первым приспустился по овражку. Пельмень скакал за ним, отставая и переваливаясь на кочках. Он дышал громко, в голос, будто стонал. Впрочем, корова их не преследовала, лишь неотрывно смотрела вслед убегающим.

Уже во дворе Пакля притянул приятеля за шиворот и зловеще проговорил:

— Никому ни слова. Понял? Никому! Ни слова!

Кирилл и не подозревал, что три дня — настолько мимолетный срок. Хотя время вообще штука непостоянная. Когда ждал, бывало, три дня до начала каникул — это была вечность. Но сейчас речь шла не о каникулах, и время съежилось в краткий промежуток, которого хватило лишь на несколько судорожных движений.

Движения оказались бесполезными, и никакого чуда, конечно, не произошло. Назавтра намечалась встреча под памятником. Завтра придет волосатый Дрын, придут и его мазутники. Дрын выкатит зубы и скажет:

«Ну?» И вся его свора тоже скажет «Ну?» и при этом будет глядеть нагло и требовательно.

А Кирилл будет один. И без денег. Ему останется только почесываться и бормотать глупые оправдания.

Заболеть, что ли, спрятаться в больнице? Ногу, например, себе сломать? Или потребовать у военкома, чтоб срочно отправил в армию…

Наступало время расплаты за неосторожно сказанные слова. Как говорится, время разбрасывать камни — и время уворачиваться от камней.

Накануне вечером Кирилл сидел дома один. Часовая стрелка тихо, но безжалостно отнимала у него час за, часом. Приближался миг, когда спокойный и уравновешенный мир для Кирилла рухнет. Скоро спать. Ночь пролетит незаметно. И, проснувшись, Кирилл окажется лицом к лицу с первым в жизни настоящим позором.

Не считая еще шансов прилично получить от Промзавода по шее, да не один раз. Впрочем, этого он меньше всего боялся — не привыкать. Но позор — позор всей Гимназии перед Промзаводом, причем по его вине—к этому не очень-то привыкнешь.

Все же у него оставался еще шанс. Правда, такой шанс, о котором Кирилл и думать боялся. Но на улице воцарялся вечер, стрелки на часах уже сложились в кривую беспощадную усмешку. Пришел момент, когда Кирилл понял: кроме этого последнего ужасного варианта, у него нет ничего. Ровным счетом ничего.

Он поставил у шкафа табуретку и открыл дверцу антресоли. Просунул руку под мешанину старых брюк, драных полотенец, отрезов ушедшей из моды материи и нащупал жестяную коробочку. В ней лежали деньги. Несколько солидных, чуть потертых бумажек.

Эти деньги мать с трудом собрала и отложила отцу на день рождения. В коробке было все — и на подарок, и на стол. Отцу исполнялось ровно сорок. И до юбилея оставалось полтора месяца.

Казалось бы, немалый срок. Но Кирилл уже знал, как быстро умеет убегать время. За полтора месяца ему придется как-то вернуть деньги на место. Как? День будет уходить за днем. Ничего не будет меняться в жизни. Разве что в один из этих дней может прийти повестка из военкомата…

Кирилл взял бумажки, пересчитал. Пожалуй, здесь многовато. Он разделил стопочку на две части. Меньшую вернул в коробку, остальное сунул в карман джинсов. Он чувствовал себя самым подлым вором всех времен.

…Наступление утра он встретил на удивление спокойно. Главное — он знал, что день не будет таким страшным, как он опасался. А уж какой ценой — никого не касается.

Правда, за завтраком Кирилл был очень напряженным. Он каждую секунду боялся, что мать полезет в антресоль, пересчитает оставшееся — и наступит катастрофа.

Хорошо, за столом не было отца, который очень рано уходил на работу. Если б Кирилл видел его сейчас перед собой, он бы ненавидел себя в два, в три раза больше.

Однако Зарыбинск о терзаниях Кирилла ничего пока не знал. Городок пребывал в том же сонном, слегка недоуменном состоянии, как и много дней перед этим. И даже Ильич на постаменте выглядел озадаченным: а чего ради я тут торчу на жаре?..

Кирилл пришел первым. Он сел на скамейку, закурил, бросая по сторонам настороженные взгляды. Мир виделся ему как враждебная среда.

Уже скоро в проулке между столовой и кинотеатром показались те, кого он ждал. Дрын вышагивал впереди всех, и даже от памятника просматривались белые буфера его зубов. Рыжие лохмы болтал ветерок. Рядом шел его близкий приятель Поршень — личность, по мнению Кирилла, предельно отталкивающая. Плотненький, собранный в клубок, вращающий маленькими темными глазками, он двигался чуть позади Дрына, как советник короля.

— Ты один? — удивился Дрын, заметив одиноко сидящего Кирилла.

— А сколько надо? — без всякого дружелюбия ответил Кирилл.

Промзаводские переглянулись. Это и в самом деле было странным: для столь важного дела Гимназия прислала всего-то одного человека. А остальным как будто неинтересно. Ведь предстояла по сути большая акция милосердия. И всякий, кто вложил хоть копейку, имел право присутствовать и контролировать.

— Ну? — сказал наконец Дрын. — Принес?

— Принес. А ты? — остальных Кирилл решил не замечать. Разговор один на один выглядит солиднее.

Дрын мотнул головой Поршню. Тот залез глубоко в карман и вытянул целлофановый пакет, в котором шуршали ассигнации и гремела мелочь.

Кирилл в ответ показал свой капитал. Несколько крупных одинаковых бумажек смотрелись, конечно, серьезнее, чем мешок с мелочью. Мазутники тихо загудели. Кто-то пробормотал:

— Это он, наверно, гастроном окучил…

Дрын и Поршень переглянулись в некотором замешательстве. Понять расклад было нелегко: гимназист в одиночку приходит с кучей денег, ни капли не боясь вражеского племени, даже малость хамит…

Кирилл, в свою очередь, пожалел, что показал сразу все свои деньги. Промзавод собрал меньше. Но теперь-то поздно дергаться…

Поршень за рукав оттянул Дрына на пару шагов назад и что-то прошептал. Дрын сердито посмотрел и ответил:

— Дурак, что ли?

— Ну, шептаться будем или дело решать? — с нетерпением проговорил Кирилл, которому не очень-то приятно было сидеть и ежиться под взглядами мазутни-ков. — Кидаем монету — и разбегаемся. Некогда мне тут…

Появилась монета. Подбрасывать доверили Бивню — самому крошечному, хотя и не самому младшему из промзаводских. Бивню было шестнадцать, хотя выглядел он на три-четыре года моложе. Впрочем, свой мелкий вид парень сумел компенсировать другими заслугами: он выкуривал две пачки «Примы» в день, виртуозно матерился и очень жестоко дрался. И наконец, он целый год провел в ВТК за угоны велосипедов, кражи денег у школьных учителей и ограбления младшеклассников.

— Ну, допустим, я орел, — сказал Кирилл, когда возникла очередная пауза.

— Баклан ты, а не орел, — хмыкнул Поршень.

— Ладно, пусть, — махнул рукой Дрын, которому не пристало так мелочиться.

Металлический кружок взлетел в воздух. Кирилл успел подумать, что сейчас ему, возможно, придется отдать этим ухарям деньги. И не свои, а те, на которые должен состояться отцовский день рождения. И деньги просто унесут. Раз — и нету…

Монетка упала, жалобно звякнув. Дрын подчеркнуто медленно подошел, заложив руки за спину. Весь его вид говорил: плевать мне, кто деньги понесет. Остальные же, напротив, бросились вперед и сгрудились за спиной вожака. Кирилл не пошевелился, хотя звон монетки едва не заставил его поспешно вскочить.

Дрын хмыкнул, показав белому свету свои зубы во всей красе.

— Как договорились, так и будет, — сказал он. — Ты баблы Машке понесешь. Можешь от нас привет передать.

Промзаводцы с раздосадованным гудением распрямились. Бивень подобрал монету и несколько раз подбросил, словно надеялся переиграть. Кирилл почувствовал, как теплая волна разошлась от сердца по груди. Деньги остались у него. Пусть ненадолго, но все же…

— Отдай ему, — скомандовал Дрын Поршню. Тот хотел было отдать деньги, но потом протянул руку Бивню:

— Монетку-то положь обратно.

— Да я только поглядеть хотел… — смутился Бивень.

— Давай, давай…

— Да не, просто монета редкая. Герб криво пропечатан…

— Редкая или частая, а мы копейки не зажимаем, — сказал Дрын — громко, чтобы Кирилл услышал.

Монетка упала в пакет, а пакет — на скамейку рядом с Кириллом. Тот почувствовал, что от него ждут какого-то ответного хода. В голову пришло только одно: он вытащил свои купюры и бросил в пакет, перемешав с деньгами Промзавода.

— Гляди не пропей, Гимназия… — снисходительно проговорил Поршень, быстро вращая глазами. Почему-то его взгляд то и дело возвращался к деньгам. Словно магнитом притягивало.

Кирилл не удостоил его ответом. Отбросил окурок, поднялся, бережно сунул пакет в карман. Хотелось пуститься бегом и исчезнуть из этого места, от этой компании. Но он пошел медленно.