Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин

В результате женщины стали для меня ещё более таинственными. Точно так же, как небытиё целую вечность ждало момента взрыва, после чего превратилось в бытиё, я ждал второй искры между Элизабет и мной. Я ждал её любви, как пустыня Сонора[13] ждёт дождя. Я не хотел её оскорбить, будучи слишком любопытным или слишком требовательным.

Говорят, что более 96 процентов Вселенной состоит из тёмной материи или тёмной энергии. Я думаю, что то же самое относится и к человеческому разуму. Мы видим, чувствуем или знаем только крошечную часть – ту часть, которая недостижимо сияет, подобно ключам, упавшим сквозь решётку канализации.

Элизабет никогда мне особо о себе не рассказывала. Я знал только то, что видел, ощущал, касался или пробовал. Когда вы одурманены первой любовью, вы не задаёте много вопросов. Вы остаётесь блаженно потерянными в раю радости и похоти.

Я должен был поехать в гости к её семье на Рождество, но этого не произошло, и Элизабет не вернулась после зимних каникул. В феврале я получил от неё письмо. Она писала, что перевелась в государственный университет рядом с домом. Она собиралась выйти замуж за студента-медика, про которого мне рассказывала. И она всегда будет меня помнить.

Второе письмо пришло в марте.

«Я знаю, что должна дать тебе более подробные объяснения. Слишком многое было против нас: не только религия, но и культура, язык и родители. Наша страсть, независимо от того, какой сильной и красивой она была, никогда не смогла бы привести туда, куда предначертано Богом или запланировано обществом, – к браку, семье и счастью. Ребёнок, рождённый от мусульманина из Ирана и американки-католички, не смог бы получить должного воспитания, которого он или она заслуживает».

Уже тогда я подозревал – и подозреваю сейчас, – что Элизабет заставила задуматься не моя религия, а как раз отсутствие у меня религиозности. Она очень расстроилась, когда я заявил ей, что священные книги – это детские рассказы, придуманные для взрослых. Меня до сих пор поражает, как противоречащая фактам догма извращает и фальсифицирует реальность и рациональность, ставя людей и динозавров рядом в одну и ту же эпоху! Как последователи почти любой религии, независимо от того, какими странными их поверья кажутся другим, верят, что их религия – истинная или самая главная. И ещё больше я удивляюсь тому, как отдельные люди настраивают догму, чтобы соответствовала их потребностям, а не подстраиваются под догму. Они также комбинируют христианство и буддизм, или социализм, или йогу, или йогурт – или что там у них ещё есть!

Второе и последнее письмо Элизабет было довольно длинным. Она пыталась смягчить мою боль. Но я был так глубоко оскорблён, что даже теперь, тридцать лет спустя, мне больно при воспоминаниях о разрыве, словно нейроны, которые их удерживают, снова лихорадит. Она была моей первой любовью, моим первым знакомством с глубиной женского тела и души. И она была моим первым любовным испытанием, опытом неопределённости любви, моей первой уязвимости в когтях любви.

Теперь я знаю, что у многих из нас первая любовь так глубоко въедается в мозг, что мы бессознательно ищем новую любовь, которая должна быть похожа на первую. Это явление и поражает, и пугает. Как так может быть, что страдания покинутого и оскорблённого, покинутого и разъярённого, покинутого и опустошённого недостаточны, чтобы человек держался подальше от нового подобного ужасного опыта? Это как будто желать, чтобы тебя снова повесили, после того, как в первый раз оборвалась верёвка. Кто знает почему – как правит бал бессознательное? И не каждая психоаналитическая теория подходит к каждому человеку. Эго – не сумма его и её истории!

Какая неудача, что я не могу забыть то, что хочу забыть: что Элизабет бросила меня не из-за того, что я сделал, и не из-за того, что не сделал, а из-за места моего рождения.

Я узнал, как конфликты догм могут препятствовать единению любовников, и начал задумываться, кто получает выгоду от высевания семян предубеждений в наших разумах. И как монстры растут у нас в сознании и маскируются под восхитительные и разноцветные фрукты.

Меня также беспокоил вопрос, почему я не родился в более свободном обществе. Но эта потеря, ещё до рождения, эта моя мысль, едва ли является странной или необычной для меня. Многие из нас хотели бы родиться в других местах, в другое время, в другой семье, в другом теле, другого пола, расы, даже с другими ДНК, мозгом и коэффициентом умственного развития. Это, как говорят, человеческая природа – чувствовать себя в клетке из-за невозможного, реального или воображаемого. Как было бы благородно со стороны Бога, если бы Он это объяснил сейчас или в Судный день. Я не могу ждать!

Я написал Элизабет: «Я чувствуя себя клеймённым религией, национальностью, расой и многим другим. Я просто хочу быть неклеймёным человеком. Я заперт в клетке моим наследием, но я просто хочу быть человеком. Я хочу быть козлом, микробом, растением – просто неклеймёным существом. Я не хочу, чтобы место моего рождения определяло мою судьбу. Мне хотелось бы, чтобы твои желания были такими же, как мои».

Воспоминания о первой любви пугают меня, когда я готов снова влюбиться. Время от времени я показываю зубы своему страху, рычу и отпугиваю его. Временами я глажу свой страх, как кошку, он мурлычет и засыпает! Но я чувствую реальную опасность, я пытаюсь сбежать.

Я задумываюсь, в чём заключается эволюционное преимущество воспоминаний о событиях против нашей воли. Тут срабатывает инстинкт самосохранения? Не стоит повторять болезненный акт, ценой которого является довольно короткое отчаяние?

Я представляю Джульетту Пуччини в своих объятиях в то время, как эти мысли кружатся у меня в голове. Влюбляюсь ли я в Джульетту с той же юношеской невинностью, которая двигала мной, когда я влюбился в Элизабет? Я боюсь быть отвергнутым? Именно поэтому я сейчас и думаю про Элизабет?

О, какая рассеянность. Я должен проверить почту. Там может быть письмо от Джульетты, она же обещала. Я на самом деле хочу узнать всё, что только можно, об этой женщине перед тем, как полностью потеряюсь в своих воспоминаниях, затруднениях и сомнениях. Я буквально проглатываю письмо Джульетты.

«Привет, Пируз! Я ценю ваше любопытство и заинтересованность, даже хотя из-за них чувствую себя немного не по себе, но мне от этого радостно! Ниже найдёте мою ответную любезность. Обещайте не смеяться! Обещайте, что только вы сами это прочитаете. Обещайте, что не будете считать меня сейчас такой же, какой я была в детстве.

Я пыталась сопротивляться ношению платьев и юбок. Не хотела и никогда не имела куклы Барби, от которой тогда все маленькие девочки сходили с ума. Но когда моя мать садилась шить, я тоже начинала шить, но для кукол моих подруг, чтобы их порадовать. Я залезала на деревья, чтобы больше увидеть, но не для того, чтобы раскачиваться на ветках, как вы.

Когда мы играли в семью, я была суровым отцом. Я обычно говорила строгим тоном и ворчала. Мне не нравилось ничего розовое, вместо него я любила ярко-красное. До 10 лет я носила две длинные косы и редко позволяла себя подстричь. Тем не менее мама обычно подравнивала мне волосы ножницами, чтобы убрать секущиеся кончики. Я представляла, что мои косы – это кисти, и притворялась, будто рисую ими… Я играла с лягушками, червями, мёртвыми пчёлами, улитками, моллюсками и так далее. Став чуть старше, я начала задумываться, каким образом и откуда черви получают кислород. Я их препарировала в поисках лёгких. Мне стыдно говорить вам об этом, но я также искала их гениталии. Я касалась своих половых органов, представляя себя с разносчиком газет. Я пару раз целовала его в губы, поздравляя с днём рождения!

Я собирала всё, что только есть под солнцем: камушки, бабочек, дикие цветы, грибы, опыт, даже навыки. Я мечтала поехать в Китай и пробежаться по Великой Китайской Стене так, чтобы за мной летел мой воздушный змей! Моя мать, как и ваша мать, беспокоилась обо мне. Если бы она знала, что происходит у меня в голове, то беспокоилась бы ещё больше. Мой отец очень поддерживал мой очевидный интерес к науке.

Моя мать хорошо плавала и обычно регулярно плавала в расположенном неподалёку озере, причём до поздней осени, когда вода в Массачусетсе уже холодная. У меня был невод с двумя верёвками. Мы обычно привязывали одну верёвку к лодыжкам, а другую держали высоко над водой, чтобы поймать, что только можно, у берега. Обычно я ловила медуз на полуострове Кейп-Код и подбрасывала их вверх, словно воздушные шарики или птиц, надеясь, что они улетят! Я оставляла маленьких пескарей в ведре.

Бедные крабы! Мы обычно их ловили, потом позволяли им выкопать норку в песке и спрятаться, но ненадолго. Затем мы обычно их снова выкапывали и снова ловили. Признаю: мы поступали нехорошо. Я пыталась надувать пузыри из морских водорослей. Да, признаю, я была очень озорной маленькой девочкой. Однажды, когда я стала старше, я обратилась к океану: „Разве ты никогда не спишь? Даже по чуть-чуть? Не принимаешь душ? Какие тайны ты прячешь у себя внутри? Если бы я могла, то подвесила бы тебя на верёвке и высушила тебя, чтобы всего тебя узнать!“ Я могла говорить ещё многое. Конечно, я не собираюсь вам всё рассказывать, не сейчас! Да, признаю, я подвергаю текст цензуре.