Прогулки по чужим ночам - Алла Полянская

— Аттестат зрелости и золотая медаль вручаются Якобу Вадиму!

Рыжий встряхивает блестящими кудрями цвета темного пива. За ним бегают все девчонки, а как они мне завидуют, ведь я всегда рядом с ним! Глупые, не понимают, что он — мой лучший друг. Что ж, я совсем без мозгов — крутить любовь с лучшим другом? Вот Стас — другое дело. Правда, медали он не получил, но аттестат у него приличный. Мы вместе поедем поступать в институт. Стас поступит или нет, он и в техникум готов, но мы все равно будем вместе, а это главное. А через пару лет Ирка приедет, ей уже будет легче, мы же рядом. Хороший план.

Вот звучит школьный вальс — анахронизм, ну кто сейчас танцует вальс? Только тот, кто умеет. Не зря Старик заставлял нас заниматься в танцзале. Наши кружат в танце, а «домашние» только пялятся. И почему я не захотела учиться?

— Потанцуем?

Это Стас. Издевается он, что ли? Знает же, что все эти танцы не для меня. Но рука привычно ложится на его плечо. Я не знала, что умею танцевать так, словно крылья выросли, а горячие глаза Стаса заменяют мне весь мир.

— Ты такая красивая, Лиза-Элиза!

А вальс такой короткий... Только ночь долгая. И поцелуи Стаса. До сих пор мне казалось, что это не для меня. Но теперь мы взрослые, все изменилось. А через несколько дней мы уедем.

— Мы всегда будем вместе?

— Ну конечно же! У нас есть план, правда? — Стас счастливо смеется. — Я так люблю тебя, Лиза-Элиза! Ты самая лучшая!

А назавтра убили Кука. Он только месяц как вернулся из армии и куда? Домой, куда же ему было возвращаться... Старик похлопотал, и его приняли на работу на фабрику, но Кук там отчаянно скучал.

— Ох, улитки, такая жизнь не для меня! Ну что за радость — от звонка до звонка прозябать, да и деньги никчемные, а уж скука такая — челюсти сводит.

— А как иначе?

— Можно по-разному. Мы сами делаем свою жизнь, и для меня никто планов составлять не будет, у меня есть собственный.

Его голубые глаза смеются — это он нас поддразнивает, но по-доброму. Он вообще добрый, наш Кук. Не было случая, чтобы он кого-нибудь обидел или зло подшутил — и его все любят.

— Красивая ты, Лизка — жалко, что не для меня выросла!

— Дурак ты!

— Конечно, дурак. Ты вот выучишься, человеком станешь.

— А ты?

— Я? Нет, я так не могу. Знаешь, у каждого свой путь. Знавал я как-то одного старика, вот он все о жизни понимал. И говорил: каждый идет своей дорогой, и хоть как, а себя не сломаешь. Вот тебе сейчас, к примеру, бросить все, выйти замуж, детей кучу нарожать — как?

— Ты что, спятил?!

— Вот! А моя теперешняя жизнь — как будто в клетку меня посадили, дышать не могу. Знаешь, все мы, безотцовщина, прокляты, и у всех одна дорога. Ну, это редко, чтобы кто-то вырвался, а большинство живет так же, как я или Танька.

Танька получила вторую судимость, и ее все-таки упекли в тюрьму. Старик только руками развел — что поделаешь, к тому все шло, ничего иного ее и не ждало, это было понятно всегда.

Кука убили в ту ночь, когда мы целовались со Стасом в школьной беседке. Стас набросил мне на плечи свой пиджак и целовал меня, в школе гремела дискотека, на четвертом этаже мигали, сменяясь, цветные огни, а в это время два ублюдка убивали Кука.

Собственно, история оказалась проста, как ножка стула. Кук попался на проходной с кожаной сумочкой — вынес ее из цеха мне в подарок. А двум садистам в милицейской форме он показался идеальным кандидатом, на которого можно списать серию краж. Из Кука всю ночь выбивали признание, но только мы, безотцовщина, все отродясь упрямые, мы молчим, сжав зубы, и ругаемся. Может, если бы Кук просил пощады или кричал, он бы остался жив. А он, окровавленный, только ругался, и два отморозка, захмелев от крови и собственной безнаказанности, немного увлеклись. Опомнились лишь тогда, когда заметили, что Кук уже не матерится. Сложно продолжать ругаться, если перестаешь дышать.

Хоронили Кука в интернате. Старик забрал тело — ему не посмели отказать. Враз согнуло горе его плечи, молча кусали губы и сжимали кулаки «ничьи дети» — проклятый волчий выводок. Кук лежал черный, незнакомый. Никто ничего не говорил, даже Старик, только Ефимовна плакала, сморкаясь в платочек.

Он так спешил жить, увидеть мир, он смотрел на все широко открытыми ласковыми глазами — а теперь он лежит в тесном гробу и уже никогда ничего не увидит. Он словно знал, какой короткий век ему отмерен. И как же теперь?

Мы не плачем над Куком. Да ни над кем из нас никто не заплачет, мы словно сорняк, на нас и оглянуться некому.

Гроб ушел в яму, глухо ударили комья земли по крышке. Мы стоим, прибитые неожиданным горем: нахмурившись глядят младшие, каменно молчит Старик, старшие и «оседлые» склонили головы. Как же это? Вот так взяли и убили?

И что теперь?!

А ничего. Двух садистов просто уволили из «органов».

— ...Вам пора уезжать. — Старик говорит тихо и твердо. — Уже идет прием документов, скоро экзамены. Вам пора.

— Да. — Рыжий уже что-то решил для себя. — Послезавтра мы уедем.

— Послезавтра. — Стас тоже за эти несколько дней стал другим. — Мы готовы.

— Ладно. Идите пока.

Мы втроем выходим в коридор, где нас ждет заплаканная Ирка. Ей еще два года учиться, Старик советует ей получить аттестат.

— Когда? — звучит вопрос, понятный всем.

— Послезавтра.

Мы молча идем во двор, потом по склону на наше место у реки. Садимся так, как всегда садились, и только место Кука пустует, и всегда теперь будет пустовать.

— Мы должны что-то сделать. — Рыжий смотрит на всех по очереди. — Они нам всем задолжали.

— Но не сейчас. — Стас сжимает кулаки. — Пусть уляжется шум, они забудут, а мы вернемся сюда на следующий год — вот на это самое место. И тогда решим, как получить должок. Согласны?

— Ты прав, — мне тяжело смириться с отсрочкой, но Стас более рассудительный. — Мы вернемся сюда через год.

Большой город — это вам не Березань. Здесь и людей больше, и дышится труднее. Мы ошарашенно стоим на перроне, перед нами новый мир, встретивший нас разноцветной толпой и гулким вокзалом.

— Пошли. Адрес есть, найдем. — Рыжий идет вперед, Стас берет меня за руку. Мне уютно, я не одна.

— Вот, Старик нарисовал план. Спускаемся на площадь, садимся на троллейбус и едем.

— Рыжий, мы видели план, но где площадь?

— Лиза, ты же знаешь, там будет танк.

Танк! Каждый порядочный город имеет танк, пушку и самолет. Значит, танк мы сейчас увидим, а пушку и самолет? Они должны быть, обязательно! Думаю, мы успеем все увидеть. А пока мы ничем не выделяемся из толпы. Мы одеты в модные джинсы, у нас спортивные сумки с нашими нехитрыми пожитками и документами. Деньги у Рыжего, он самый ответственный.

У меня еще есть небольшая сумочка — подарок Старика. Ту, что нес для меня Кук, не отдали — вещественное доказательство. Да пусть они ею подавятся, ублюдки! Ничего, через год мы взыщем должок с процентами, а пока пускай живут.

Медицинский институт мы нашли сразу, в ректорате нас уже ждали — Старик сдержал слово, он добился, чтобы к нам отнеслись должным образом. Не знаю, как ему это удалось, но наши документы остались у ректора, а мы в тот же день поселились в общежитии — в одном блоке.

Судьба была к нам благосклонна, вот только не все сумели воспользоваться ее благосклонностью.

7

— Так это и есть твоя подружка?

У него круглая бритая голова, неприятный взгляд из-под густых бровей, омерзительные мокрые губы, небритые щеки и жевательная часть черепа значительно больше той, где, по идее, должен помещаться мозг. Очень неприятный тип, весь словно грязный, хоть и одет в дорогой костюм. А погоняло у него — Деберц. О господи, и это с ним пришлось трахаться Ирке? Тогда ей и правда лучше умереть от отвращения. Этот тип такой мерзкий, что у меня от него мурашки по коже, как от какого-то жуткого насекомого. Стас рядом с ним выглядит Белоснежкой.

— Если у вас есть что сказать, говорите. — Я сейчас приведу тебя в чувство, ублюдок. — Я не глухая и вполне дееспособна. Так что вам от меня понадобилось?

— А, вот ты как. — Деберц откровенно рассматривает меня. — У госпожи докторши гонор! А знаешь ли ты, красавица, что я делаю с такими гонористыми?

— Мне чихать на ваши интимные воспоминания. Я спешу, так что давайте перейдем сразу к делу.

Он смотрит на меня тяжелым взглядом психопата. Что ж, парень, по тебе плачет палата в психушке, а еще лучше просто пристрелить тебя.

— Ладно. Приведите мудака. Садись, докторша, разговор будет длинный — или нет, но все равно садись. Выпьешь чего-нибудь?

— Нет. Я не в гости приехала.

— Вот зря ты так. — Деберц смотрит на меня слишком внимательно, мне это не нравится. — Собственно, я ничего против тебя не имею, так что прости, если чем обидел. Привык иметь дело с бабами определенного сорта, понимаешь... а тут ты — вся такая из себя недотрога.