Мифы - Йоханнес Йенсен

За несколько миль от Оденсе показалась олбанская колокольня; она высилась в конце извивающейся дороги. Софус описывал дуги, объезжая автомобили один за другим. Немного передохнув в хвосте одного из них, он снова мчался вперед, пригнувшись к рулю и зорко высматривая встречные машины. Если дорога была свободна, он делал рывок вперед, и вот уже оставленные позади автомобилисты глотали пыль, поднятую его мотоциклом.

Лишь перед самым въездом в Оденсе он увидел маленький красный «афаг». Да, ничего не скажешь, бегает он здорово. Софус пристроился сбоку и покосился на стрелку спидометра — жмет на все семьдесят, хотя сзади это было совершенно незаметно.

Въезжая в Оденсе, Софус обогнал машину и бросил взгляд на водителя, человека в больших темных автомобильных очках, который едва заметно улыбнулся, когда пара на мотоцикле промчалась мимо него.

Через Оденсе Софус ехал с нарочитым благонравием, тащился с предписанной скоростью, оглушительно гудя на перекрестках; зло ругаясь про себя, он мыкался туда-сюда, запутавшись в узких улочках, столь характерных для небольших провинциальных городков. Когда же он вновь выехал наконец на проселочную дорогу, «афаг» опять оказался впереди него. Софус взглянул на часы: четверть часа выгадал, видно, человек на «афаге» тоже торопился в Нюборг. Что ж, тем больше оснований померяться с ним силами! Но Софус не был уверен, хватит ли у него бензина. Он свернул к ближайшей бензоколонке, высящейся наподобие красного постамента. Пока перекачивался бензин, Софус обменялся парой слов с заправщиком, молодым сельским механиком, и Вира слушала, как эти двое со знанием дела перекидываются бесстрастными репликами по поводу каких-то марок машин. Что до мотоцикла Софуса, то, сказал механик, ее преимущества очевидны, и все же… Этот новый маленький одноцилиндровый «KB», который всех поразил на мототреке…

— Да, да, верно! — и, коротко кивнув, Софус тронулся в путь.

Чтобы нагнать «афага», ему понадобилось ровно столько же времени, сколько у него ушло на заправку, да и то пришлось жать изо всех сил, потому что ехать нужно было быстрее того, кого он нагонял. Софус посигналил, и водитель в машине оглянулся, уставив на Софуса свои огромные темные очки. Теперь он был предупрежден.

Софус дал газ и прижался к его боку. Дорога впереди была широкая и свободная. Он снова прибавил газ и почувствовал, что теперь машина идет на пределе. Она странно вихляла, точно стремясь сбросить невыносимое иго мотора. Все неровности дороги били по колесам, как молотом. Весь мир по обе стороны дороги превратился в вихрь и замелькал пестрыми полосами. Но Софус все еще не обогнал «афага». Он сильно газанул, и водитель автомобиля, ехавшего сбоку, улыбнулся и чуть подался вперед.

Это означало, что и он нажал на акселератор.

Машина не спеша обогнала мотоцикл, и, проезжая мимо, водитель «афага» дерзко улыбнулся сидящий позади Вире.

Софус еще надеялся обогнать его, но впереди был поворот, и он решил не рисковать на такой скорости, чтобы не очутиться в канаве. Он дал машине уйти вперед и пристроился сзади, собираясь с силами, стремясь впитать в себя эту скорость, сделать ее привычной. Он давно не смотрел на спидометр, стрелка колебалась между восьмьюдесятью и девяноста, они шли на той же скорости, когда ехали бок о бок.

Машину впереди зловеще мотало из стороны в сторону, казалось, она вот-вот подпрыгнет вверх и вознесется к небесам. Можно было видеть, как рессоры пружинили, прогибаясь под тяжестью кузова, а неровности дороги отзывались в ней короткими, сильными толчками. Поразительно, как можно решиться вести эту крошечную машинку с такой скоростью. «Афаг» начал спускаться со склона, Софус благоразумно отстал, позволил ему уйти вперед. Потом дорога снова пошла вверх по холму, и только теперь появился шанс его нагнать. Когда же рельеф выровнялся, Софус опять сделал рывок и пристроился машине в хвост. Водитель оглянулся с улыбкой, и они увидели его темные очки и два ряда белых зубов. Софус вполголоса ругнулся, и поединок продолжался.

Тем временем наступило прекрасное летнее утро. Туман рассеялся, обнажив все зеленые прелести Фюна. Цветы в канавах покачивали головками, в воздухе было полно белых бабочек. Их было так много, что это походило на снежную метель. Они прилипали к плащу Виры, их прижимало к ее груди напором воздуха. Он был столь силен из-за бешеной скорости, что приходилось прилагать немалые усилия, чтобы держать рот закрытым. Софус и Вира не имели возможности любоваться красотами Фюна, то и дело они вынуждены были зажмуриваться, чтобы уберечь глаза от пыли и града мелких камешков, вылетавших из-под колес идущего впереди автомобиля. Задние колеса машины буквально выстреливали гравий, воздух был заполнен летучей массой колких пылинок, больно хлеставших по лицу, словно едущие неслись им навстречу со скоростью урагана. Впечатление было такое, будто они ехали под обстрелом пушки, заряженной песком. Долго выдержать такое было невозможно, Софус снова вырвался вперед и прижался к боку «афага»…

И тут произошло то, что вполне может произойти, когда мотоциклист дерзает затеять гонки с автомобилем. Водитель машины усмехнулся и сбросил маску: то была сама смерть. Он свернул на левую сторону дороги — обычный трюк автомобилиста, когда кто-то намерен обогнать его. Он совершил этот маневр неожиданно, и Софусу пришлось съехать с дороги в канаву, где мотоциклиста подстерегают трава и рыхлый песок. Он почувствовал, что под сиденьем мотоцикла разверзлась бездна; это ощущение возникает, когда заднее колесо идет юзом; Софус изо всех сил вцепился в руль и ринулся куда-то вниз.

Они с Вирой так и не поняли, что же произошло. Машина на сумасшедшей скорости подпрыгнула вверх, снова со стуком опустилась на землю, и они вдвоем покатились, покатились, вниз, вниз, вниз — прямо в преисподнюю.

В это самое время паром коснулся причала. Паромом была старая, черная, видавшая виды баржа Харона, внутри похожая на склизкую улитку. Харон был человеком пунктуальным, ему сказано было пригонять паром к такому-то времени, вот он этого времени и придерживался. Но в тот момент, когда паром приставал к берегу, вниз с крутого прибрежного склона катили две фигуры. Они катили и катили и с грохотом въехали прямо на палубу баржи.

И Харон захохотал — ха-ха-ха! — так, что эхо откликнулось с другого берега реки. Это раскатистое эхо напоминало звук, с которым айсберг откалывается от ледового массива где-нибудь посреди фьорда. Харон повернул шест и оттолкнулся от берега — дело недолгое! И перевез Софуса и Виру на другой берег.

Да, они успели на паром.

МУЗЫКАНТ

У меня есть топор каменного века из очень твердого «железного камня» с отверстием для топорища, по форме напоминающий корабль; он был найден в одной усадьбе на Фарсё; собственно говоря, не этот топор имеет отношение к нижеследующему рассказу, а место, где его нашли; с этой местностью у меня связан целый ворох воспоминаний, которые теперь, почти полстолетия спустя, лежат где-то подспудно в моем сознании; земля, где был найден этот топор, лежит к западу от города, там были два хутора; тот, что подальше, назывался хутором Спильмана-музыканта, с ним-то и связаны у меня столь живые воспоминания об этих местах.

Я пишу «спильман», как говорят в Ютландии, потому что правильное «спиллеман» не связано в моем представлении с этим человеком. На Фарсё его иначе не называли, он в свое время играл на деревенских пирушках, потому его так и прозвали; в других местах его называли Знахарем с Фарсё; как и многие пророки, он пользовался известностью лишь далеко за пределами родного дома, однако это вовсе не означает, что его не уважали на Фарсё; но здесь он был спильман — музыкант из зажиточной и весьма почитаемой крестьянской семьи, так сказать, крестьянский дворянин, и следовательно, неизменно занимал весьма достойное положение; поэтому вполне можно предположить, что такая прочно привязанная к земле семья происходила от земледельца каменного века, чей топор и был найден в этой усадьбе.

Ребенком я часто бывал на этом хуторе со своим братом, чуть постарше меня, мы носили оттуда молоко; помню, однажды зимой в гололедицу по дороге в открытом поле нам пришлось добираться на четвереньках. Как-то раз мы остались без молока: брат нес его в двух кувшинах, поскользнулся на льду и разбил их; домой он пришел вне себя от огорчения, держа в руках веревку, на которой болтались ручки от кувшинов. Летом мы ходили за молоком на трехаршинных ходулях, что было не менее опасно; мы привязывали их к коленям, к большой досаде нашего соседа, столяра Пауля; он с возмущением говорил, что бог дал нам ноги не для того, чтобы мы старались делать их длиннее, чем они есть от природы. Когда мы, словно аисты, вышагивали от дома Музыканта, кувшины с молоком болтались в воздухе. Однажды весной мой брат, переходя разлившийся ручей, застрял в вязком дне как раз на середине, где глубина была полтора аршина; и что же он тогда сделал? Спокойно расстегнул ремни, сошел с ходулей и спрыгнул в воду, больше ничего делать не оставалось, но он даже лица не забрызгал!