Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад - Кейт Бернхаймер

Был теплый июльский вечер. Мы ехали вдоль реки, мимо водопада. На нас летели брызги света и воды, бусинами покрывали машину. Впереди расстилалась долина, разворачивались поля, утыканные сараями, силосными башнями, фермерскими домиками и огородами: тихие фасады, за которыми люди и домашние животные, должно быть, ужинают… где-то внутри, спрятанные от золотого закатного света.

— Смотрите! — воскликнула я, хотя Нелсон и Лючия уже повернули головы к яркому клину солнца, который падал на землю из высокого облака.

— Говорят, что я все выдумываю, — сказала Лючия, — но я точно знаю, у меня паранормальные способности. Вчера утром проснулась — и точно знала, что поговорю с Марианной, хотя, господи боже мой, последний раз мы с ней разговаривали в начале весны. А в тот раз, когда она отравилась газом у тебя дома, Нелсон, я была на вечеринке в Манхэттене, и как раз, когда моя дочь хотела себя убить, я вдруг грохнулась в обморок и заблевала весь стол.

Повисло молчание.

— Двести лет назад, — сказал Нелсон, — мои предки на кострах сжигали таких женщин, как ты и Марианна.

Теперь я радовалась, что сижу сзади. Мне хотелось зарыться в бугорчатое сиденье и не обижаться на то, что предки Нелсона не стали бы тратить время на сжигание женщины вроде меня.

— Жители этого городка сделали бы то же самое, — кивнула Лючия. — Они бы изжарили меня в масле на главной улице, если бы хоть что-то обо мне знали.

Только тут до меня дошло, что мы уже въехали в городок. По дороге к Лючии мы с Нелсоном миновали много симпатичных деревушек, забитых семейными парами туристов, скупавших кленовые продукты. Городок Лючии был совсем не такого типа. Два мрачных ряда неогреческих домов в потеках воды вели к местному деловому району на пыльном перекрестке: автозаправка, почта, продовольственный и хозяйственный магазины — и совершенно не собирались завлекать приезжих или заботиться о всяких нежностях и рюшечках вроде тротуаров. Я попробовала представить нашу с Нелсоном жизнь в таком городке, в каком-нибудь доме посимпатичнее… где-нибудь здесь Нелсон мог бы преподавать… однако заглядывать в будущее, видимо, — не слишком хорошая мысль.

— Если бы они только знали… — мрачно начала Лючия, — о нас с Гекубой… о моих работах… таких анархичных, антипуританских, провокационных! А так для этих людей я просто сумасшедшая итальянка — дом вечно разваливается, все расчеты в банке по клирингу… Правда, люди делятся со мной сплетнями — плотники, электрики, водопроводчики. На самом деле городок этот просто гадюшник.

О каких людях она говорила? На улицах не было ни души — ни гоняющих на великах детей, ни их родителей со шлангами или газонокосилками. Будто сюда упала бомба, пока мы гостили у Лючии, и выжили только мы.

— Поверни вон туда, — показала Лючия. Нелсон остановился у продуктового в кирпично-шлакоблочном одноэтажном строении с черными масляными пятнами. У стены прилепились телефонная будка и расшатанная садовая скамейка с видом на бензоколонку.

— О боже! О боже! О боже! — закричала Лючия.

— Что случилось? — всполошился Нелсон, даже я слабым эхом отозвалась с заднего сиденья:

— Что с вами?

— Я забыла кошелек. Поехали домой. Я не застану Марианну!

— У меня есть деньги, — сказал Нелсон. — В магазине можно разменять?

— Попробую. — Лючия покачала головой, раздувая ноздри и сопя. Будто я оказалась в машине с испуганной пони. — Тут две тетки работают, они сестры, одна — ничего, вторая — стерва. И не знаешь, на кого наткнешься.

Нелсон протянул ей бумажку:

— Тут десятка.

— Знаю, — рявкнула Лючия, нащупывая дверную ручку.

Нелсон перегнулся через спутницу. Конечно, он хотел просто открыть дверь, но в то же время словно успокаивал Лючию. Ему пришлось даже невольно ее приобнять. И меня поразило выражение его лица. Может, это «период»? А потом что-то в нем напомнило мне напарника по лабораторным — в ту секунду, когда я забирала у него лягушку, и он колебался, отдать или нет. Наверно, Нелсон все-таки прав насчет тайной влюбленности мормона. Потому что я вдруг увидела то же самое лицо: мужчины, только что осознавшего, что он готов — просто не может не — унизиться ради любви. Тут и со мной случилось нечто паранормальное: я точно знала, что сейчас произойдет. Знала, что Нелсон скажет, задолго до того, как он осекся и продолжил как бы небрежно.

— Марианне привет, — сказал Нелсон. — Скажи ей, что я заехал с новой женой.

— Да, конечно, — кивнула Лючия и выпрыгнула из машины.

Вечер был теплый и очень приятный, но мы с Нелсоном остались в машине. Я не стала пересаживаться вперед. Мы сидели и пялились на стену магазина — совершенно пустую, не было даже рекламы пива или сигарет, завлекающего плаката со скидками. Наконец вышла Лючия с бумажным пакетиком. Она показала нам пальцами «V» — победа, мол, — и запустила в пакетик руку. Последние лучи заходящего солнца заблестели на квортерах, сыплющихся с ее ладони. Мне вспомнился конец «Ханселя и Гретель» — с потоком жемчуга и каменьев, которые дети украли у ведьмы и потом играли с ними, уже дома.

Мы как будто сидели в кинотеатре для автомобилистов. Смотрели, как Лючия нагибается, подбирает оброненные монетки, вставляет их в телефон, набирает номер, слушает, потом стучит по аппарату, пока он не вернет деньги, и все сначала…

— Знаешь, так странно, — сказала я Нелсону. — Мне казалось, что Марианна уже умерла.

— Умерла? Она вечно на грани, и — хуже всего — на этой грани она может прожить лет до девяноста. Как ты думаешь, для чего еще ей трахаться с целым ашрамом в Бомбее? Да и жить в этом Бомбее… Всякий раз, как она приезжала ко мне в джунгли, ее непрерывно тошнило. Однажды нашла укромный уголок, села там поблевать и просраться, подняла голову — а на ветке свернулась гадюка, как раз над головой.

Теоретически Нелсон говорил со мной, но при этом смотрел на Лючию. Невероятно — она все-таки дозвонилась. И сейчас тараторила в трубку, размахивала рукой. Повернулась к нам спиной, уткнулась в стену, склонила голову и слушала, потом сама что-то кричала…

Наконец Лючия вернулась к нам.

— Ну все, поехали домой.

Молчание было очень долгим.

— Что сказала? — поинтересовался Нелсон.

— Ничего. Я ее не застала. В ашраме оказался мужчина, который говорит по-итальянски. Да, они там все ее отлично знают. Марианна только что ушла в Гималаи. Пробудет в горах до осени…

Мы приехали обратно к Лючии, и когда вышли из машины, она сказала:

— Я устала. Идите спать в мою студию. Там лежит матрас, простыни и пара полотенец. Выключатель — первый у двери.

Нелсон потянулся ее поцеловать на прощанье. Лючия отвернулась.

Над полями светила полная луна. Мы не остановились ею полюбоваться. Я попробовала взвыть, как робкий оборотень, однако Нелсон не засмеялся. Он шел впереди, потому что знал дорогу к сараю, уже остывшему от дневной жары.

Выключатель щелкнул, загорелся старомодный ночник на столике у матраса, на который Лючия положила подушки, чистые белые простыни и тонкое одеяло из красных лоскутов. Наверное, устроила нам постель, когда закончила работу и собралась готовить ужин — как раз когда я решила, что Лючия совсем забыла о нас.

Лампа отбрасывала желтый круг света, к счастью, слишком скромный, чтобы освещать фото художницы с кошкой или рыбу-убийцу в аквариуме. На снимки мне сейчас не хотелось смотреть, чтобы не корчиться от зависти — чувства хозяйки к кошке были куда глубже и нежнее, чем отношение Нелсона ко мне.

Я стянула одежду и нырнула под лоскутное одеяло. Нелсон чуть подождал. Потом и он снял джинсы и забрался в постель, оставшись в футболке и шортах. Ко мне он повернулся спиной.

— Полли, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

— Я тебя люблю.

— И я тебя люблю.

Кажется, он скоро уснул. Во всяком случае, я помню, что он спал. Я выключила лампу, и на полу свое место заняли полосы лунного света. Лежа в темноте, я слушала кошачье мяуканье — точь-в-точь как плач новорожденного, все громче; потом вспомнила о летучих мышах.

Вот бы знать, как включается проигрыватель Лючии, который бесконечно воспроизводит Моцарта. Сколько раз уже я слышала это трио, но не могла вспомнить мелодию именно сейчас, когда мне так нужны ее успокаивающие переливы. Мне хотелось помнить ее с точностью до ноты, помнить голоса женщин с их наивным горем — каждая плакала, представляя любимого в опасном странствии, а тем временем ее несчастье невообразимо: любимый подвергнет ее такой жестокой проверке.

Двадцать лет спустя вместе со вторым мужем и детьми я приехала к нашим друзьям в Вермонт. За ужином кто-то взялся вспоминать прошлое — те годы, когда здешние леса кишели сумасшедшими художниками. Вспомнили тех, кого все знали, кто здесь когда-то жил…