Что-то со мной не так (сборник) - Лидия Дэвис

Несколько месяцев спустя он решил, что пешая прогулка после обеда – тоже распространенное занятие и легко может превратиться в привычку. Много дней в определенный час он выходил из дома и шагал по соседним улицам, успешно культивируя в себе настроение спокойной задумчивости, глядя на ласточек, летавших над рекой, на красные, насыщенные солнцем фасады домов и выводя различные плохо обоснованные научные теории из того, что видел, или пускался в размышления о людях, шедших рядом с ним по улице. Но это тоже не стало у него привычкой: однажды он, к великому своему разочарованию, понял, что все возможные маршруты в часе ходьбы от дома исчерпаны, что ему откровенно надоело ходить и что вместо того, чтобы способствовать укреплению организма, эти прогулки повредили его желудку настолько, что по возвращении домой приходилось лечиться таблетками. Прогулки прекратились, когда к нему неожиданно приехала погостить сестра, и не возобновились по ее отъезде.

Василий стремился к знаниям, тем не менее иногда целыми днями не мог заставить себя сесть за учебу, а забивался в какой-нибудь уголок, словно хотел укрыться от собственного тревожного взгляда, и проводил там уйму времени, склонившись над кроссвордом. Это раздражало его и вгоняло в уныние. Он пытался придать разгадыванию кроссвордов больший вес, представляя его частью системы самосовершенствования. В течение трех дней тренировался разгадывать их на время и в первый день почти полностью разгадал кроссворд за двадцать минут. На следующий день он за двадцать минут разгадал весь кроссворд, а на третий за те же двадцать минут не разгадал почти ни одного слова. В тот день он поменял правила и решил, что будет разгадывать по кроссворду в день независимо от времени, которое на это уйдет. Он отчетливо представлял себе, что наступит день, когда он станет мастером по разгадыванию кроссвордов. Предвкушая его, он завел блокнот и заносил в него все наиболее замысловатые слова, которые регулярно встречались в кроссвордах и которые он тут же забывал, вписав в клеточки, например, стоя: греческая галерея-портик. Таким образом он убеждал себя, что учится чему-то, пусть и из кроссвордов, и в течение нескольких чудесных часов видел связь между своими элементарными склонностями и своими высокими амбициями.

Его непостоянство, неспособность хоть что-то довести до конца. Внезапно охватывавшее его ужасное чувство, будто все, чем он занимается, ничтожно. Осознание того, что все происходящее во внешнем мире более существенно, чем то, что происходит в его жизни.

Иногда Василий смутно догадывался, что его тоска глубже, чем он мог себе представить. В такие моменты он предавался размышлениям о ежегодном содержании, которое выплачивал ему отец: возможно, это было самое большое несчастье, какое ему выпало; оно могло разрушить то, что еще осталось от его жизни. Тем не менее единственным, в чем Василий не сомневался на свой счет, была неиссякающая надежда, что все будет не так плохо, как кажется. В принципе он еще мог удивить мир.

2

Несколько подлинных успехов оставили Василия равнодушным. Вернее, ему было невыносимо смотреть на свою опубликованную статью и ничуть не жаль, что авторские экземпляры журнала покрылись кофейными пятнами и загнулись по краям. Он не ощущал, что имя, напечатанное в журнале, действительно принадлежит ему или что слова на странице действительно вышли из-под его пера. Сестра утвердила его в этом ощущении, ответив на присланную ей статью гробовым молчанием и продолжая обращаться с ним точно так же, как обращалась всегда, – как с приятным человеком, но неудачником, между тем как он считал, что его достижения должны были заставить ее взглянуть на него по-другому. В качестве своего рода ответной меры он иногда писал ей длинные, очень серьезные, тщательно сформулированные письма с критикой ее личной жизни. О них она упоминала лишь спустя несколько месяцев, да и то вскользь.

Не только собственное имя, напечатанное типографским способом, казалось ему принадлежавшим кому-то другому, – все, что он писал, не доставляло ему никакой радости. Как только он заканчивал писать, текст уходил из его рук и пребывал на ничейной территории. На нейтральной полосе. Текст больше не разговаривал с ним. Василий хотел гордиться собой, но испытывал лишь чувство вины за то, что не сделал больше или лучше. Он завидовал людям, которые решали написать книгу, писали ее и были ею довольны, а когда она выходила в свет, прочитывали ее от корки до корки с новым удовольствием и легко переходили к следующему замыслу. Он же ощущал впереди только грозную пустоту, свободное место, где должны были быть его дальнейшие планы, в то время как вся его работа вырастала из случайных побуждений.

3

Василий был настолько застенчив, что порой краснел от смущения даже под кротким взглядом своей собаки, когда пытался привлечь ее внимание каким-нибудь глупым действием. Разговаривая с друзьями по телефону, он придумывал фантастические интерпретации тому, что они говорили, и отвечал неуклюжими замечаниями, которые вызывали у них недоумение и заставляли нервничать.

В незнакомой компании он говорил слишком тихо, почти неслышно, опасаясь, что его высказывание неправильно поймут. А то, что каждый раз, когда он говорил, люди смотрели на него озадаченно, поскольку либо с трудом разбирали его тихую речь, либо вообще не замечали, что он что-то сказал, еще больше подрывало остатки его уверенности в себе.

Иногда он не знал, следует ли ему прощаться с новым знакомым, и находил компромисс: шептал что-то неразборчивое, глядя при этом в сторону.

Он не знал точно, когда благодарить хозяйку за приглашение на обед или вечеринку. И из-за этой неуверенности мог поблагодарить ее много-много раз. Создавалось впечатление, будто он не верил, что его слова имеют какой-то вес, и надеялся на накопительный эффект, которого нельзя достичь разовым высказыванием.

Василия озадачивало то, что навык социального общения не давался ему так же естественно, как другим. Он пытался научиться этому, внимательно наблюдая за окружающими, и в какой-то мере ему даже иной раз удавалось преуспеть. Но почему это достижение ему давалось с таким трудом? Порой он чувствовал себя ребенком, выросшим среди волков и лишь недавно присоединившимся к человеческому обществу.

4

Василий постоянно влюблялся – даже в самых унылых простушек, потому что жил в своей деревне так изолированно, что одиночество в конце концов брало верх над внутренним отвращением; а когда наступало отрезвление от очередного безумия, он испытывал еще большее отвращение и смущение.

Трудно складывались отношения Василия с девушкой из бакалейной лавки. Ее холодность его оскорбляла. Дома он порой доводил себя до ярости и вслух выкрикивал язвительные замечания в ее адрес. Потом ему становилось стыдно, и он старался образумиться, напоминая себе, что она всего лишь непривлекательная девушка, живущая в захолустном городке и работающая в бакалейной лавке, существо, лишенное надежд, идеалов и будущего. Это помогало ему вернуть себе чувство собственной значимости. Потом он вспоминал один день предыдущей осени. На соревнованиях по стрельбе, устроенных на вершине нависавшего над городом холма, она щеголяла в белой шляпе и, увидев его, лишь небрежно кивнула, хотя все вокруг пребывали в самом приподнятом настроении. Словно этого было недостаточно, отдача от выстрела его ружья по мишени, установленной на соседней вершине, была такой сильной, что плечо у него оказалось серьезно ушибленным. Все смеялись. Да ладно, сказал он себе, в конце концов они всего лишь неопытные охотники, а он всего лишь толстый интеллигент.

5

Случались дни, когда все шло не так, несмотря на его лучшие намерения. Все, что требовалось ему для работы – ручка, блокнот, сигареты, – оказывалось не на месте; не успевал он устроиться за столом, как его звали к телефону или выяснялось, что кончились чернила; вернувшись к работе, он вдруг ощущал голод, а на кухне его задерживало какое-нибудь происшествие, и, снова садясь за работу, он был слишком рассеян, чтобы думать.

После часа успешной работы все остальное время могло оказаться потерянным: почувствовав, что день обещает стать плодотворным, он под влиянием этого ощущения решал сделать перерыв и размять ноги в саду. Выходил, смотрел на небо, его внимание привлекала какая-нибудь незнакомая птица, он возвращался, снимал с полки книгу по орнитологии и следовал за птицей за пределы сада, продираясь сквозь кусты, царапавшие лицо, и носками собирая колючки. Вернувшись домой, он чувствовал себя слишком разгоряченным и усталым, чтобы снова приняться за работу, и с чувством вины ложился отдохнуть, предавшись какому-нибудь легкому чтению.

6

Иногда у Василия возникало подозрение, что над своими статьями он работает только потому, что ему нравится писать авторучкой с черными чернилами. Он, например, не мог написать ничего сто́ящего шариковой ручкой. И работа совсем не шла, если он пользовался синими чернилами. Когда они с сестрой играли в джин, он любил вести счет – однако если под рукой был только карандаш, он предоставлял делать записи сестре.